Мое неожиданное желание использовать, в какой-то степени общественную организацию Красный Крест, возникло не на пустом месте. Это здесь в настоящее время о ней мало кто знает, и естественно никто даже не догадывается, что она вскоре наберет обороты и станет весьма влиятельной организацией со своими правами и возможностями. Мои планы по сохранению жизней миллионов людей, спасению их в голодные годы, недопущению массовых жертв от войн, и даже желание притормозить милитаристские наклонности, руководителей государств — все это напрямую перекликалось с целями общества Красный Крест. И тот факт, что международной организацией она станет лишь после создания Лиги в 1919 году, меня не остановит в желании использовать ее влияние уже сегодня. Я со слов вездесущей Жульен был в курсе, что и в Париже, эта организация действует, заручившись поддержкой достаточно влиятельных господ, которые регулярно вносят пожертвования на благое дело. Как и во всяком деле, когда на что-то тратятся кровные, потом заработанные деньги, они заинтересованы в том, чтобы они работали. Поэтому у меня и возникла идея использовать эту организацию, в надежде, что в случае необходимости могу попросить помощь у них. Я знаю, каким способом можно заставить работать на меня здешнее общество Красного Креста, журналисты и в этом времени очень падки на сенсации, а то, что я смогу их заинтересовать, даже сомнений не возникало. Пущу в ход, как там у нас, в будущем говорят, возможности четвертой власти, ее влияние в здешнем социуме. Немного лести, чуть-чуть скепсиса, чуточку известности в результате устроенной шумихи, как руководителям, так и самой организации Красного Креста, явно не помешают. Уверен, все это сработает, и они встанут на защиту бедных русских солдатиков, попавших в беду, ставших инвалидами в результате их героической борьбы на фронтах империалистической бойни при защите французских "друзей". Распишу все нескольким падким до горяченького материала журналистам, и считай "дело" выгорело. Тут главное опередить всех, не дать возможности правительству спустить дело на тормозах, да еще при этом обвинив во всем самих русских. Такой прием в дипломатии стал для запада привычным давно и уже не раз проворачивался, и особенно это будет практиковаться в будущем. Далеко за примером ходить не надо. Я в курсе как дельцы, от политики обвинив с помощью все той же пресловутой четвертой власти Россию, что именно она является угрозой мира во всем мире, тем самым спихнула свои прегрешения на плечи русских. Мы ни сном, ни духом, даже не догадывались, что оказывается именно в умах "диких азиатов" и вынашиваются милитаристские идеи и планы. Вся эта политика, вернее геополитика, пусть здесь еще и незнакомо это понятие, но какая разница, главное — она применяется, и мне хорошо известны ее результаты.

* * *

Митинг для солдат не был новинкой, скорее стал обыденным делом, и в какой-то степени своеобразным театром. Я, смотря со своей колокольни, человека, который достаточно хорошо знал, как проводятся в моем времени подобные мероприятия, только сейчас понял, откуда взялась профессия политтехнолог. Стихийных, народных демонстраций, связанных с недовольством граждан, в сложные времена всегда предостаточно. Но вот целенаправленный, подготовленный во всех отношениях и идущий по заранее продуманным правилам митинг стал возможен именно благодаря политологам. Мне хорошо известно, что само определение слова "политика" обозначает своего рода искусство управлять государством и обществом. И оно появилось, можно сказать с самого зарождения человечества, при этом применяется и варьируется всеми, кто занимается государственными делами, причем по-разному. Умелое использование и правильная расстановка акцентов в интересах власть имущих давало возможность таким политикам неплохо заработать на хлеб с маслом, а зачастую и с икрой в три слоя. Само слово политтехнолог появится еще нескоро, но действия его уже и сегодня применимы. Человек, который понимает в политике намного больше основной массы людей, способный трактовать события в государстве, исходя из собственных убеждений, но зачастую в пользу заказчика, пользуется большим спросом, так как действует по заказу той политической системы, в которой он живет и работает.

Слушая господина Смирнова, я видел, что он именно из таких, он явно выполнял заказ, хотя до нормального политолога ему как до Китая пешком. Он не мог увлечь слушателей своими идеями и даже не задумался, что неплохо было бы предварительно озаботиться о группе поддержки. Хотя бы это подготовить, но нет. Обычный треп, причем с явным пренебрежением к солдатам, которые являлись основной массой на этом митинге. Он не видит, что образовавшийся между офицерами и солдатами разрыв имеет причины более глубокие, чем просто "бестактность" офицеров в отношениях с нижними чинами. Употребляя сложные для понятия массы слова, он даже не подумал, что его не понимают люди, да и не усмотрел он под солдатской гимнастеркой человека. Серую массу, воняющую махрой и потом, вот что он видел. Он не хотел знать, что жить рядом с "господами, офицерами", чувствовать каждодневно явное пренебрежения к себе, видеть постоянно перед собой не примерного во всем командира, который по долгу службы обязан, заботится о своих подчиненных, а всего лишь самовлюбленного и безразличного к солдату "господина", выведет из себя любого человека. Ошибка в оценке солдат как раз и была в этом социуме детонатором в бомбе замедленного действия, и как я понимаю, явилась одной из основных причин революции в России. К сожалению, и в моем времени подобная ошибка имеет место быть, и чем дальше, тем все больше и больше она превалирует в отношениях между людьми. Исправить, изменить такое положение дел попытались в октябре семнадцатого года, но сделав это, тут же допустили другие ошибки, и как результат все, что в дальнейшем строили, рухнуло в один миг.

