Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— У тебя там и мыши?!
Ростислава сочувственно покивала.
Вспомнилось, как Воевода обещал ей пытку тараканами. Как она тогда перепугалась, чуть не умерла. Всё ждала — когда же её сунут в бочку с насекомыми. Не случилось — воображения оказалось достаточно.
— Калитка за северным домом до полуночи незаперта и неохраняема. За ней будет сидеть на земле... плохо одетый человек. Немой нищий. Он выведет из города и приведёт к пристани. Там на кораблике... благородный дворянин, который путешествует по своим делам. Он возьмёт попутчиков.
— Кто он? Твой слуга?
— Нет. Никто не сможет связать меня и твоё стремление к свободе. Ему известно только, что нужно доставить некую благородную даму в Бремен. Если она придёт до рассвета. Ни разговаривать с кем-нибудь, ни показывать своё лицо — нет нужды. Полное инкогнито. Тайно.
Глаза графини заблестели: кто же в этом возрасте не любит тайн, приключений, путешествий?
— Э... А мои наряды, украшения, слуги?
— Лодка невелика. Возьми только самое необходимое. И, оставляя слуг, не вздумай рассказать им об этом плане. Лодка идёт медленно. А погоня будет быстрой. Хотя, я надеюсь, искать тебя будут на юге или на востоке, но не севере. Думаю, что такая изобретательная и сообразительная госпожа, как ты, сможет обмануть собственных лакеев.
Ростислава глянула на догорающую свечу. Ещё одно утверждение. В форме вопроса:
— Надеюсь, ты не думаешь, что я следую воле своего супруга? Твоё бегство "до" — до появления гонца от Барбароссы позволит Генриху выглядеть совершенно... чистеньким. Никакой имперской политики — просто женский каприз. А твоё возможное обращение к архиепископу Бременскому, с которым Лев враждебен, исключает его участие в твоём... путешествии. Повод для ссоры между герцогом и императором... убежал. Сам. Сама.
Изабелла напряженно вглядывалась в лицо герцогини: а что, если это правда? Если герцог сам хочет, чтобы она... Эта "овца" не настолько умна, чтобы придумать такой план. А, значит...
— Всё. Времени мало. Твоя судьба — в твоих руках. Прощай.
Через четверть часа герцогиня, стоя в темноте за полуприкрытым окном своего кабинета, наблюдала в комнатах первого этажа напротив непонятную суету.
— Госпожа, она потребовала ужин. Среди ночи! И целый фунт слабительного!
— Да? Изобретательная... тейфа.
Утром герцогине не удалось понежиться в постели после бессонной ночи: с первыми лучами солнца в спальню ворвался взъерошенный Конрад.
— Майн фрау! Получилось!
— Конрад, я прикажу страже не пускать тебя. Ко мне в опочивальню. А если бы я была не одна?
— О! Но вы одна. Хотя я готов. Ну... чтобы вы были не одни.
— Ты несносен. Давай о деле.
— О деле... О каком деле, когда вы... в таком... всяком... в смысле: без всякого такого...
— Тебя выгнать?
— Вы не сделаете этого. Исключительно из любопытства. Хотя я предпочёл бы... Да. Понял. Кратко и по делу. Конечно отвернусь. Вот к этому зеркалу. Нет? А куда? Да-да, вы говорили. По делу. Она накормила своих слуг поздним ужином... вот есть полдник, а это был полночник... а вы в это время... в холодной постели... одна, совсем одна... да-да, кратко... всыпала туда фунт слабительного... самого сильного, которое есть у наших лекарей... вся прислуга пошла... пошла... и села. И не вылезала из... до утра. А сама, с одной служанкой, сбежала. Там баба... две Фриды... или три... Собрала драгоценности, платья подороже, денег... навьючила и ушли... А на пристани... уже всё готово... только сели — поплыли.
— Шотландец?
— А... да, как увидела — обрадовалась. "А я думала, что будет скучно, — говорит, — буду учить этого... оглоблю. Благородным манерам. Смирению и послушанию. Это скрасит моё путешествие".
