-Отчего же, уделю. Не боитесь? Я ведь в опале нынче...
-Когда вам удобно будет? Давайте, пообедаем вместе. Хотелось бы обмолвиться с вами парой — тройкой фраз.
-У вас в офисе пообедаем, что ли? — в голосе Мещерского явственно послышалась издевательская нотка.
-Ох, не люблю я этого американизма — офис, офиса, в офисе. — деланно рассмеялся в трубку Покотилов. — А что делать? Приходится шагать в ногу со временем, отказываться от приятных слуху доморощенных старомодных анахронизмов. Не так ли?
-Так ли, так ли.
-Так что насчет обеда, Виктор Николаевич? Часика в два вас устроит? Давайте в 'Московском'?
-Вполне устроит, Алексей Дмитриевич.Тем паче, в России живем. Пусть в Европе встречи назначают на службе или же в кафе за стаканом сельтерской.
...Покотилов не стал вызывать к подъезду своего офиса на Дорогомиловском проспекте прекрасный, хотя и несколько старомодно смотревшийся семидесятипятисильный 'ролльс — ройс', типа 'Сильвер Гоуст ту' — 'Серебряный Дух — 2', двумя неделями назад доставленный из Англии через Архангельск. Жаль, что нельзя отправляться на встречу с деловым партнером на 'роллс-ройсе' — Мещерский из старинного русского дворянского рода, ведущего свое начало, по сказаниям древних родословцев, от татарина Кутлубуга, выехавшего в Московию в первой половине XIV столетия из Большой Орды, мог и не понять, вызывающая роскошь его не трогала, скорее раздражала. Жаль...Латунные ручки 'ролльс — ройса', петли, рожки сигналов, маленькие фонарики у лобового стекла всегда так весело блестели, начищенные старательным шофером. Тончайшая замша подушек была готова принять в свое лоно седока. Мягкость сидений удачно сочеталась с двойными рессорами задней оси, создававшими поистине королевский комфорт. Алексей Дмитриевич потому и заказал себе такой автомобиль, что знал — британское королевское семейство пользуется только произведениями фабрики компаньонов Ролльса и Ройса. И он не прогадал. Авто было действительно чудом британской техники. Впрочем, и дороговизны. Одно только шасси стоило около тысячи восьмисот фунтов стерлингов — состояние. Кузов — седан, выполненный за особую цену лучшим каретником Манчестера Джозефом Кокшутом, работавшим на Ролльса и Ройса, настоящее произведение искусства.
Покотилов поскромничал, взял таксомотор, доехал до Арбатских ворот и дальше пошел пешком. Он решил прогуляться немного перед деловым обедом, хотя погода и не располагала к прогулке: было довольно прохладно. Алексей Дмитриевич неспеша миновал Воздвиженку ( ее открывал чудесный, будто бы из сказки, терем, здание Главного архива Министерства Иностранных Дел, 'дедушка русских архивов' — с фигурными наличниками, крутой крышей, острыми башенками, и шатровой колокольней церкви, соединенной переходом с главным зданием; все это сказочное разнообразие было окружено ажурной каменной оградой со стройными башенками), ворота с прорезными бойницами проездной Кутафьи башни, белеющей, точно шатер без крыши, остановился у перил моста через Неглинку, засмотрелся на Кремлевский сад*, раскинувшийся между речушкой и кремлевскими стенами. Это позволило ему уйти от тревог сегодняшнего дня.
Тревог хватало. В России все как — то, в последние года три, стало тянуться дело, кредиту нет, денег нет, всякие сделки с ужасными проволочками. Да и вообще, был Покотилов в последнее время в брезгливо — раздражительном настроении. Эта Москва и сердила, и подавляла его, и совершенно раздражала его. Он остро чувствовал ее 'русопятость', несмотря на отовсюду лезущую европейскость.
Внизу темнели аллеи сада. Сбоку на горе уходил в небо бельведер Румянцевского музея с его стройными павильонами, точно повисший в воздухе над обрывом. Чуть слышно доносилась езда по оголяющейся мостовой...
