Любимый город

Этот Ромек пошёл с ней. Врач он или только санитар? Неважно, пусть он только спасёт её девочку!

275 Вставай! Вставай немедленно, дура! (польск.)

276 Панна Ева должна сию же секунду подняться! (польск.)

277 Господин доктор! Господин доктор, срочно нужна Ваша помощь! Это дело, не терпящее никакого отлагательства! (польск.)

278 Прошу подождать момент, я должен закончить с пациентом. (польск.)

279 Эй! Пан Ромек! НЕМЕДЛЕННО идите с этой дамой и помогите ей.

Ромек опустился на колени около Евы. Взял её за запястье, подержал, покачал головой, что-то поискал у неё на шее, потом посмотрел ей на грудь. Наморщил лоб, погладил себе висок. Аккуратно приподнял дочку за левое плечо. Увидел большое красное пятно на блузке и другое такое же на полу. Бережно опустил её на место. Барбара, не дыша, следила за его действиями.

— Bardzo mi przykro, — сказал, не глядя ей в глаза, — Prosto w serce. Nic nie można zrobić, — Ромек встал, — Nie ma rady. Trudno..., — развёл руками, — Przykro mi,280 — повторил и повернулся спиной.

Бася никак не могла понять, что именно ей сказал этот человек. Он ничего не может сделать? Как? Почему? Это не врач, это просто санитар! У него нет квалификации, чтобы кого-то лечить! Надо найти врача. С дипломом. Тот, к которому она подходила, наверняка с дипломом! Барбара бросилась к начальнику Ромека, наконец-то оставившего свою брюнетку в покое.

— Наконец-то Вы освободились, — она снова потянула его за собой, — идёмте к Еве! Быстрее, здесь каждая минута на счету! Ведь у Вас есть диплом? А какая специализация?

Тот посмотрел на неё как-то странно, но всё равно пошёл. Тоже опустился на корточки и повторил все манипуляции Ромека. Что-то здесь не то! Господи Иисусе, есть в этом холерном городе хоть один доктор с дипломом или остались одни коновалы?

— Przepraszam Panią, — сказал он таким голосом, что Басе стало страшно и по-декабрьски холодно, — Jest mi bardzo przykro, ale medycyna w tym wypadku nie da rady pomóc. Pani córka nie żyje, — произнёс он как-то слишком быстро, но глаз не отвёл. И добавил, точно так же, как его санитар, — Bardzo mi przykro.281

Нет! Нет! Этого не может быть! Вот же она, Ева, совсем целая, с открытыми глазами! Она ведь смотрит... Только почему она смотрит не на свою мать, а куда-то в потолок?...

Доктор провёл ладонью по Евиному лицу. Глаза дочки закрылись.

Бася перестала существовать. Все мысли куда-то пропали, они появлялись, кружились где-то в прихожей и исчезали, не оставляя следов. Перед её глазами было спокойное лицо её девочки. Она так же выглядела ночью, когда Бася заглядывала в её комнату, посмотреть, как она спит. Тогда было тихо и спокойно.

А сейчас Барбара чувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась. В нескольких шагах стоял человек в униформе. И смотрел на неё не отрываясь. Прямо в лицо. Она не припоминала себе этого офицера. Никогда его не видела. Что ему надо? Какая разница? Евы больше нет, а она осталась. Зачем?

— Слава Исусу Христу! — опять эта обезьяна Зинаида. Ну до каких пор...

В двух шагах упало что-то круглое. Так медленно катилось. Наконец-то...

Мимо Баси пронеслось что-то большое чёрное и накрыло собой лежащую гранату. А потом что-то с силой прижало Барбару Ницеевскую к стенке скамьи.

280 Мне очень жаль. Прямо в сердце. Ничего нельзя сделать. Ничего не поделать. Увы... Мне жаль. (польск.)

281 Прошу прощения. Мне очень жаль, но медицина в данном случае не может помочь. Ваша дочь мертва. Мне очень жаль. (польск.)

...

Он не нашёл ни Баси, ни Евы — значит они там, спереди! Там, где только что разорвалась граната. Пулей срываться с места нет смысла — всё, что могло, уже произошло. Бегом или спокойным шагом — он всё равно увидит то же самое. Борис медленно поднялся со скамьи. Никому нет дела до того, что чувствует полковник беспеки — значение имеет то, что он делает. Он шёл, догадываясь, кого и в каком состоянии там увидит — и идти вперёд не хотелось. Хотелось убежать, спрятаться в темноте и закрыть глаза. Поэтому Борис Ницеевский не останавливался и не смотрел по сторонам — он знал, что раз остановившись, уже не заставит себя сдвинуться с места. "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца", кажется так звучала знаменитая цитата...

В пресвитерии всё закончилось быстро, можно даже сказать, "молниеносно". "Юдифь", которая бросила гранату, попыталась сорвать чеку у следующей. Разумеется, не успела. На этот раз бойцы "Błyskawicy" не замешкались, и её пронзили несколько очередей из "кашаков". Борис узнал одного из стрелявших — поручик Мирский. Ну где он был половиной минуты раньше? Впрочем на какие бы то ни было "выводы" этот инцидент не потянет — невозможно находиться одновременно везде — сколько раз он сам с пеной у рта доказывал это своим начальникам и всевозможным комиссиям. Просто очередной "несчастный случай".

Вокруг места взрыва все уже пришли в себя и глядели на лежащего офицера в чёрном. Какой-то сержант с аптечкой в руках, пытавшийся подойти к телу, пропустил Бориса вперёд. Судя по дыре в груди, помощь раненому уже не требовалась. Но где же он стоял в момент взрыва, что осколки от гранаты так пробили бронежилет? И почему, кроме него, никто вокруг не пострадал? Правда есть ещё этот "угодник" со снесённой половиной черепа. Нет, "угодника", наверняка, убили ещё во время штурма. А вот почему взрыв гранаты не ранил никого из гражданских вокруг? И где, в конце концов, Ева?

— Господин полковник прямо на гранату бросился, — сказал на ухо Борису тот самый сержант с аптечкой, — Вот как его разворотило. Я бы так не смог, — вздохнул он.

Тогда понятно. Бронежилет никак не рассчитан на взрыв гранаты в непосредственной близости от него. Тем более, когда вес тела прижимает его к полу. Стало ясно, что взрыв произошёл примерно в полутора метрах от нынешнего положения тела полковника (полковника? сейчас-сейчас...) — плиты пола там были чёрными и в них была изрядная выбоина, а уже потом тело отбросило сюда, на людей у скамьи.

На людей? Курдемоль, он же действительно на ком-то лежит! И уже даже понятно, на ком именно!

— Сержант! Помогите мне, быстро! — Борис подхватил тело полковника Злотопольского (киевский гость погиб? вот это да...) под мышки.

Они перенесли его на свободное место на полу — на то самое, где взорвалась граната, и Борис наклонился над своей дочерью. "Так хорошо притворяться может только труп", — идиот, нашёл время для текстов из дешёвых боевиков! Глаза у Евы были закрыты. Она не дышала. И пульса у неё не было. Борис зажмурил глаза и глубоко вдохнул. Взять "девяносточетвёрку" и выстрелить себе в рот — не такая уж плохая мысль. У киянина хватило духу рассчитаться с жизнью — у него тоже хватит.

— Борис, ты тоже умер? — спросил его по-москворусски женский голос.

— Не знаю. Нет... наверное, — ответил он, не открывая глаз, — Басёнок? Ты жива?

Как он, действительно, мог забыть о жене и о сыне, который его ждёт в пустой квартире? Курдемоль, паршивый слезливый идиот! Рядовой Ницеевский, смир-рна!

— Басёнок, ты в порядке? — жена не плакала, а просто часто моргала.

— В груди болит, — ответила Барбара, — Наверно ребро сломано. Значит, мы с тобой не умерли, — она грустно улыбнулась.

— Не двигайся, Басёнок, сейчас я позову врача. Hej, sierzancie, szybko tu jakiegokolwiek lekarza!282 — сержант бросился выполнять приказ.

— Ева умерла, — сказала Барбара невпопад, — А я думала, что она жива, и обещала взять её в Краков. Я думала, она меня слышит, а она уже умерла..., — почему же она не плачет, так было бы проще, — А я зачем-то выжила...

— Никита тебя ждёт дома, — сказал жене Борис, — Я ему оставил еду на ужин, но на завтрак ничего нет. Ты приготовишь или мне заняться?

— Я сделаю, — ответила таким же отсутствующим голосом, — А он бросился меня спасать. Зря. Ты его знаешь?

Борис понял, кого имела в виду его Барбара.

— Вальдемар Злотопольский. Полковник из Киева. Мы с ним вместе работали, — подробности Басёнку всё равно не нужны.

— Жалко его. Только Еву убили раньше. Зинаида пятнистая дура — даже гранату толком кинуть не смогла.

Кто-то появился под самым ухом.

— Panie kapitanie, Pan pozwoli?283 — сержант привёл врача.

Борис отстранился, глядя, как доктор осматривает его жену, отвечающую на его вопросы с прежним апатичным безразличием.

— Panie pułkowniku, teraz to Pan tu dowodzi, — тихо сказал майор Красницкий, — Czekam na rozkazy. 284

Конечно, теперь единственный здесь полковник — это он. Что ж, работа на первом месте. Стреляться он, во всяком случае, точно не будет.

— Zameldować o stratach. Wszystkich. 285

— Rozkaz, Panie pułkowniku. Wśród naszych... 286

— Нет! Оставьте её! Не забирайте её, слышите!

Барбара вцепилась в тело дочери, не давая двум санитарам переложить его на носилки.

— Не трогайте её, слышите, это моя дочь! Это моя Ева, я вам её не отдам!

Было видно, как по Басиным щекам текут капельки слёз. Красницкий прервал доклад. Борис не знал, что делать.

— Нет! Нет! Нет! Мы завтра поедем с ней к маме в Краков!

Санитары вопросительно смотрели на полковника Ницеевского. Тот по-прежнему смотрел на жену. Майор смотрел на полковника.

— Ewo, chodźmy stąd! Mamy jak najszybciej jechać do do-o-omu!287

Лежащий на полу Вальдемар Злотопольский смотрел, не мигая, прямо вверх, куда-то на одну из висящих люстр. Часы на его левой руке показывали ноль часов ноль минут.

Безумный день 5-го сентября 2009 года в конце концов завершился.

282 Эй, сержант, быстро сюда какого-нибудь врача! (польск.)

283 Господин капитан, позвольте? (польск.)

284 Господин полковник, теперь это Вы здесь командуете. Жду приказов. (польск.)

285 Доложить о потерях. Всех. (польск.)

286 Так точно, господин полковник. Среди наших... (польск.)

287 Ева, идём отсюда! Мы должны как можно быстрее ехать до-о-омой! (польск.)

Эпилог.

Киев, Крещатик, ресторан "У Марты"

— Весек, ты просто ищешь какие-то жалкие отговорки. Как и все вы, мужчины.

Это в какой-то степени относилось и к гостю. Что госпожа Марта Габриэль и подтвердила, кивнув головой в его сторону. Борис Ницеевский промолчал и загадочно улыбнулся.

— Ну как вы, бабы, не можете понять. Не всё в Управлении зависит от меня. Есть ещё разные правила. Инстанции, в морду...

— Инстанции..., — хозяйка ресторана укоризненно покачала копной рыжих волос, — Скажи честно, Весек, когда тебя волновали какие-то там инстанции? Вот ты его хорошо знаешь, скажи мне, — снова повернулась она к Борису, — ну разве он когда-то оглядывался на какие-то там правила?

Борису не оставалось ничего, кроме как воздеть очи горе с видом полной неопределённости. И тяжело вздохнуть на всякий случай.

— И вот теперь, когда нужно сделать что-то не для кого-то где-то там, а для нашей Марциси, да, Весек, не ухмыляйся, для НАШЕЙ Марциси, у него тут же появляются какие-то там отговорки, какие-то там правила, какие-то там ин-стан-ци-и, — с нажимом произнесла по слогам пани Марта, — И всё только для того, чтобы не беспокоить свою любимую задницу.

