Разбудил его стражник, оставивший для него паек. К удивлению Вивьена, сегодня это был не только хлеб, но и легкая похлебка с несколькими небольшими кусками баранины, а вместо воды принесли стакан вина. Вивьен смутно вспомнил, что врач говорил что-то о питании, но не смог припомнить, что именно. Он ощущал легкий озноб, руки его дрожали, правая горела огнем, и ему было страшно пролить похлебку, поэтому он ел медленно и осторожно, несмотря на желание жадно наброситься на еду.
Затем, борясь со страхом, что за ним снова придут, Вивьен опять попытался уснуть на жесткой койке. По крайней мере, здесь ему легче дышалось, и сон, он надеялся, придет быстрее, чем в затхлом подземелье.
Вдруг на двери щелкнул замок, и она тут же открылась. В келье появился Лоран.
Вивьен попытался подняться с койки при виде епископа, хотя и ощущал, что у него совершенно нет на это сил. Взгляд затравленного зверя следил за каждым движением епископа. Лоран приметил намерение арестанта, покачал головой и остановил его жестом.
— Лежи спокойно, не вставай. И не бойся. Я здесь не для того, чтобы тебя допрашивать, — тихо, с легкой печалью в голосе сказал он. — На самом деле, я здесь, чтобы тебя проведать, — Лоран вздохнул. — Мне... жаль, Вивьен. До этого не должно было дойти.
Вивьен с трудом заставил себя перестать дрожать, хотя и не знал, как реагировать на визит епископа и можно ли верить его словам.
Лоран сделал несколько шагов к койке Вивьена. Голос его зазвучал тише.
— Послушай, я знаю, ты не заговоришь, — невесело усмехнулся он. — Я не собирался тебя вынуждать. Напротив, я... я молюсь о том, чтобы тебе хватило сил отстоять свою невиновность, Вивьен. Я не имею права допрашивать тебя самостоятельно, архиепископ де Борд ясно дал мне это понять. Уверен, он написал Его Святейшеству, а может, и руанскому архиепископу для пущей острастки. Он наверняка сообщил им о том, что я вмешался в допрос и проявил неслыханную наглость. Когда придет ответ из Авиньона, возможно, меня снимут с поста, и… проклятье, Вивьен, я надеюсь, это того стоило! Надеюсь, я действительно заступился за невиновного человека, а не за еретика, потому что… — Он осекся на полуслове, поджал губы и отвел взгляд, будто устыдившись собственных речей. — Я хотел, чтобы ты знал, что будет в ближайшее время. Пока гонец не доставит срочное послание в Авиньон и не вернется обратно, допросов не будет. Врач не перестанет лечить тебя, и я порекомендовал ему как можно дольше назначать тебе улучшенное питание. У тебя будет время восстановить силы, чтобы сопротивляться, — Лоран покачал головой, — но вряд ли много.
Вивьен продолжал смотреть на епископа, чувствуя растущее желание поговорить с ним по душам, но после его слов не смог себе этого позволить.
— Прости, — вновь покачал головой Лоран. — Знаю, после всего, через что ты прошел, если ты невиновен, тебе просто тошно слушать, что я тебе сейчас говорю. Особенно о моем смещении с поста. Должно быть, тебе все равно, и ты жаждешь лишь, чтобы тебе прекратили причинять боль и проявлять к тебе эту жестокость. Мне жаль, что я больше ничего не в силах для тебя сделать.
Не дождавшись ответа, Лоран кивнул и повернулся к арестанту спиной.
— Да поможет тебе Господь, — тихо произнес он.
Лоран уже сделал два шага к двери, когда Вивьен едва слышно окликнул его:
— Ваше Преосвященство, — прошептал он. Епископ вздрогнул и обернулся. — Спасибо.
Лоран прерывисто вздохнул.
— В этих стенах так часто гуляют ветра. Иногда даже кажется, что в них слышится чей-то шепот. — Он устало улыбнулся, но в глазах мелькнула заговорщицкая нотка.
Больше он не сказал ничего, лишь оставил арестанта наедине с его мыслями, подарив ему несколько дней спокойствия и безопасности.
Этой ночью Вивьен Колер видел слишком много кошмаров и просыпался от них в слезах и холодном поту. Каждый раз он не был уверен, что вернулся в явь, каждый раз опасался, что визит Лорана ему привиделся, а мрачная реальность скоро вновь принесет с собой де Борда и новый допрос. От этих пугающих мыслей поначалу спасало осознание того, что Вивьена поместили в келью, а не в камеру, но вскоре и в том, что келья не сон, он начал сомневаться.
В минуту полной потери ориентации Вивьен вновь ощутил сильный озноб. Разум подсказывал ему, что начался сильный жар — возможно, от ран — но сделать с этим он ничего не мог.
Лежа на койке и дрожа, он забыл, что запретил себе вновь обращаться к Богу после того, как проклял Спасителя. Теперь разум его отчаянно тянулся к тому, что когда-то поддерживало его, что когда-то давало ему сил.
«Господи», — услышал он собственные мысли, — «ведь я же любил Тебя! Я не был безгрешен, но старался в силу своей слабой человеческой сути поступать по Твоим заветам, следовать им. Я жил, слушая глас совести. Так Ты наказываешь даже не каждого убийцу и вора. Такими страданиями не порицаешь клеветников и мошенников. Почему же со мной — так? Да, я далек от аскетичной жизни Твоих святых, и все же я всегда старался помогать ближнему, разве нет? Ты же знаешь, я делал все, что мог!»
Вивьен вновь почувствовал, как слезы текут по щекам — безмолвно, жалобно, тихо. Он даже толком не ощущал, как рыдания душат горло, лишь знал, что слезы льются из глаз, и не мог ничего сделать, чтобы остановить их.
«То, что я сделал… то, что произнес — это было ужасно. Я отрекся от Тебя под пыткой и теперь даже не могу покаяться, как то предписывает канон. Самое ужасное в том, что я даже не уверен, что так — правильно. Я не знаю, что Ты уготовил мне после смерти. Я даже не знаю, как скоро она настигнет меня. Меня пугает то, что будет дальше — Рай, Ад или следующая жизнь. Я больше не знаю, что считать правдой. И ответа мне никак не узнать». — Он зажмурился. — «Неведение — это еще одна пытка, одна из самых изощренных, и ее применяет не инквизиция, ее применяешь Ты. Ты применял ее даже к собственному Сыну, и как же хорошо я понимаю сейчас Его отчаяние. Я хочу узнать то же самое: за что? Почему ты оставил меня?»
Ответом ему мог быть только каменный стон старого здания епископской резиденции. Безмолвная ночь несла с собой новые кошмары и новые вопросы без ответа. Теперь, когда пытки на время остались где-то вдалеке, терзать Вивьена принялись его собственные страхи и сомнения.
* * *
Кан, Франция
Год 1361 от Рождества Христова
Прошло несколько недель. Элиза, вдохновленная своим планом покинуть Кан, как только будет окончен сезон сбора трав, теперь проводила за городом все больше времени. Нанявший ее старик уже давно доверял ее навыкам, так что его не злили ни задержки в лесу, ни поспешность, с которой она туда убегала, едва дослушав очередное поручение.
Нередко Элиза успевала разжечь в лесу костер, клялась над огнем в любви Вивьену Колеру и надеялась, что, чем бы он ни был занят, он может ее услышать. Отдаваясь мечтаниям о светлом будущем, она мысленно разговаривала с матерью, надеясь, что осенний ветер донесет до Фелис ее слова, где бы та ни находилась. Не зная наизусть ни одной христианской молитвы, она на свой манер молила Бога уберечь души Рени и Гийома де'Кантелё и дать им воплотиться в новой счастливой жизни. Обращалась она напрямую и к ним самим, прося о помощи и подсказке. Раньше она старалась бы как можно меньше думать о погибших, чтобы не пробуждать воспоминания, которые приносили боль, но теперь...
«Ведь вы сейчас видите всё. Вы сейчас знаете больше меня. Не дайте мне заплутать и ошибиться!»
И Элизе казалось — в эти осенние дни, когда граница между миром живых и мертвых была так тонка[13] — что из-за хрупкой, незримой призрачной завесы до нее доносились ответы.
Ты справишься, сестра, — тихо шуршала порыжевшая листва лесных деревьев.
Не унывай, Элиза, все будет хорошо, — свистели порывы холодного осеннего ветра, проносясь мимо нее.
Элиза не могла утверждать, что действительно слышит голоса покинувших ее людей, но мысль о том, что они никогда не оставят ее, успокаивала, притупляя одиночество и скрашивая ожидание.
Выгонял из леса Элизу лишь проливной дождь и ночной холод, который теперь начал подкрадываться раньше, а уходить позже.
Как ни странно, постоялый двор Паскаля теперь не казался ей темницей. Напротив, пережидая непогоду в своей комнате, Элиза начала считать ее уютной. Она пообещала себе, что, покинув Кан, обязательно найдет случай вернуться и повидаться с Паскалем еще раз — ведь она успела с ним подружиться!
И все же дружба не была для нее поводом остаться в Кане. Что бы ни ожидало ее в Руане, жить она больше нигде не собиралась. Элизе казалось, что, если кто-то за время ее отсутствия снял с двери замок и проник в дом, она бросится в драку и голыми руками покалечит этого человека, лишь бы вернуть место, которое она с такой любовью обустраивала и которое хранит такое количество теплых воспоминаний.
Она собиралась посвятить в свои планы Паскаля, предупредить его, что скоро уйдет. Элиза рассчитывала сделать это в первую неделю декабря. Тогда должна была завершиться работа со сборами трав и урожая. Ей казалось правильным и свое пребывание в Кане закончить именно в это время. Однако задача рассказать об этом Паскалю на поверку оказалась не такой уж простой: он постоянно был занят, и соглашался разве что поспешно забрать у нее плату за комнату. Это казалось немного странным. Прежде Паскаль всегда находил несколько минут, чтобы перемолвиться с Элизой парой слов. Ей даже приходила в голову мысль, что он отчего-то решил избегать ее, и это было тревожно. Однако Элиза заставила себя не бояться без повода.
Как-то раз она застала Паскаля в трапезной зале. Она никогда не навязывала свое общество, если видела, что он с кем-то беседует, но сейчас он был один и вдобавок не выглядел занятым. Элиза решительно приблизилась, села напротив него и бодро начала:
— Доброго тебе вечера. Не отвлеку от дел, если присяду?
Паскаль встрепенулся и посмотрел на нее немного растерянным взглядом, однако тут же тепло улыбнулся, отвлекшись от неоконченного ужина.
— Нет, не отвлечешь. Я даже рад. В последнее время нам редко удавалось перемолвиться и парой слов.
— Ты был занят, я не хотела мешать, — легко пожала плечами Элиза, проигнорировав его странный тоскливый тон.
— Неужто ты вообразила, что впрямь станешь мне помехой? — неловко усмехнулся он. — Запомни, прошу: я всегда тебе рад. Не переживай больше об этом никогда! — Последние слова он выпалил с особым жаром, хотя угловатая неловкость, с которой он начал разговор, не ушла.
— Я... не переживаю, — непонимающе скользнув по Паскалю взглядом, ответила Элиза. Она никак не могла понять, что с ним творится: обыкновенно он был велеречив и умен, обладал тонким чувством юмора и острыми, как лезвие меча, мыслями.
«Может, он просто устал?» — подумала Элиза. — «Может, и не стоит ему навязываться? Воистину, он слишком вежлив, чтобы попросить меня уйти». — Однако она решительно отбросила последнюю мысль. — «И все же я твердо вознамерилась сказать ему обо всем, так что, раз он меня не прогнал…»
— Я хотела поговорить с тобой кое о чем, если не возражаешь, — улыбнувшись, начала она. — Мы никогда прежде не обсуждали, сколько я буду жить у тебя на постоялом дворе. Пожалуй, теперь я могу сказать тебе точно: в начале декабря я возвращаюсь в Руан.
Паскаль округлил глаза, недоуменно уставившись на Элизу, но ничего не сказал.
— У меня достаточно накопленных денег, чтобы заплатить вперед, если хочешь, — скороговоркой произнесла она и, улыбнувшись, продолжила: — Так было бы даже лучше. Тогда мы больше не вернулись бы к этому вопросу, потому что… — она поджала губы и передернула плечами, — потому что все будет улажено. Верно?
Еще несколько долгих мгновений Паскаль, почти не мигая, смотрел на нее. Казалось, все это время она говорила с ним на другом языке, и он не мог вникнуть в смысл ее слов.
— Ну же, что скажешь? — подтолкнула Элиза, нервно хохотнув. — Если хочешь, могу сходить за деньгами прямо сейчас. И от ужина я бы не отказалась. Я шла мимо рынка: там так пахло свежей выпечкой! Я и раньше была голодна, а теперь проголодалась вдвойне. Наверное, поэтому пряности такие дорогие — ведь дивный запах, который они создают, не получается забыть. Хочется подойти и покорно отдать пекарю деньги, даже если после придется голодать еще три дня.
Элиза легко рассмеялась, но осеклась, поняв, что болтовня, с помощью которой она пыталась расшевелить собеседника, не приносит никакого результата. Паскаль явно пропустил мимо ушей ее не обремененный глубоким смыслом монолог. Куда больше его занимали собственные мысли. И, похоже, неприятные.
— Ты… хочешь вернуться в Руан? — переспросил он, нахмурившись.
— Я… да, — кивнула Элиза, подавив легкую волну раздражения, возникшую в ответ на этот вопрос. Ей не нравилось, когда люди не понимали простых вещей с первого раза и переспрашивали то, что она уже объяснила. — Ты, верно, очень устал или был погружен в свои мысли, раз не расслышал меня.
Паскаль нахмурился сильнее прежнего.
— Но я думал, тебя здесь все устраивает, — явно давя в себе возмущение, ответил он. Вдруг его глаза округлились от осенившей его идеи. — Или тебя кто-то обидел?
— Никто меня не обижал, — довольно холодно отозвалась Элиза, начиная понемногу злиться. — Что на тебя нашло, Паскаль? Я ведь сразу сказала, что не останусь в Кане навсегда. Или ты забыл?
— Я… нет, просто… — Паскаль задумчиво кивнул и вдруг, казалось, успокоился. Нервозности в его голосе поубавилось. — Честно говоря, я подумал, что у тебя кто-то появился в городе. Ты ведь ходишь куда-то ночами. Я видел. — Он пожал плечами. — Так что я удивился, что ты готова его оставить. Вот ведь глупость!
Элиза нахмурилась, одновременно ухмыльнувшись:
— Этот «кто-то» — ночной огонь. Осенний ветер. Я хожу ночами, — она окинула подозрительным взглядом помещение, чтобы понять, не подслушает ли кто, — пообщаться с природой. Отдать дань уважения Земле, поблагодарить за осенний урожай, накопить сил перед долгой зимой. Погадать. — Глаза язычницы мечтательно сверкнули, и она доверчиво улыбнулась собеседнику.
— Вот как, — только и смог вымолвить Паскаль, вновь почувствовав себя неловко. Он не мог понять, как реагировать на столь откровенные рассказы о колдовских ритуалах. Пусть Элиза и не говорила ни о чем злом или преступном, но упоминания о ее верованиях, чем дальше, тем меньше казались ему невинным заблуждением.