Покотилов через Троицкий мост прошел в Верхний Кремлевский сад (с моста можно было спуститься в сад по чугунным лестницам) и пошел дальше. Справа, за кремлевской стеной, сухо и однообразно желтел корпус Арсенала, слева, за площадью, у Моисеевской церкви*, белели корпуса Московского военно — топографического училища*. Гул соборных колоколов разливался тонкою заунывною струей. Он скорыми шагами прошел сад, вышел за ограду, повернул вправо, миновал здание бывшего Земского приказа, ныне превращенное в исторический музеум, поднялся на Красную площадь.
Возле Иверской у Воскресенских ворот готовили справлять торжество — 'Московский' трактир праздновал открытие своей новой залы. В самом начале Никольской улицы, на том месте, где еще три года назад доживало свой век длинное двухэтажное желтое здание старых присутственных мест, высилась теперь четырехэтажная, в американском стиле, тяжелая громадина кирпича стали и стекла, построенная для еды и попоек, бесконечного питья чаю, трескотни дансинга. Над третьим этажом левой половины дома блестела синяя вывеска с аршинными буквами: 'Ресторан'.
Покотилов уже успел побывать там двумя днями ранее, на 'предварительном открытии', по частному приглашению хозяев ресторана, с коими время от времени проворачивал интересные 'гешефты'. Как не отнекивался, как не хотел идти в очередное купеческое бахвальство, а пришлось пойти. За владельцами — сплошь старомосковские купеческие фамилии, а за фамилиями — вековые традиции. Нельзя не 'уважить'. 'Тит Титычи'. Но Покотилов не любил 'Московский', называл его 'типичным купеческим ватерклозетиком'; старая зала трактира ничем не отличалась на вид от первого попавшегося заведения средней руки. Эдакий осколок старой Москвы со спертым влажным воздухом, запахом кипятка, половиков и пряностей, типично московскими купеческими обедами; с выписной рыбой 'barbue', со щами, с гурьевской кашей, с расстегаями, с ботвиньей. Еще и шато — икем и 'ерофеич'. Длинный коридор с кабинетами, отделением под свадьбы и вечеринки, с нишей для музыкантов. Старая зала ресторана — это чугунная лестница, вешалки обширной швейцарской со служителями в сибирках и высоких сапогах. Покотилов сплюнул.
Площадь перед Воскресенскими воротами полна была дребезжания таксомоторов. 'Таксеры', коих московская публика по — прежнему кличет извозчиками — лихачами, выстроились в ряд, поближе к трамвайным рельсам. Трамваи, редко в один вагон, больше в два, в три, то и дело ползли вверх, к собору Святой Троицы на Рву (к храму Василия Блаженного), вдоль Верхних торговых рядов, и вниз, к Тверской, к 'Националю', грузно останавливаясь перед Иверской. На паперти в два ряда выстроились монахини с книжками. Две остроконечные башни Воскресенских ворот с гербами пускают яркую ноту в этот хор впечатлений глаза, уха и обоняния. Минареты и крыши Главной аптеки давали ощущение настоящего Востока. Справа была темно-красная кирпичная стена Кремля...А за стеной виднелись огромные золотые шишаки кремлевского храма Святая Святых и семиярусной колокольни 'Ивана Святого', колокольня 'Ивана Великого'.
Покотилов бесшумно отворил дверь, неторопливо вошел в старую залу 'Московского' и внимательно — цепким взглядом окинул ресторан. Зала ресторана уже начала пустеть. Это был час 'китай — городских биржевых маклеров' и 'зарядьевских зайцев' почище, час поздних завтраков для приезжих и ранних обедов для тех, кто любит проводить целые дни за трактирно — ресторанной скатертью. Американцев, англичан и немцев тотчас можно было признать по носам, цвету волос, коротким бакенбардам, конторской франтоватости, броской деловитости костюмов. Они вели за отдельными столами бойкие разговоры, пили не много, но угощали друг друга, посматривали на часы, охорашивались, рассказывали случаи из практики, часто хохотали разом. Тут же сидели мелкие шустрые маклаки из жидков, таинственного вида носатые греки...
Русских в зале было немного. Ближе к буфету, за столиком, на одной стороне выделялось четверо военных — и в старом ресторане обычно сиживали гвардейцы из первых полков...*: трое лейб — гвардии драгун из Гундертмаркова полка* и лейб — гусар в жупане из жёлтого сукна с серебряными нашивками на груди, с воротником персикового цвета. Они 'тянули' портер и дымили бриннеровскими* сигарами. В одной из ниш два сибирских купца — лесопромышленника в корейских собачьих жилетках, крестились, усаживаясь за стол. Каждый дал лакею по медному пятаку. Они потребовали одну порцию селянки по-московски и едва усевшись, залпом, одну за одной, выпили по три рюмки травнику, молниеносно поданных расторопным буфетчиком.
