— Но ведь когда испанцы проникли в вашу страну, в ней была смута, наследники престола дрались между собой, и страна уже была разорена дотла...
— Ну, далеко не дотла, иначе испанцам было бы нечем тут поживиться, — иронический улыбнулся Кипу, — а так та смута была лишь болезнью роста. Испанцы лгут, когда говорят, что мы не смогли бы решить свои проблемы без их вмешательства, тем более что междоусобная война уже была близка к завершению.
— Возможно, — ответил Джон Бек, — однако не думаю, что победившие сторонники Атауальпы смогли бы решить возникшие перед ними проблемы. Ваша беда вот в чём: у вас государство подмяло под себя всю жизнь, а каждый отдельный человек был лишён какого-либо имущества и потому — возможности проявлять инициативу. Поэтому у вас нет смысла изобретать что-либо новое, ведь через чиновничий аппарат едва ли протолкнёшь своё изобретение в жизнь.
— Не очень понимаю твою мысль. Конечно, бывает, что представитель власти понимает ценность предложенного изобретения не сразу. Однако при достаточном упорстве изобретателя, а изобретатели обычно люди упорные, эту ошибку рано или поздно исправляют.
— Однако на это могут уйти годы.
— Могут. Однако чаще всего изобретения простаивают не из-за тупости чиновников, а просто потому, что на его воплощение может не хватать средств. Ведь новое по определению не является необходимым, и потому средства на него выделяются не в первую очередь.
— Это всё от того, что у вас изобретатель не может заработать на своём изобретении сам. У нас любой, кто изобрёл что-либо полезное, может сам открыть своё производство и продавать то, что изобрёл, сделав на этом капитал.
— Только при условии, что изобретатель — человек состоятельный, — опять же с улыбкой ответил Кипу, — ибо даже на самую скромную мастерскую нужны какие-никакие средства. Многие ли у вас обладают такими средствами? Каждый десятый? Каждый пятый? Ну, пусть даже и так, но всё равно далеко не все. А значит, бедный изобретатель всё равно вынужден свою задумку предлагать, только не чиновнику, а человеку с деньгами, а дальше уже всё от благосклонности этого человека с деньгами зависит. Чем это лучше, чем зависеть от чиновника?
— Ну, во-первых, людей с деньгами у нас гораздо больше, чем у вас чиновников, которым можно своё изобретение предложить. Не примет один — можно пойти к другому. Однако главное даже не в этом, а в том, что у вас на изобретении не заработаешь. Весь ваш мир основан на уравнительности. Крестьяне одного айлью получают за работу поровну, хотя они не равны по силам и усердию, и потому одни вкладывают в общее дело больше сил, чем другие. Но уравнительное общество рыбаков и крестьян ещё как-то может существовать, ведь их вклад в общее дело не может разниться в десятки раз.
— А у кого-то может? — удивлённо переспросил Кипу.
— Когда человек изобретает нечто новое, он делает в десятки раз больше чем те, кто делает тупую механическую работу. И потому справедливо, чтобы он на этом разбогател. А у вас это невозможно!
— Но ведь изобретатель получает почёт и уважение, разве этого мало?
— Почёт и уважение — всё-таки вещи слишком нематериальные, чтобы ради них изобретать что-то, — ответил Джон Бек. — Поэтому у вас не изобрели даже элементарной прялки, не говоря уже о ружьях, печатном станке, механических часах и тому подобных вещах. Даже ваши юпаны оказались хуже наших.
— С последним можно поспорить, — ответил Кипу, — для мелких расчётов они, может, и удобнее, но в крупных слишком не точны, а для нас это серьёзный изъян.
— Даже если так, это не меняет сути дела. Из-за всего этого у вас в стране не могут изобрести ничего стоящего, вы обречены лишь заимствовать, а значит, сколько бы вы не держали свою оборону, рано или поздно вас одолеют.
— Но если мы не способны изобретать, то как же мы, по-твоему, изобрели оросительные системы и водопровод?
— Да, это вы изобрели, но... как раз в оросительных системах кроется источник вашего рабства. Содержать их может только государство, и на этом оно основывает свою деспотическую власть.
— Можно долго и бесплодно спорить о том, насколько наше государство, якобы, деспотично, но ясно одно: в нашем климате без орошения невозможно получить урожай, достаточный для того, чтобы прокормить весь наш народ, и если оросительные системы выйдут из строя, у нас неизбежно наступит голод, так что отказ от орошения для нас был бы просто самоубийственной глупостью.
— Вы уверены, что и в самом деле не сможете отказаться от тирании?
— Если под "тиранией" понимать наше мудрое государственное устройство, то да, не можем.
— Но это значит, что ваше положение столь же безнадёжно, как у неизлечимо больного, а я подобен лекарю, поставившему неутешительный диагноз. Однако мне думается, что лекарство, способное хотя бы облегчить вашу болезнь, всё-таки есть. Вы могли бы сохранить государственную собственность на землю и оросительные сооружения, однако что касается ремёсел, то тут вполне можно было бы дать простор частной инициативе.
— Примерно так обстояло дело во времена, предшествовавшие законам сыновей Солнца. Однако те государства гибли одно за другим, ибо торговля разлагала не только тех, кто непосредственно ею занимался, но вносила гниль во всё общество, которое подгнивало изнутри точно гнилое дерево. Ведь дерево, поражённое червём, падает порой даже от не очень сильного ветра.
— Это лишь говорит о гибельности язычества, ведь христианин может торговать и при этом отличаться скромностью и трудолюбием. Он не ударится в расточительность и разврат, ибо знает, что это грех. Если люди принадлежат к истинной церкви, то они могут воспользоваться богатством во благо себе и стране, а не наоборот.
— Это заблуждение. Когда есть деньги, всегда можно сказать, что они якобы добыты честной торговлей, хотя всем известно, что самым выгодным делом является грабёж и разбой.
— Если человек живёт среди своих сограждан, то он дорожит своей репутацией среди них, и потому не станет рисковать ею ради грабежа и разбоя.
— Но от тайных преступлений репутация не страдает. Не страдает она у вас и от преступлений, совершённых против чужестранцев. Ведь пираты, которые грабят чужие суда, не пятнают у вас этим свою репутацию среди соотечественников, ведь они, благодаря заработанным таким образом деньгам, становятся у вас уважаемыми людьми, даже вельможами.
Джон Бек невольно поморщился, с досадой подумав, что о порядках на его родине этот индеец неплохо осведомлён.
— Кроме того, — продолжил Кипу, — для нас не секрет, откуда у белых людей на плантациях берутся чернокожие невольники. Белые люди приплывают в те земли, где эти люди живут испокон веку, нападают ночью на их селения, поджигают их и хватают мечущихся в панике людей. И те, кто занимается таким ремеслом, всё равно считаются у вас людьми порядочными.
— Откуда вам известно, что это так? Насколько я знаю, чёрных рабов законно покупают у их владельцев.
— Так говорят сами работорговцы, однако кто сказал, что они говорят правду? Кроме того, даже в "законной" покупке рабов ничего хорошего нет, это значит, что насильственное лишение свободы просто произошло на владельца раньше.
— Однажды я видел, как ваши люди покупали рабов на рынке, — ответил Джон Бек, — значит, в некоторых случаях вы всё-такие допускаете рабовладение?
— Нет, но есть закон, по которому любой тавантисуец, обнаруженный в неволе, должен быть выкуплен и возвращён на родину. Мне кажется, говоря на эту тему, мы едва ли поймём друг друга — вы не мыслите себя в цепях у работорговца, мы же прекрасно понимаем, что это может с нами случиться.
— Насчёт работорговли понятно, но здесь вы хотя бы последовательны. Однако что касается обычной торговли, то тут вы не вполне искренни. Ведь ваше государство торгует с другими странами, значит, не считает это зазорным, почему же того, что позволено государству, не разрешить частным лицам?