Не нашли скрепляющего раствора?

А может, просто не додумали?

Или что-то пропустили?

Не секрет, вся эволюция человечества подразделяется на этапы развития. И если почитать труды политиков, причем независимо, в какой из стран мира они проживают и творят, у всех говорится — общество должно пройти все стадии своего развития, это общепризнанная и общеобязательная догма. Я лично воспринимаю утверждение не как спорный вопрос, а именно как узаконенный факт. Капитализм — потребительское общество, коммунизм — духовное, и то, что крестьянскую Россию усиленно толкали перепрыгнуть через капитализм сразу в коммунизм, нарушая закономерность развития государства, мы смогли понять только тогда, когда уже поздно стало что-то менять. Не получилось у коммунистов привести народ к своей цели. Слишком сильны были в людях желания пожить по-человечески не завтра, а сегодня, вкладывая в это понятие чаще всего самое простое: — ни в чем не испытывать нужду. Ни в материальном плане, ни в эстетическом, ни в духовном. При этом каждый вынашивал мысль: желательно иметь все необходимое не общее, а индивидуальное, личное. Моё, мне, никому не отдам — вот главные слова людей в этом обществе, и они не потеряли актуальности и в моем будущем. При таком раскладе только мечтать остается о коммунизме. Что и делали наши люди все года, прожитые в СССР.

А этот Смирнов ничего не придумал лучшего, принялся распинаться о светлом будущем для всех людей. Захлебываясь восторгом, говорил о непонятном для солдата долге перед революционным правительством, о необходимости вести войну до победного конца. Говорил, говорил и говорил, упиваясь собственным красноречием, и наверняка при этом любовался сам собой, "умением" увлечь людей идеями революции, и даже не подумал, да и просто не мог представить, что каждый из солдат в первую очередь о себе и о своем благополучии заботится. Докладчика выбил из устойчивого понимания своей важности и значимости простой вопрос одного из солдат:

— Господин хороший, все, что ты тут говоришь нам неинтересно. Нам важно знать отправят нас домой в Россию, или мы так и будем здесь гнить?

До этого стояли и внимали можно сказать спокойно, а после вопроса вмиг вся толпа солдат заволновалась и забурлила. Послышались выкрики и ругань, направленные против господ, шпионов, офицеров, комиссаров и всяких других "прихлебателях".

Смирнов обескураживающе посмотрел на задавшего ему вопрос солдата, он явно привел его в замешательство и в тоже время заставил понять, слова о светлом завтра не доходят до массы людей. Желание послать солдата "куда подальше", моментально проявилось на его лице. И он, набрав воздуха в легкие, хотел уже что-то ответить, но видимо совладал с собой, и сумел вполне спокойно закончить выступление:

— Я передам высказанные пожелания руководству. Господин Керенский надеялся на сознательность и верность долгу солдата, я вам его пожелания изложил, все дело теперь только в вашем отношении к просьбе Временного Правительства.

Никто уже его не слушал, на трибуну, в роли которой было крыльцо здания штаба, вылез солдат явно с желанием заменить предыдущего оратора.

— Солдаты! Не слушайте этого господина. Слушайте меня. Только что нам пришло сообщение от телеграфистов в Париже, которым удалось перехватить телеграмму министра Керенского для генерала Занкевича, из Петрограда. В ней говорится о том, что суточные деньги не выплачивать солдатам первой дивизии, так как они выдаются только за службу во Франции. Судя, по его словам, получается, что мы с вами уже ни России, ни Франции не служим. Мы лишние и в этой стране и дома. Наши жизни никому не нужны. Выходит, им нас легче забыть, чем помнить, что мы тут жрать хотим, как и раньше. И все это за желание вернуться на Родину.

Толпа забурлила, и Смирнов, побоявшись, стать основным виновником случившегося, поспешил ретироваться, предоставив комитетчикам возможность приостановить, начинающую кипеть, солдатскую массу. Волков, схватив меня за локоть, стал подталкивать к входу в здание, на ходу говоря:

— Именно сейчас там и не хватает такого чудика как ты, может, ты ему понравишься, и он успокоится. Ни к чему этому комиссару иметь зуб на нас, постарайся внушить комиссару — мы не хотим воевать вдали от России, Франция нам не нужна. Пусть походатайствует, чтобы нас отправили на русский фронт. Там наше место. Понял?