— Бедненький. Ты выйдешь отсюда? Мне надо одеться, наконец.
И вот два озлобленный человека препираются на дне небольшой барки, медленно влекомой течением великой германской реки Везер. Между ними на досках небольшой мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки.
Высокий стройный белокурый юноша с благородной внешностью и таковой же, но — яростью, смотрит на своего визави, на голову ниже, тощего, чернявенького, злобно щерящегося половиной зубов. Оба уже держат руки на рукоятках ножей, как вдруг содержимое мокрого мешка затряслось сильнее и, издав продолжительный многотональный звук, "испустило ветры".
Юноша потрясённо посмотрел на мешок, потом на своего противника. Тот победительно хмыкнул:
— А ты что думал? Или, по-твоему, графини не пукают? Ещё как! Как и все бабы. И раздвигают, и налезают, и подмахивают. И эта будет. С-сучка. Так-то, "скотский дворянин из Нормандии" Квентин д'Орвард.
В подтверждение своих слов Зубастый Йо несильно пнул мешок. Там что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением.
Юноша раздражённо фыркнул и гордо вскинув голову отправился к облюбованному им месту на корме этого речного корыта, ничем внешне не отличающегося от множества подобных плав.средств в этом месте-времени.
Ещё на пристани он пережил потрясение, когда понял, что слова герцогини, казавшиеся, при минимальном рассуждении, бредом — о графском титуле, состоянии, владении, отряде соратников, освобождении родины и родного Глена... всё это может стать его жизнью, реальностью.
Они — вместе. С этой дамой. На пятнадцати шагах этого корыта. Вдвоём. И ей никуда не деться. Конечно, здесь же ещё семь душ простолюдинов, но они не в счёт в делах благородных людей. Какая возможность! Применить своё обаяние, приятную внешность, внушающую доверие, облик, сразу располагающий в его пользу. Нет-нет! Он никогда не злоупотреблял этими свойствами! Но ему об этом столько говорили. Да и сам он замечал, что люди становятся дружелюбнее, увидев его.
Теперь они будут долго общаться. И он убедит Изабеллу выйти за него замуж.
Вот эту... язву?! Эту злобную змеищу?! Ехидну ядовитую?! — Графиню! Лестницу в небо! К славе, чести, спасению родины, наконец!
Речка эта, Окер, шириной в две лодки. Не, меньше — две уже не разойдутся. Лодка — футов шесть шириной. Не, меньше — Квентину во весь рост от борта до борта не вытянуться. В длину — впятеро. Борта, правда, высокие — футов пять. На дне — барахло всякое. Высокой кучей в середине. Узлы, там, корзины, пара бочонков. Палубы нет. На корме и на носу — настилы. Ну, какие настилы? — На носу в три доски шириной, на корме — в одну. На кормовом стоят кормщик с помощником с шестами в руках. И орут друг другу:
— Штека! Штека! (Сильнее!)
Графиня сразу велела им замолчать. Кормщик открыл рот от такой наглости. Потом достал откуда-то из одежды фляжку и залил содержимое в открытое. Сэкономил. На открывании рта. Занюхал рукавом, рыгнул и снова заорал:
— Штека! Штека!
Графиня даже растерялась от такого... неблагородства. И к ней, самой графине де Коридор!, неуважения. Фыркнула и повелела:
— Эй ты, как тебя, Орвард, выкинь хама в реку.
Пока Квентин соображал, влез этот... неполнозубый Йо:
— Ваша милость! Ежели кормщика выкинуть, то барка плыть не будет. Это ж он её... ну... двигает. А если нет, то зачем мы сюда...?
Рассыпался в любезностях, заюлил-залебезил, место у носа указал, котомку её служанки помог переставить, узлов помягче... И всё с поклонами, с придыханиями и причмокиваниями. Пользуется, гад, темнотой. Пока его зубов не видно. В смысле: не видно их отсутствия.
Квентин даже как-то... заревновал. Хотя, на кой ему эта... колючка ядовитая? — Только в супруги венчанные. А так-то... и глаза бы не глядели, и уши бы не слышали.