— Обмениваться товарами с другими странами нельзя иначе как через торговлю, но внутри государства это будет неизбежно подрывать наше хозяйство, ведь даже при очень ограниченной торговле нельзя точно составить план. Да и внешнюю торговлю нельзя отдавать частным лицам по той же причине.
— Иными словами, для вашей тирании необходим контроль за подданными, вы не желаете, чтобы хоть кто-то был свободен.
— Значит, по-вашему, свободен может быть только торговец?
— Не только, конечно, но сама возможность стать торговцем важна. Важна возможность выбора.
— Однако даже в тех странах, где торговля разрешена, торговцами не могут стать все или даже большинство. Причина этого в том, что торговец ничего не создаёт сам, ни прямо, ни косвенно, он может лишь перепродать то, что создали до него другие. И если для того, чтобы быть свободным, нужно стать торговцем, то свобода тогда получается уделом немногих.
— Да, свобода — удел немногих, — согласился Джон Бек. — Глупо требовать свободы для всех, для них может быть только возможность быть свободными. Именно этим ваше государство и плохо — отсутствием этой возможности. Впрочем, торговец всё же не единственный, кто может быть свободен. Владелец мастерской, который сам продаёт свой товар и который знает, что его успех и благосостояние зависят исключительно от него самого, а не от указов чиновников сверху, тоже свободен.
— Почему это в ваших глазах так хорошо? Разве он не беззащитен перед любой напастью вроде голода и эпидемии, войны и пожара? Ведь всему этому он должен противостоять в одиночку. Мысль, что при разорении он и его семья обречены, должна отравлять жизнь такого человека и перевешивать все мнимые преимущества его положения.
— Трудолюбивого и бережливого разорение едва ли постигнет, но дело в другом. Люди не равны по своему уму, способностям, трудолюбию и таланту. Рынок — тот механизм, который позволяет лучшим держаться на плаву, при этом не позволяя худшим вцепиться в них и тем самым утянуть за собой на дно. Ваше же внешне гуманное стремление накормить и одеть всех оборачивается невозможностью отделить лучших от худших, и в результате ваше общество постепенно деградирует. Рано или поздно из-за засилья худших, то есть слабых и глупых, ваш народ постепенно отвыкнет работать, как уже отвык от инициативы, и тогда его неизбежно ждёт печальный конец.
— Твои рассуждения кажутся внешне верными, однако я вижу в них щели. И сила, и ум, и талантливость относительны, к тому же далеко не всегда сочетаются в одном человеке. Кто-то силён, я, например, обладаю умом, но не силой, у кого-то золотые руки. Бывает, что люди и не выделяются каким-либо качеством, однако совсем ни к чему не годными бывают лишь калеки по уму. Впрочем, говорят, был случай, когда такой калека случайно упал с высоты, и излечился от своего недуга. Так что от этой болезни наверняка есть лекарство, и его надо просто найти.
"И вылечить этого христианина", — нарочито громко шепнул один юноша в зале. Молодые амаута, уже начавшие уставать от бесплодных дебатов, и оттого начинавшие кто засыпать, кто перешушукиваться, как-то разом ожили и засмеялись. Когда смех утих, Кипу продолжил:
— Но в любом случае калек по уму мало, а все остальные могут приносить пользу по мере своих сил. Мне странно слышать, что опускание на дно значительной части населения можно расценивать как благо. Наоборот, это одна из самых страшных бед, не только для тех, кто опускается на дно, но и для всей страны в целом, ведь люди, лишённые средств к существованию, с отчаянья способны пойти на разбой и грабёж. В нашей стране все могут прокормить себя честным трудом, и потому можно не бояться грабежа и разбоя, наши дороги безопасны, а дома не запираются на замки.
Джон Бек усмехнулся:
— Ваша жизнь — сплошное равенство в нищете. Да у вас просто красть нечего!
— Не скажи, — ответил Кипу, — когда на нашей земле безобразничали завоеватели, они очень даже находили чем поживиться.
— Однако то, что вы не стараетесь избавиться от всех лентяев, приводит к тому, что ваши люди не работают в полную силу. А вы просто не замечаете, что лень стала вашей второй натурой, скоро вы отвыкнете работать совсем.
— Послушай, если бы наш народ был так ленив, как ты это расписываешь, то как бы он мог проложить дороги и построить города, как бы он мог оросить пустыню и построить террасы на склонах гор? Ты уже мог заметить, что наши люди не голодают, а наоборот, мясо и рыбу едят каждый день. Как бы это было возможно, если бы наши люди были в большинстве своём ленивы?
— Но я видел, как работают ваши люди. Я приплыл сюда на вашем корабле и видел, что у вас матросы между вахтами позволяют себе загорать и даже играть в настольные игры! Смотреть противно! У нас же матросы без устали выполняют свою работу и по шестнадцать часов в сутки — любо-дорого посмотреть!
— Ну и что тут хорошего? За несколько лет такой жизни человек становится калекой. А ведь это ужасно, когда тот, кто кормил семью, потом сам нуждается в том, чтобы его кормили, и всю оставшуюся жизнь обречён быть несчастным, больным и неспособным к работе. У нас люди могут работать до старости.
— Слабый, может, и становится калекой, но сильный выживает и со временем добивается для себя лучшего положения.
— Но как он достигнет лучшего положения, если всем матросам обеспечена каторжная жизнь? Опять же пойдёт в пираты или разбойники? Если люди не могут нормально обеспечить себя честным трудом, это толкает их на преступления.
— Лучше пусть некоторая часть народа станет преступниками, чем все — лентяями!
— Ну а мы считаем наоборот — именно преступность порождает лень, ибо зачем трудиться, если можно грабить?
Джон Бек побагровел, поняв, что его припёрли к стенке. Самообладание впервые за вечер изменило ему, и он закричал:
— Ты ничего не понимаешь! Тупой, невежественный дикарь! Само ваше общество устроено так, что рассчитано не на умных и талантливых, а на тупых попугаев, выучивших несколько словесных заклинаний. Ты просто не способен зарабатывать деньги в силу своей ограниченности, оттого и несёшь всякую чушь!
— Послушай, ты, похоже, перегрелся, иди и вылей себе на голову холодной воды. Раз ты перешёл к оскорблениям, значит, аргументы закончились.
Джон Бек вынужден был пристыженно удалиться, хотя по плану должны были быть ещё и вопросы из зала. Кипу сошёл с кафедры с видом победителя. Его все поздравляли, а тот юноша, который предлагал "лечить христианина", сказал: "Молодец, Кипу, ты сегодня превзошёл самого себя". "Да ладно, Якорь, разве так уж трудно спорить с такими глупцами?" Если бы Заря тогда знала, какая судьба ждёт в будущем и Кипу, и Якоря...
Сам же Джон Бек пристыженно сошёл с возвышения, постарался побыстрее покинуть университет, кое-как добрёл до дома и улёгся спать.
Наверное, под впечатлением этого дня Джону Беку приснился довольно тревожный сон. Поначалу он повторял события уже ставшего далёким прошлого, детали которого наяву уже стёрлись из памяти, но во сне проступали со всей яркостью.
На глазах у Джона Бека умирал человек. Ещё утром он был бодр и здоров, и навряд ли думал о смерти, и наверняка с радостью предвкушал сегодняшний пир. Пир, который должен был стать для него и для его соплеменников последним... Как и годы назад, Джон Бек опять видел, точнее, ощущал на себе его предсмертный взгляд, тот самый, который на поэтическом языке иногда сравнивают со взглядом раненого оленя. Но вдруг эта тоска сменилась обжигающей ненавистью — несчастный напоследок понял, кто столь коварно отнял у него жизнь, а может, ещё и осознал, что и его сыновья, в которых он мечтал видеть своё продолжение, сейчас тоже доживают последние минуты. Губы его в последнем судорожном усилии зашептали какие-то проклятия, но Джон Бек не понимал языка, а даже если бы и понимал, ему было всё равно. Эти люди должны были умереть, чтобы жили другие. Земля должна была быть освобождена от них, чтобы на ней мог жить другой народ, более праведный и достойный...