За большим столом, около самого бассейна, поместилось только что, по — видимому, приехавшее из провинции семейство: дородный отец при солдатском Николае Чудотворце на сером пиджаке, с двойным подбородком, субтильного, болезненного вида мать, одетая в платье от 'Джоан Кроуфорд' с расширенной юбкой, уравновешивающимися пышными многослойными воланами на рукавах, что зрительно сильно расширяло плечи, гувернантка, одетая по последней американской моде, в темное платье с белым воротничком, с широкого кроя плечами, и в туфлях на гуттаперчевой подошве, трое подростков, в стандартных костюмах с приталенными пиджаками и широкими плечами, родственница — девица, в женственном и невероятно стильном вечернем платье в стиле Чикаго, бойкая и сердитая, успевшая уже наговорить неприятностей суетливому лакею, тыча ему в нос 'вы', к которому, видимо, не была привычна с прислугою. Семейство, с поезда, с утра, наверняка успевшее побывать в нескольких близлежащих модных магазинах (а таковых в Москве, на Кузнецком мосту, было великое множество: знаменитые русские модные дома 'Поль Пуаре', 'Джон Редферн', 'Дреколль', 'Катрин Парель', создательницей которого была графиня Тея — Екатерина Бобрикова, знаменитая манекенщица Дома 'Ланвэн', 'Мэгги Руфф', 'Жак Дусе', 'Мадам Шерюи', 'Сестры Калло', а также 'Мейнбохер', основанный американцем Мэйном Руссо Бохером, 'Робер Пиге', 'Аликс Бартон', 'Эльза Скьяпарелли', 'Жак Фат', 'Жан Дэссе', 'Кристобаль Баленсиага' — столица России по праву считалась законодателем моды в Европе) обедало с запасом, на целый день, отправляясь осматривать московские соборы, и до ужина попасть в Денисовский пассаж, где родственница должна непременно купить себе подвязки и пару ботинок и надеть их до театра. А билеты рассчитывали добыть у барышников.
Рядом с семейством восседали и плотно закусывали несколько молодцов в деловых костюмах. Они завистливо поглядывали время от времени то на иностранцев, то на лесопромышленников. 'Московский трактир' доедал свои поздние завтраки и ранние обеды. Оставалось пять минут до двух часов.
Алексей Дмитриевич прямиком направился через ряд комнат, набитых мелким торговым людом, мимо 'чистых кабинетов', отделанных березой, липой, сосной, известных тем, что там пьют чай и завтракают воротилы Гостиного двора. Покотилов расслышал голос Алексея Денисова, российского, а пожалуй и мирового, 'льняного короля', владельца Денисовского пассажа: поплевывая и слегка шепелявя, он громко рассуждал о политических делах. Покотилов взглянул на половых, вытянувшихся, словно гвардейцы на параде: здесь служили иначе, чем в других залах ресторана; ходили едва слышно, к гостям обращались с почтительной сладостью, блюда подавали с ошеломляющей быстротой, приборы меняли молниеносно...Половые — с неподвижными и напряженными лицами слушали разговоры, от которых в воздухе пахло миллионами рублей.
Новая зала ресторана поражала приезжих из провинции, да и москвичей, кто в ней успел побывать, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями. Чугунные выкрашенные столбы и помост для дефиле, выступающий посредине, крытый блекло — голубой ковровой дорожкой, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по — своему смутное художественное чувство даже у заскорузлых обывателей. Идущий овалом ряд широких окон, с бюстами русских писателей в простенках, показывал изнутри драпировки, светло — голубые обои под изразцы, фигурные двери, просветы окон, лестниц. Бассейн, с аккуратным в модернистском стиле фонтанчиком, прибавлял к смягченному топоту ног по асфальту тонкое журчание струек воды. От них шла свежесть, которая говорила как будто о присутствии зелени или грота из мшистых камней. По стенам залы стояли пологие диваны темно-малинового трипа и массивные, вольтеровские кресла. Они успокаивали зрение и манили к себе за столы, покрытые свежим, глянцевито — выглаженным бельем. Столики поменьше, расставленные по обеим сторонам помоста и столбов, сгущали трактирно — ресторанную жизнь. Черный, с украшениями, буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах с сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелся обширный, только недавно обустроенный, вход в ресторан, с огромным лифтом, с лестницей наверх, завешенной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской улицы, блестели вывески и подъезды. Большими деньгами дышал и вся новая зала ресторана, отстроенная американцами, на русские деньги, на славу, немного уже затоптанный (за два — то дня!), но все — таки хлесткий, бросающийся в нос нью — йоркским комфортом и убранством.
В новой зале в одиночестве, возле бассейна, сидел старик. Он был похож на высохшего отставного французского генерала с нафиксатуаренными усами с карикатуры времен начала века: продолговатое восково — желтое лицо, лысая голова — видать, большой барин. Он ел медленно и брезгливо, вино пил с водой и, потребовав себе полосканье, вымыл руки из графина.
...Мещерский расположился в углу, заняв, как и подобает, лучшее место. Он видел одновременно всю залу, буфет, стеклянные двери входа и лестницу. В поле его зрения попадало все, что происходило в зале. С левой стороны министра прикрывала стена. Он был одет в строгий 'сэлфриджский' костюм. В таком костюме мужчина сразу приобретал прямую 'английскую' осанку и солидный внешний вид. Мещерский поднялся, протянул Покотилову обе руки и пожал свободную правую руку Алексея Дмитриевича. Во всех этих движениях проскользнула искательность; но улыбающееся благообразное лицо сохраняло достоинство.
-Пожалуйте, пожалуйте, Алексей Дмитриевич. Я уж распорядился закуской!
-Только имя ваше назвал, так меня сейчас же провели в залу.
-Я приказал заранее. — сказал Мещерский.
-Приказали? — Покотилов рассмеялся задыхающимся смехом. Мещерский, тонко пошутивший, ему вторил.
'Московский трактир' был своеобразной вотчиной 'китай — городских'. Покотилов не принадлежал к выходцам из старинных купеческих фамилий 'Китай — города', московским миллионщикам. Он также не принадлежал и к выходцам из 'Зарядья', где верх держали представители еврейской финансовой и торговой верхушки — так, в пику Уолл — стриту, именовали себя центры московских заводчиков и фабрикантов. Китай — городом называлась в Москве ее торговая, центральная часть, состоящая из трех главных улиц — Никольской (центр книжной торговли, здесь был самый известный и крупный книжный магазин Сытина), Ильинки (МИД и иностранные посольства) и Варварки (банки, биржа, торговые конторы), и еще так называемого Зарядья. В Зарядье находилось Глебовское подворье — единственное место в Москве, где предпочитали останавливаться в Москве еврейские купцы. Все это соединялось переулками и различными проездами. Поехать в 'город', пойти в 'город', значит отправиться в эту часть города. Вся территория от Никольской до Варварки представляла собой некий московский Сити, а дальше — на отрезке между Солянкой и набережной — был уникальный квартал еврейской застройки. О нем не писали в путеводителях, но упоминали во многих мемуарах: возник почти что московский Житомир, настоящая новая торговая слобода. Здесь скапливалась вся торговая сила, здесь сосредоточены были огромные капиталы, здесь, так сказать, была самая сердцевина всероссийского торгового мира. Район сделался уже настоящим деловым центром Москвы. Зарядье не было еврейским гетто в его европейском понимании. Вообще-то, со времен Средневековья, это был довольно престижный район. Зарядье — это один из древнейших посадов города, возникший возле главной Речной пристани на Москва — реке. В XVI — XVII веке этот район был довольно плотно застроен богатыми двух — и трёхэтажными каменными зданиями, владельцами которых были известные богачи. В нижних этажах находились лавки и склады, а верхние были жилыми. 'Китай — городские' 'мерковали'* против 'зарядьевских' — половчее старались прижать иудейских конкурентов, равно как и польских, и армяно — татарских, и включить их в себя, подчинить своим интересам. 'Зарядьевские', за которыми стояли интересы заграничного капитала, упорно сопротивлялись. Торгово — финансовые войны сотрясали московский Сити. Сталкивались интересы доморощенной московской заводско — банковской группы и европейски ориентированных фабрично — банкирских еврейских кругов.