— Перестань, Марта. Что ты, в морду, вытворяешь? — если бы генерал дивизии мог, он спрятался бы от супруги в сахарницу, — Люди же вокруг, в морду...

— Ему, видите ли, людей стыдно, — генеральша Габриэль всплеснула руками, — А как было мне стыдно перед Марцисей, когда я ей объясняла про этот ваш капитул? Это ты знаешь, Весек? Да я чуть сквозь землю не провалилась!

— Не преувеличивай, Марта, — Веслав Габриэль осторожно пробовал прощупать оборону противника, — Орден ей вручили. Ты сама знаешь, что я, в морду, на САМОМ верху это вырвал, — генерал показал указательным пальцем в потолок.

— Орден вручили? Знаешь что, Весек, постеснялся бы. Сам знаешь, как оно было, — деловой обед начал постепенно превращаться в театр семейства Габриэлей, — Марцися просто ангел, что вам ТАМ всем прямо не сказала, что она по этому поводу думает. А я тебе скажу, Весек — это было просто свинство! И ты сам это знаешь! А теперь ещё тянешь с пенсией.

— Марта! Тихо будь, в морду! — начальник Пятого Сектора взорвался не хуже костромской бомбы, — Я сказал — пенсия будет, значит, в морду, будет! И нечего болтать разный вздор... в морду!

Гости за соседними столиками начали оглядываться. Решительная госпожа генеральша явно готовилась дать супругу достойный ответ. Положение спасла подошедшая к столу официантка.

— Шефова, Гжесек на кухне просил уточнить, курятину клиент заказывал с острым соусом или с чесночным?

— Что? С чесночным, конечно! Нет, погоди момент, я сама посмотрю. Ну ни на кого нельзя положиться, — сказала хозяйка куда-то в пространство между Борисом и Габриэлем, после чего встала и ушла в сторону кухни, величественно покачивая своими всё ещё привлекательными формами в красном платье.

Генерал дивизии облегчённо вздохнул и распустил свой галстук. Борис тоже почувствовал себя свободнее.

— Ну ты, в морду, видишь, как мне приходиться крутиться? — спросил он Бориса и в подтверждение своих слов выпил ещё глоток красного вина.

"В морду" прилетел в Москву на следующий день после штурма Храма Христа-Спасителя. И сразу же направился в бюровец КУБа. Борис встретил его в Отделе, как ни в чём не бывало. И генерал дивизии тоже вёл себя, как ни в чём не бывало. Он просто излучал дружелюбие и сочувствие. После часа общения с генералом полковник Ницеевский понял, что и то и другое было совершенно искренним. Веслав Габриэль на самом деле сочувствовал его горю и на полном серьёзе хотел, чтобы Борис Ницеевский стал его другом. Таким же, каким был погибший Вальдемар Злотопольский. Борис тоже ничего не имел против самых сердечных отношений с начальником Пятого Сектора, и они быстро перешли на "ты", выпив символический брудершафт прямо в его "аквариуме".

Потом были похороны. Много похорон, чересчур много. Похороны поручика Маевского с положенными воинскими почестями, на которых он должен был присутствовать, похороны полковника Злотопольского в Киеве, на которых он, слава Богу, присутствовать должен не был, наконец самые тяжёлые — похороны дочери на Хованском кладбище. Отдельно от общей траурной церемонии жертв террористов — Басе в её состоянии меньше всего были нужны толпы народа, журналисты, государственные флаги и торжественные речи.

На похороны Евы приехал из Вильна Здислав — Борис почти успел забыть о его существовании. Настроен он был агрессивно, постоянно обвинял в её смерти Бориса лично и всю "проклятую убецию" вообще. Когда гроб опускали в могилу, он разрыдался навзрыд, а потом бросился на Бориса. До драки, правда, не дошло, литвин просто схватил полковника Ницеевского двумя руками за ворот и кричал, глядя ему глаза в глаза: "Ты! Ты! Ты...". А потом отпустил его, развернулся и ушел прямо через перекопанную землю. Бася на это ничего не сказала — она стала совсем молчаливой и почти не разговаривала даже с Никитой, только грустно улыбалась и гладила сына по голове.