Только начали укладываться — пошёл сумку свою дорожную посмотреть, возле носа же была. А эта... в крик. Вроде: как ты посмел?! Я сплю, а ты... со своими поползновениями... Ну и дальше там... про козлов. Вонючих и наглых. С высоких гор. В смысле: хайлендов.
Плюнул, лёг в корме, головой прямо под ту доску, на которой кормщик с подмастерьем топчутся и орут.
У самого щёки горят. Неудобно, что-то под боком колет, ноги не вытянуть. Меч рукояткой в спину давит. Ну ведь понятно, что ничего из герцогининского плана не выйдет! Глупость сплошная! Эта графинька его ненавидит, прямо-таки брезгует! Не, не пойдёт она за него. Не быть ему графом, не вести в бой славных воинов под его знаменем, не вернуть родной Глен. Чуть не расплакался. Ворочался-ворочался да и заснул.
Только угрелся, сон такой приятный, будто утро, он бежит к отцу по зелёному лугу, тот подкидывает его вверх, за его спиной целый, не сожжённый ещё, не разрушенный Глен. Рядом мать стоит, смотрит-улыбается... и вдруг начинает визжать. Лицо улыбается, а кричит будто режут. И замолчала. Только плеснуло что-то.
Окончательно проснулся, сел, головой потряс. Визг... точно был. Не во сне. И плеск. Сел, тяжело соображая. Меч — под руку. Как дядя Людовик учил. Темно. Не видать ничего. Кормщики не орут. Их вообще нету!
А, есть. Старший вдоль борта привалился, пасть раззявил и дышит. Выдыхает. Содержимое своей фляжки.
А рядом этот... Нищий из города. Немой. Только какой он нищий? По движениям, ухваткам... на дядю Людовика похож. Воин. Но какой-то странный. Обноски, рваньё. Оружия не видно. Совсем лысый. Даже бровей нет. И молчит. В темноте глаза поблёскивают.
С носа донеся какой-то шёпот. Потом возня, мужской вскрик и ругательство. Слышно, как кто-то полез через мешки в середине барки. Квентин осторожно потащил меч из ножен. Нищий протянул руку, коснулся Квентина и зашипел, прижав палец к губам:
— Тс-с-с.
Через кучу мешков всунулась морда одного из двух подручных Зубастого:
— Мужики! Тут такой шайс... эта... шиксе... ткнула ножиком... кровь остановить...
Псевдо-попрошайка чуть повернулся, вытащил свою сумку, достал оттуда огниво с трутом, постучал кремешком, раздул трут, вытащил свечку, запалил фитиль, сунул в руки Квентину, осмотрел руку страдальца — весь рукав промок от крови, рванул за плечо так, что бедняга взвыл от боли, оторвал рукав, отчего пациент принялся громко ругаться. Повернувшись к Квентину, вдруг сказал:
— Воды.
— Так ты... не немой?!
— Воды. Живо.
Квентин, ошалев от разговорчивости немого, вернул свечку. Поискал ведро, забрал назад свечку, нашёл ведро — под кормовой доской подвешено, вернул свечку, набрал воды, возле носа барки что-то бултыхалось в воде, туда, кажется, темно, не разобрать — смотрели Зубастый, второй его подручный и подмастерье кормщика, торчащий на носовом помосте с вторым шестом, принёс воды, послушал ругань слабеющего раненного, на котором бывший немой разорвал рубаху, полюбовался, как из бедняги вытекает кровь — хорошо течёт, подержал придурка, который вздумал дёргаться, когда немой не-немой наложил жгут. Ещё подержал. Пока в рану набивали какую-то мазь. Потом просто держал, поскольку клиент отъехал, в смысле: потерял сознание.
"Добрый самаритянин" положил бесчувственного к непроспавшемуся и, в сером свете медленно светлеющего неба, перебрался на нос. Квентин... ну эта же парочка не убежит? А там... интересно же! Последовал за ним.
Милое гнёздышко, которое собрали для ночлега двух женщин из подсобных материалов, было пусто. И как-то... затоптано.
— Сорвётся — прыгнешь следом.
"Нищий" говорил с мощным акцентом. Впрочем, Квентин и сам звучал совсем не по-саксонски. Но его поразила продолжительность фразы немого. А Зубастого Йо — взволновал смысл:
— Не, ни чё, крепко вязали.
Ещё одна деталь пейзажа, точнее — её отсутствие, вызвало вопрос Квентина:
— А где служанка графини? Здоровая такая.
Немой и зубастый переглянулись.
— Упала. За борт.
Квентин вспомнил первый, разбудивший его, громкий всплеск. У него тут же возникла куча вопросов. Типа: а почему не кричала, а почему не спасли, а...
Тут из воды вытащили мешок на верёвке, пару раз случайно приложили об борт. Тяжело развязывали мокрый узел на горловине. Наконец мешок приподняли и из него на голые доски днища вывалилась графиня. Мокрая. Со спутавшимися, сбившимися в космы волосами, связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом.
Йо вопросительно-подобострастно уставился на немого. Немой сказал:
— Избавить.
Оба вора кинулись развязывать женщину, вынимать кляп. Затем подняли за лодыжки и сдернули с неё платье. Графиня реагировала крайне сдержанно: она блевала. Едва вытащили кляп, как вода Окера, или уже Аллера?, принялась интенсивно покидать её тело.
Тут до Квентина дошло, что здесь что-то неправильно. Блюющие графини голыми не бывают. Прежде он не сталкивался с подобным, и потому не имел опыта, на который мог бы опереться для принятия решения, соответствующего рыцарской чести.
— Не смейте обращаться с благородной дамой так неуважительно! — вскричал скотто-нормандец, ощущая как праведный гнев и истинно рыцарское возмущение охватывает его благородную душу. Одновременно пытаясь найти эфес своего меча.
Однако более сильное ощущение — прикосновение холодной стали к шее — заставило его остановиться.
Небольшой скрамосакс, всего в полтора фута по лезвию, прижался скошенным остриём к горлу благородного рыцаря. А если скосить ещё и глаза, то можно увидеть выразительную голову ворона на рукояти. Дядя Людовик почему-то не рассказывал о поединках в такой ситуации. Поэтому скотто-нормандец глубоко задумался. О наиболее уместных действиях в его положении. Чтобы не умалить дворянскую честь.
Зубастый резво кинулся к Квентину и сорвал меч с его пояса. Радостно оскалившись всеми своими четырьмя с половиной зубами, он, кажется, собирался дразнить молодого рыцаря его оружием, подобно злобному ребёнку, стащившему у товарища по песочнице игрушку. Нищий, однако, забрал столь дорогой, утащенный у дядюшки Людвига, предмет, и кивком головы направил юношу к корме. Не отдавая оружие, он положил его свободно на мешки и уставился на Квентина.
И праведный гнев, и стремление сохранить своё благородное достоинство незапятнанным, и, прямо сказать, возникшее, было, чувство смертельной опасности, уступили место ощущению собственной глупости и растерянности.
— А... э... А что здесь... ну... происходит?
— Сватовство.
— ?!!!
— Ты — жених. Она — невеста. Зубастый — сват.
С той стороны кучи узлов донеслась суета, вскрики, звуки пощёчин. Квентин потянулся встать и посмотреть: что происходит там, в пяти шагах от них, но нищий потянул его за одежду.
— Они... Они бьют её!
— Уговаривают. Замуж. За тебя.
Воспитанное преклонение перед Прекрасной дамой, романтические истории из рыцарских романов и баллад проносились в памяти Квентина, перемежаясь множеством жизненных случаев. Когда юных дворянок примерно такого же возраста родители выдавали замуж, не очень-то интересуясь их мнением. А обильные слёзы и крики воспринимали как обычные детские капризы. На которые реагировали педагогически: оставляли без сладкого, морили голодом, били по щекам, пороли крапивой и розгами... Использовали и другие способы внушения надлежащего уважения к старшим. А уж крепостных... даже и хорошеньких... господа просто сводили для получения крепкого приплода.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |