Зато — внеочередное звание первый получил. И первую служебную 'иномарку', собранную в Калуге — тоже первый.
Порадовала и жена. От ставки тренера детской секции рукопашного боя пришлось отказаться. Отказ не приняли. Так в спортзал с пупком и проходила до самых родов. И в отпуске по беременности и родам не дали отсидеть не то, что три года, полутора лет не дали. Очень убедительно, нудно и даже занудно — просили. Вот и шла молодая мамаша с колясочкой учить других малышей кувыркаться и растягиваться. С пелёнок малыш дышал особым запахом спортивных залов.
Не успела Алёна восстановить форму, только-только начала тайком мечтать о гонге, натянутых канатах и вкусе собственной крови на своих зубах, как — снова тошнота, недомогание и две полоски. Хотя, народная молва утверждала, что кормящая мать — незалётная. Тошнота и так перепугавшее их недомогание оказались банальной беременностью. Семейное счастье и пламенная любовь нашедших друг друга половинок одного целого имеет и такое последствие.
Алёна схватилась за голову — Государь вечно где-то бдит. У них одна комната до сих пор закрыта — к ней даже не приступили, так голые полы со стенами и остались! Домой Государь приползает ночью, да и то — не каждой, малыш на руках, живот скоро заново вырастет, малышей в её секции меньше не становиться, а только прибавляется. Их и так пришлось уже разделить на три группы. И проводить с ними уже три часовых занятия в день. Каждый день! А как живот будет до носа?
Так, не выйдя из декрета — снова в декрет. И снова — не отпускают. За 'ради Бога!'
Просила хотя бы нагрузку снизить — куда там! Наоборот — накинули дополнительной нагрузки. И вот она с уже довольно заметным животом (скоро будет подарок Государю) ведёт своих малышей в первый класс. Её первый класс, в котором она первая классная руководительница. На юге страны — всплеск рождаемости. Первоклашек оказалось больше, чем учителей. Сформировали новый первый класс, которому потребовались новые учителя, даже — на пару месяцев. А там уж — как-нибудь! Школа переведена в двусменный режим работы.
Чернявенькие и белоголовые малыши, казачата, в которых густо замешалась кровь многих родов и племён, блестя карими и голубыми глазками, идут под бантами и шарами к своему первому школьному звонку.
Алёна, подобревшая, но — высокая, статная, потому ей — шло, светящаяся женственностью и наполненностью счастьем и достатком всего, что нужно женщине — ступает, словно боярыня. За ней, как за гусыней — очаровательные малыши, блестя успуганно-восторженными глазками.
Глаза молодого классного руководителя тоже сияют. Её Государь сегодня опять в усилении. Только в этот раз его усиление — на городском Дне Знаний. Она его видит, он видит её. Меж ними — электрическая дуга из глаз — в глаза.
'Государь' в белой парадной рубахе. Стоит поодаль, на единственном въезде к школе, длинный и тощий, как шлагбаум. Увидев жену, его обострившееся, дублёное, жёсткое лицо — разглаживается, губы расплываются в улыбке, по жилам — тепло. Стало легко и приятно.
Хотя со вчерашнего дня его донимает приступ обострения какой-то паранойи. Всё его бесит, он дёргается, нервничает. По три раза проверяет и перепроверяет всё, но не оставляет его ощущение, что он что-то забыл. И забыл — что именно забыл! Будто что-то упустил, не сделал. Что-то важное, срочное. И будут проблемы. А вот что забыл? Что упустил?
— Ты бы ещё гаубицу в школу прикатил! — услышал он начальственный рык. Участковый, давно уже переставший быть участковым, тянущий на себе должность не по погону, обернулся. Начальник ГУВД со своим 'водителем' отобрал у 'Государя' автомат, — Ты точно пристукнутый, 'Государь'! Хорошо хоть 'вованам' не звонил, бэтэров не требовал. И собак с милицией.
— Он звонил, — сдал 'Государя' с потрохами 'водитель', опер, кому выпало сегодня быть развозящим у начальника. Сам начальник, как в пьяной аварии угробил собственную жену — за руль не садиться. Хотя и не пьёт с того дня. Опер, блестя карими глазами, повесил брезентовый ремень автомата на плечо.
— Послали? — спросил начальник.
— Послали! — вздохнул 'Государь'.
— Праздник, понимаешь, старший лейтенант, без пяти минут капитан, праздник! Я тебе говорил, что приказ на капитана уже на столе министра?
— Не говорил, — качает головой Государь.
— Вот, говорю! Всё нормально будет, не очкуй. Праздник людям не порть своей постной мордой и оружием. Тут и так — у каждого ствол. Неучтённый. Может, в честь праздника салют устроим из всех стволов? Нервируешь, понимаешь! Автомат он нацепил! Стоишь тут, на бугре, как эсэсовец на вышке. Ненецкой овчарки не хватает. Уйди с глаз долой!
Государь опустил голову.
— Да успокойся ты! — поймал его за плечо начальник, — Что ты изводишь себя? На всех дорогах, к городу, на выездах — усиленные посты. У нас весь личный состав — на улицах. У погранцов и безопасников — тоже усиление. Ничего с твоей 'Государыней' не случиться! Расслабься!
'Государь' грустно улыбнулся, отводя глаза. Это недоверие — взбесило начальника. Что он себе позволяет?! Самый, понимаешь, переживающий! А остальные, понимаешь, полные раздолбаи!
— С глаз моих! — рыкнул начальник, — Эсэсовец! Ты бы ещё пальцы за пояс заложил и ноги расставил! Свали, нах!
Пришлось уйти с глаз долой. И что он припёрся? Внук же не в первый класс идёт, во второй. Мог бы и пропустить мероприятие. Из кабинета 'порулил' бы. Вот почему он не такой, как другие начальники? Всё ему на месте не сидится! Лучше бы пил! Вон, положенное по должности пузо — не успевает прирасти, всё носиться, как легавый опер! Везде нос свой суёт, работать мешает! Нет никакой солидности, статности! Будто и не полковник перед тобой, не начальник полиции города, а всё та же гончая опера с прилипшим к позвоночнику животом! Что только язык не на плечо, как у его же 'водителя'. Тоже — тощего, будто высушенного. Только глазищи над впалыми щеками (за собой того же Государь не замечал, что и сам он — как та самая гончая легавая).
Офицер ушёл с глаз долой. Далеко уходить не требовалось — руководство пошло к толпе людей, родителей, учителей. 'Государь' хлопнул себя по лбу, называя себя матерными междометиями. Как можно было забыть, что отец-командир будет речь толкать перед школярами? Надо было всего-то сместиться, и его бы никто не заметил! Автомат по-прежнему оттягивал бы плечи и грел душу.
Слушая эхо динамиков, 'Государь' расфокусированным взглядом смотрел на дорогу к школе. Подойти к школе можно было сотней способов, десятком протоптанных поколениями учеников тропинок. А вот подъехать — только одной дорогой. Расфокусированно смотрел, потому как на зрение и не полагался давно уже. Глаза так и не восстановились. Как комиссию проходить — залезай в заначку. В крайний раз даже вложенная в карточку стопка — не помогла. Начальник выручил. Обещал, что отправят его от ведомства в глазную клинику на операцию. Поверили. Только вот — не отправят его никуда. Потому как не в глазах дело. Глазнюки — бессильны. Дело не в глазах. В мозгах. Голова у него отбита. А она, голова человека, всё ещё — терра инкогнита. А вот так — расслабленно, он ощущал много лучше, чем видел глазами.
Их он почувствовал сразу. Они ему 'не понравились'. Сразу 'не понравились'. Три междугородних автобуса на этой разбитой, узкой дороге. Сразу 'не понравились'! Это могли быть корреспонденты центральных СМИ, могли быть артисты, приглашённые на День Знаний, но припоздавшие на этих красивых лайнерах на наших дорогах, но ему они 'не нравились'. И он пошёл навстречу. Все же это могли быть и случайные залётные люди на этих мягко переваливающихся с боку на бок на колдобинах, неуклюжих импортных теловозах, здесь и вовсе нелепо смотрящихся.
Но, с каждым шагом они 'не нравились' ему всё больше и больше. Потому он — спешил. Спешил хотя бы несколькими шагами разорвать дистанцию между детьми и автобусами. Между Алёнкой и теми, кто был в автобусах. Они ему не нравились!
— Стой! — крикнул он, встав посреди дороги, он выбросил руку в останавливающем жесте, расстегнул кобуру.
Автобусы не остановились. Наоборот — будто поддали газу.
'Государь' рухнул на колено, выхватывая пистолет.
Проклиная себя за то, что опять он оказался не в то время, не в том месте. Что опять не мог отойти в сторону, притвориться, что ничего не чувствует, ничего не понимает? Надо было хватать Алёнку и бежать! Надо!
Он так не мог! Хоть плачь — не мог!
Проклиная отцов-командиров, всех своих коллег и смежников, что прохлопали три таких ярких, огромных автобуса столь явно вопящих тревогой. Проклинал особенно одного из них, что отобрал автомат, высаживая пулю за пулей в надвигающиеся яркое пятно. Пистолет, да ещё и с подслеповатым стрелком — что рогатка против слона. Тем более — если не попадать. Как оказалось позже — он не попал не только в водителя, ни разу не попал даже в автобус.
Высадив всю обойму, понимая, что перезарядить не успевает, зная, что надо решать в какую сторону и как сходить с дороги, выхватил подарок того собрата по несчастью — контуженного Николая Чудотворца, с криком и ножём — бросился на автобус, как Дон Кихот бросался на дракона ветряной мельницы.
— Что творит этот отморозок? — схватился за голову начальник полиции, обернувшись на пистолетные хлопки, видя, как человек в белой рубахе с колена стреляет в наезжающий на него автобус.
Крик и визг сотен глоток — автобус сбил полицейского. И — встал. Из открывшейся двери посыпались люди в камуфляже, с характерными повязками на головах и лицах, с автоматами в руках. Второй автобус, неуклюже переваливаясь, объезжал вставшего собрата.
Начальник полиции получил чувствительный тычёк в бок. Опер указал ему глазами на бегущую беременную статную женщину.
Лицо её офицеры запомнят на всю жизнь. И вспоминать будут в последнюю свою минуту.
Глава ГУВД захлопнул рот, схватил микрофон, загудевший эхом, и крикнул:
— К бою! Гражданским — покинуть территорию! Бежать! Я сказал! У кого есть оружие — занять позиции! Бой!
Толпа сорвалась с места, как стая воробьёв. От автобусов — частая дробь автоматов, будто кто-то рвал марлю над головой. Несколько человек споткнулись, упали. Их подхватывали на руки, несли, волокли. Визжали женщины, кричали дети.
Худой опер передёрнул затвор, вскинул автомат к плечу. Но увидел девочку с огромными бантами. Она хлопала глазками и не понимала, что происходит. Люди стремительно разбегались вокруг. Она оставалась одна на асфальтированной площадке. Её, видимо, не испугали выстрелы, возможно, она решила, что это петардами забавляются. Каждый праздник же так бухают, трещат серийные петарды. Опер рванул, как спринтер, схватил девочку и побежал к спасительным стенам, потом понял — три автобуса! Их там столько, что стены — не спасение, а — ловушка. И резко свернул к кустам. Поставив девочку, спросил:
— Где твой дом — знаешь?
Ангел с бантами мигнула, раскрыв рот для плача.
— Беги домой! Мама с папой после придут! Беги!
Девочка побежала, обернулась. Банты, каждый — вдвое больше головы ребёнка.
— Беги! — закричал опер, затопав ногами — дети бояться такого поведения взрослых. Вот и девочка испугалась его, припустила.
Опер повернулся, увидел, как раскрашенная служебная машина 'Государя' с открытой водительской дверью летит по школьной футбольной площадке к автобусу, объезжавшему вставшего собрата. В последний момент машину подбросило на невидимой отсюда кочке, водитель автобуса тоже пытался избежать столкновения и увернуть неповоротливую махину лайнера от полицейской машины. Грохот столкновения. Бело-синяя машина правой стороной врезается в правую сторону автобуса. Опер видит, как через лобовое стекло из машины тряпичной куклой вылетает женское тело, падает где-то за автобусом.
Опер слышит скрежет собственных зубов, он вскинул автомат, но глаза защипало, всё кругом пошло призмой.
— Дай сюда! — услышал опер.
Начальник полиции с такой силой вырвал автомат, что чуть не сбил с ног опера. Но и сам стрелять не стал. Залегли за вкопанными в землю покрышками.
Опер облегчённо выдохнул.
Нет. Трусом он не был. Он не испугался. Тут — другое. Он, конечно, целился из-под дуги покрышки своим пистолетом, но не стрелял. Бесполезно. Что-либо сделать боевикам сейчас он не мог, а погибать бестолку — ему не очень хотелось. Мать уже не могла похвастаться своим здоровьем, часто болела, младшие браться — учились. Всем им надо было помогать. А кто им поможет, если он сглупит, как Государь?
— Что, зассал? — рявкнул начальник.
— Ни разу! — не дрогнувшим голосом ответил опер, покосившись на него. Начальник, обнявшись с автоматом (очевидно, что так — спокойнее), возился с телефоном.
— Ну, так иди! — мотнул подбородком начальник, не сводя глаз с экрана, — Людей выводи! Мне нянька тут не нужен!
— Понял! Разрешите исполнять? — опер подобрал ноги для рывка.
— Ты ещё тут? А там — люди! — и тут же, в телефон, — Махмедыч? Как твоё ничего? Замечательно! А вот меня тут немножко убивают! Представляешь! Прямо в школе! Три междугородних автобуса, битом бармалеями! Поднимай всех! Иначе тут всё трупами завалят! Всех! Какие шутки, гля! Слушай, как тут детей автоматами крошат! Не петарды, старый ты козёл! Давай, поднимай всех! Звони, объявляй какие хочешь перехваты! Сам знаешь, что делать! Я — веду бой! Прощай!
И отбросил трубку, переворачиваясь на живот.
— Ты ещё тут? — спросил он.
— Уже нет!
— Стой! — велел он, дав две скупых очереди, — Пшёл!
Начальник ГУВД не зря говорил про ствол у каждого. Люди разбегались под огнём. Падали убитые и раненные. Но, многие, добежав до машин, домов — бежали обратно. С тем оружием, какое было. Некоторые — с кухонными ножами. Кровавая мясорубка завертелась по новой. В бой вступала полиция города. По одному, парами, группами, они сходу вступали в перестрелку, со всех сторон. ОМОН влетел в школьный двор прямо на автобусе, сминая кусты. Омоновцы выбивая своими касками стёкла, прыгали из окон автобуса, вызывая огонь на себя, давая людям убежать. Потом прикатили на БТР и солдаты. Боевиков прижали огнём к земле, отжали к школе. Они всё же захватили заложников и угрожали им расправой, но школьная территория уже была завалена телами и залита кровью. Раненный начальник ГУВД (самый старший званием тут и в данный момент) процедил сквозь зубы:
— Звери! Я с шакалами не разговариваю! Не выпускать! Никого не выпускать! Пусть тут лягут! Сейчас! Пока столичные правозащитники не приехали! Валить, сук!
Армейские командиры молча махнула рукой — по машинам! Начался кровавый штурм. Сблизились со школой, прикрываясь бронёй БТР. У боевиков были гранатомёты, все БТР были подбиты, горели, но дали сблизиться, прикрыли людей бронёй. Полиция и солдаты шли грудью на очереди в упор, горожане лезли на смерть, обгоняя военных и полицию. Большую часть заложников спасти не удалось. Никто из боевиков из города не вышел. Начальник полиции умер от потери крови. Отказывался уезжать на скорой, пока не вывезут всех детей. Просил положить его рядом с Государем и его женой. Не верил, что она — жива.