И он почти втолкнул меня в комнату, где я и застал Смирнова в состоянии бурного негодования и явно не желающего слушать не только меня, но и любого другого. Находившиеся рядом с ним офицеры слегка опешили от неожиданности, испуганно уставились, как будто увидели факел, горящий и летящий к пороховой бочке. Один из них угрожающе выхватил оружие из кобуры и, направив на меня, прошипел:

— Пшел вон, пристрелю.

— Прошу простить за вторжение — мой спокойный голос без истеричных воплей видимо, как вылитый на голову ушат с холодной водой подействовал на всех, кто находился в комнате — мне нужно поговорить с господином Смирновым.

— Погодите, поручик. Не кипите, давайте послушаем младшего унтер-офицера. — Какой-то подполковник остановил слишком горячего офицера.

— Ради бога извините, что встреваю в ваш разговор, но мне крайне важно кое-что обсудить с господином Смирновым. Если позволите, конечно.

— Выкладывайте, что там у вас, и кто вы такой, потрудитесь представиться?

Вместе с предоставлением своего документа я поспешил отрекомендовать себя и на словах:

— Младший унтер-офицер Трифонов, бывший командир отделения, георгиевский кавалер, проходивший службу в первой дивизии во взводе разведки. После ранения под Курси лечился во французском госпитале. Так как меня признали негодным к строевой службе, то вскоре по ходатайству полковника Игнатьева я получил должность представителя российского посольства в обществе "Красный Крест" и сейчас являюсь его сотрудником. Нахожусь в лагере Ля Куртин с целью выяснения состояния дел. Мне нужно обговорить некоторые вопросы с господином комиссаром.

— Значит, Игнатьев воду мутит? И чего не хватает этому графу, что он лезет не в свои дела?

— Господин подполковник, граф Игнатьев здесь ни при чем. Я выступаю от имени организации Красный Крест, являясь ее представителем от нашего дипломатического корпуса во Франции.

— То есть выходит ты от Извольского? И этот..., кстати, тоже граф, все они монархисты, все за царя, а значит против революции. — Подполковник завелся, как говорится с пол-оборота, и уже никого не слушая, брызгая слюной во все стороны, почти перешел на крик: — Негодяи, подонки, только о себе и думаете. Вам нет дела до России. Вы все хотите, чтобы наши союзники думали о нас как о людях, не выполняющих обязательства. Не желаете видеть дальше своего носа...

— Господин подполковник — влез в его бурную речь уже сам Смирнов, прекратите метать бисер. Вы что не видите, перед вами обычный солдат. Ну откуда у него могут быть какие-то полномочия, кто ему их даст?

— Революция и дала. — Я постарался придать своему голосу значимость. — Вы же все тут революционеры, все за равноправие. Разве не так? Ну да, я солдат, но я являюсь представителем Временного правительства. Господин Извольский, так же, как и Игнатьев, ему присягнули, оба они служат в настоящий момент делу, ради которого и вас прислали сюда. Мы с вами в одной упряжке, правда, по разные стороны дышла — я про себя отметил несуразность в данном случае воспоминаний о лошадях. Явно не моя тема, но привязалась, вероятно, моему родственнику, в теле которого нахожусь, была особо интересна. — Да и с чего это вдруг вы решили, что я буду против вас выступать? Наоборот, я хотел предложить господину Смирнову помощь. Поэтому и прошу дать возможность поговорить с ним наедине.

— Хорошо, хорошо, пусть будет разговор, как вас по имени, отчеству звать? Господин младший унтер-офицер — как-то слишком длинно. — Смирнову видимо не хотелось новых неприятностей от солдат.

— Трифонов. Моя фамилия Трифонов — поспешил назвать себя еще раз слегка растерявшемуся комиссару. — Да и в документе, что у вас в руках находится, четко написано, кто я и что собой представляю, вы прочитайте.

— И так, господин Трифонов, что же вы хотите мне предложить? Может, совет какой-то дать? Вы же вероятно лучше нас знаете, что солдатам говорить и как их убедить?

Окружающие его офицеры насмешливо заулыбались на такой явный намек на мою некомпетентность. Неудивительно, редко, когда в солдатской среде можно было в этом времени встретить более или менее грамотного человека, способного доходчиво вести разговор на высокие темы. Ну, если только он не вольноопределяющийся, в этой среде можно встретить и с высшим образованием.

— Желательно, господин Смирнов, нам с вами переговорить тет-а-тет.

Нервный и не выдержанный подполковник, тяжело дыша, быстро переводит свои выпуклые глаза от меня на Смирнова и обратно, явно хочет вновь влезть в разговор, и его желание выгнать из комнаты зарвавшегося в своих требованиях солдата вон — так и брызжет из выпученных от подобного побуждения глаз. Смирнов, прикоснувшись к плечу подполковника рукой, останавливает его, подтверждая это словами: