— И цветы, и рецепты мазей мне достались от моего деда — Георгия Ивановича. Он увлекался наукой, собирал редкости и диковины из разных стран. Есть у него в коллекции интересная трубочка, при помощи которой можно услышать, как стучит сердце и как человек дышит.
— Разве такое возможно, — удивляется Егор Фомич, — услышать дыхание человека?
— Возможно! Надо только один конец трубочки приставить к груди человека, а другой приложить к уху лекаря, и всё слышно.
Александр Николаевич, который с огромным большим интересом прислушивался к нашему разговору, бьёт королём, но я перебиваю его козырной семёркой и забираю взятку. Отлично, мы с Верочкой пока ведем эту партию.
— Откуда такая диковинка у вашего дедушки? — спрашивает Цекерт.
— Ему привезли откуда-то с востока, — не моргнув глазом, продолжаю я, — то ли с Османской Империи, то ли с Персии, я точно не помню.
Стетоскоп будет изобретён только в 1816 году, но его надо как-то легализовать в 1812 году, поэтому проще всё свалить на загадочный восток, главное никакой конкретики — по-шпионски путаем следы, сплетая реальную историю изобретения прибора французским врачом Рене Лаэннеком, которую я и положу в основу своей истории, и восточную сказку.
— Дедушка рассказывал, что это нехитрое устройство было случайно изобретено придворным лекарем какого-то падихаша. Лекаря вызвали к его любимой наложнице, которая жаловалась на боли в области сердца, и у лекаря была непростая задача определить причину боли. Но стандартный способ прикладывания уха к груди был невозможным из-за тучного телосложения пациентки и пышной груди, а также невозможности мужчины прикасаться напрямую к телу женщины.
Тогда на ум лекарю пришла отличная мысль скрутить лист бумаги и приложить эту трубку к больной, чтобы послушать ее сердце. Каково же было его удивление, когда он услышал сердечный ритм более отчетливо, чем прежде. Этот свернутый бумажный лист и стал прототипом стетоскопа , что в переводе и значит 'осматриватель груди'. Первый экземпляр такого прибора потом лекарь вырезал на станке из орехового дерева и успешно применял и дальше.
— Какая интересная история!— восклицает Верочка. — Прямо восточная сказка!
— Да уж, какие сказочники, такие и сказочки!— улыбаюсь я про себя.
— А можно посмотреть эту трубочку? — спрашивает Цекерт.
— Конечно, — соглашаюсь я, — после игры я вам её покажу, а если она окажется вам полезна, то и подарю.
— Покорнейше благодарю вас, Наталья Алексеевна, — расцветает Егор Фомич, обрадованный и обещанию подарка и тем, что удалось отыграть у дам одну взятку.
Первая партия в вист заканчивается победой меня и Верочки. В разговоре с Цекертом я также одерживает победу — стетоскоп удачно сыграл роль приманки. Но Александр Николаевич и Егор Фомич, как истинные военные, конечно, хотят отыграться, и мы опять продолжаем. На второй партии я продолжаю свою двойную игру.
— Мой дед, Георгий Иванович, вообще очень любил рассказывать мне в детстве истории про разные страны.
— Расскажи какую-нибудь историю, ma chérie, — попросила Верочка, проявляя неподдельный интерес. Чувствуется, что она безумно польщена компанией таких знатных людей, и будет рассказывать о нашей игре всем своим знакомым и полузнакомым дамам.
— Расскажу еще одну восточную легенду про некого мудреца, которую слышала от дедушки. Однажды к мудрецу обратился мастеру, лепивший красивые вазы и кувшины. Он сломал руку и не мог работать. Мудрец обмотал сломанную руку мастера плотной тканью и обмазал той же смесью, из которой тот ваял свои вазы. Смесь быстро затвердела. Мастер носил повязку несколько недель, а когда снял, то оказалось, что рука срослась правильно. При этом он не испытал никаких особых неудобств.
— Легенда, конечно, полный бред, но надо же познакомить местное общество с применением гипса в медицине,— это я уже произношу про себя.
И тут вдруг Цекерт воскликнул:
— Не может быть, Наталья Алексеевна! Но простите мне мой возглас. Я поражён этой историей. Ведь нечто похожее написал недавно мне мой молодой коллега.
Оказалось, что Егор Фомич знаком с молодым минским хирургом Карлом Филиппом фон Гибенталем (его на русский манер звали Карлом Ивановичем). И тот совсем недавно в письме отписал Цекерту о своём медицинском опыте. Егор Фомич рассказал, что Карл Иванович Гибенталь, помимо медицины, занимался художественной лепкой. И вот некоторое время назад к нему привезли пострадавшего с переломом предплечья, а Гибенталь в это время лепил бюст из гипса. Он решил скрепить гипсом перелом, и скоро обнаружил, что перелом сросся правильно, а пациент не очень страдал. Цекерт посоветовал своему коллеге написать об этом методе статью в медицинский журнал Петербургской медико-хирургической академии. И теперь они ждут рецензии на статью и ответ.
Эта новость ошеломила меня. Нет, вот так — ОШЕЛОМИЛА. Гипсовая повязка была введена ещё до Отечественной войны 1812 года? А как же Пирогов? Ведь известно, что гипсовые повязки внедрит в практику Николай Иванович Пирогов во время Крымской войны. Неужели произошли какие-то изменения в истории и я что-то упустила? В любом случае хорошо — значит о гипсовых повязках узнают до Отечественной войны 1812 года.
Первый роббер мы с Верочкой выиграли. Перед вторым роббером опять провели жеребьёвку, согласно которой я играла в паре с Александром Николаевичем, а Верочка с Егором Фомичом. Первая партия опять за мной. Началась вторая партия. Из курительной комнаты к нам присоединился Алексей Петрович Мелиссино.
Вот и пришло время включать в игру генерала, который сел рядом и с интересом прислушивался к нашим разговорам. И изучив ещё раз свои карты на руках и вспомнив недавние ходы партнёров, я решаю зайти с козырей. Дело не такое простое — глядеть в карты, рассчитывать ходы и рассказывать, но я потихоньку справляюсь! Сегодня и правда, сказки "Тысяча и одной ночи"! Кстати, можно и ее издавать — восток ведь всегда так притягателен!
И я продолжаю рассказывать о том, как спасали раненных воинов в одном восточном царстве, опять не помню, в каком именно — ах, женская память такая непредсказуемая! И между очередными ходами я поведала всем заинтересованным слушателям о 'летучих лазаретах' — двухколёсных повозках, запряжённых парой лошадей, которые продвигались за армией, а приставленные к ним санитары эвакуировали раненых воинов прямо с поля боя. Рассказываю и о том, как непосредственно рядом с полем боя происходила и сортировка раненых на первоочередных и очередных в зависимости от полученных ран в бою, о полевых госпиталях. Это всё уже ввёл наполеоновский хирург Жан Доменик Лоррей еще в начале 19 века, но я это упоминать не буду, ни к чему выдавать 'агентуру', но опыт и идеи его постараюсь как можно подробнее рассказать и Цекерту, и Мелиссино.
Сидевший рядом со столиком генерал Мелиссино, заинтересованный услышанным, вступает в разговор.
— Как интересно! Что-то такое я слышал про французского военного лекаря Лоррея, любимца этого выскочки Наполеона. А ведь это верно, если выносить раненых сразу с поля боя и оказывать им помощь, многих солдат можно спасти и вернуть в строй. Да и французам можем доказать, что и наши лекари не хуже справляются с этими проблемами! Не так ли, Егор Фомич? — обратился он к Цекерту.
— Да, Ваше превосходительство. Это очень помогло бы и раненым и нам, лекарям, — отозвался Цекерт, уже полностью попавший под мое обаяние и мои интересные истории.
Алексей Петрович тут же распоряжается Александру Николаевичу и Егору Фомичу продумать, как можно внедрить это в полку. А уж потом, если будет хороший результат, он доложит об этом и самому Императору.
Партия! Я выиграла и игру в вист, и 'интеллектуальный поединок' с полковым лекарем Егором Фомичом Цекертом и с генерал-майором Алексеем Петровичем Мелиссино. Браво! " Кто молодец— я молодец!"
Закончив партии в карты, я приглашаю гостей на чаепитие, которое дворовые уже накрыли в столовой. А у меня не "Муравейник", а "Ежик" получился — я наделала маленьких колобков и в каждый воткнула зубочистку, чтобы дамы ручки свои прелестные не запачкали! Даже интереснее получилось, необычнее! И опять интересующиеся взгляды и возгласы, просьбы рецептов — все будет, голубушки, только потерпите немного!
Сразу после чаепития я подарила Цекерту трубочку стетоскопа, которую тот берёт с благоговением. Генерал-майор Мелиссино поблагодарил меня за приём:
— Je n'ai jamais rencontré une femme aussi incroyable (Я никогда не встречал такой удивительной женщины) , — очарованно проговорил он, целуя мне ручку.— Chanceux à l'homme À qui vous donnez votre cœur. (Повезет тому мужчине, которому Вы подарите свое сердце.)
Я краснею и опускаю глаза, мне приятно внимание такого человека. Вижу, что Александр ревнует, подхожу и к нему и улыбаюсь нежно, говоря искренне:
— Je suis tellement inquiet, comment sera ma réception. Pensez-vous que Vos collègues ont aimé? (Я так переживала, как пройдет мой прием. Как Вы думаете, Вашим сослуживцам понравилось?)
— Bien sûr, Madame! Vous vous inquiétez pas! Tout le monde est ravi de Votre réception et de Vous! Et plus que tout, je ressens ce plaisir! (Конечно же, сударыня! Вы зря переживаете! Все в восторге от Вашего приема и Вас! А больше всех я испытываю этот восторг! )
Я делаю вид, что не слышу последних слов, а у самой сердце так и трепещет! Вот, что и требовалось доказать, как говорят математики! Именно этих нечаянно выскочивших слов я и добивалась весь вечер! Ну что же, железный полковник, треснул твой панцирь! " И даже пень в весенний день березкой снова стать мечтает!" Как же я влюблена, как кружится моя голова! " Остановись, мгновенье, ты прекрасно!"
А потом все гусары, вместе с Мелиссино, Цекертом и Александром, уезжают. В санях Цекерт увозит мои подарки для полка — письменный прибор, табак, лото и домино,отросточки растений с моими советами по их выращиванию, а также "восточную воду" и мазь с алоэ, которую успевают сделать "апостолы", с моим примечанием, что мазь нельзя долго хранить, и советами для применения — от потертостей кожи, легких ожогов, порезов, ран, для смягчения кожи рук -"от всех болезней нет полезней"!
Все это принимается Егором Фомичом с интересом и благодарностью, мне целуются ручки, берется разрешение писать и бывать, на что я тут же соглашаюсь, но говорю, глядя не на шефа полка, которому он непосредственно подчиняется, а на Александра: "Если Александр Николаевич разрешит, тогда непременно!" Александр перестает хмуриться, Цекерт улыбается — он понял мою маленькую игру. Все садятся на лошадей, миг — и лихие кони уже унесли их со двора. Мы с Машей, обнявшись, стоим и машем им вслед, хотя понимаем, что они нас уже вряд ли видят. Но — чудо— Александр в конце аллеи оборачивается и еще раз поднимает своего коня в прощальном приветствии, а затем резко скачет вперед.
Уезжают все соседи-помещики, им близко добираться, Воронов порывался остаться, да я намекнула, что гостей много, а места мало, кое-как его спровадила, загрузив в его повозку бутылки с ликером за овец — теперь мы в расчете.
Остается только "близкий круг"— Верочка с семейством и Дмитрий. Вижу, что он хочет что-то нам сказать— но я устала и уже не могу ни о чем не только говорить, но и думать. Но надо сделать последнее дело на сегодня — поблагодарить всех слуг за помощь, а они уже и ждут — я просила всех собраться. Благодарю от души, улыбаясь и кланяясь:
— Дзякуй усім за службу і дапамогу! Чакайце цяпер падарункаў! Спасибо всем за службу и подмогу! Ждите теперь подарков!
А сама Лукашику шепчу — пусть он поспрашивает — кто что хочет в награду — деньги или подарок. А в подарок женщинам иголки или платочек, а мужчинам — валенки или инструменты. Думаю, это их заинтересует.
И последняя благодарность — я подхожу к портрету дедушки Георгия Ивановича, который случайно обнаружили слуги на чердаке, когда прибирали дом, вместе с портретами бабушки, отца и матери — видимо, прошлый хозяин дома велел снять и выбросить, да слуги ослушались, просто спрятали с глаз подальше, да потом и позабыли. Дедушка в старинной одежде, в парике, важный, но я (или память Барыни) ведь помнит, какой он бывал и добрый, и веселый.
Я глажу портрет рукой и говорю шепотом:
— Вы уж простите, Георгий Иванович, что я тут от Вашего имени разных сказок насочиняла, просто так нужно было, напрямую ведь не скажешь!
И я вдруг вижу, что дед подмигивает мне с портрета! Я моргаю — наваждение исчезло, но ведь это было! Или мне все причудилось от усталости? Но в одном я теперь уверена — дедушка не сердится, а наоборот, очень рад, что и дом ожил, и гости в нем были интересные, и ученики появились толковые, и у меня все хорошо складывается!
И на этой радостной ноте мы все отправляемся СПАТЬ! Все остальное— ЗАВТРА!
Мой "вист по-медицински" имеет интересное продолжение. Через несколько дней после приема Егор Фомич Цекерт прислал мне письмо, в котором ещё раз поблагодарил за замечательный и полезный подарок — стетоскоп. Он написал, что все гусары сначала с небольшими опасениями, а потом с огромным интересом не только разрешали ему выслушивать свое дыхание и сердцебиение, но и просили трубочку, чтобы самим проделать эту нехитрую процедуру — как дети, право! Он заказал полковому столяру изготовить еще несколько таких стетоскопов, чтобы затем показать их своим коллегам и спрашивал на то моего разрешения.
Написал он и о судьбе статьи своего друга и коллеги Гибенталя о лечении переломов с помощью гипсовой повязки — её к печати не допустили. Рапорт о его открытии кочевал по петербургским инстанциям, и в конце концов попал к светилу столичной медицины хирургу И.Ф.Бушу, который вынес вердикт: 'Сие было бы хорошо для простых переломов, где еще нет опухоли, но в сложных и сопряженных он пользы иметь не может'. Мнение знаменитости никто оспаривать не стал, и в итоге изобретение Гибенталя положили под сукно. Так что нет пророка в своем отечестве.
Но справедливости ради, ведь в чем -то светило был и прав — при оскольчатом переломе, переломе со смещением, гипс не поможет, а только навредит. Надо рентгеновские снимки, нередко — операции — а тогда такого, конечно, не было. Гипс поможет в это время при простых переломах, когда кости легко совместить. Но и это уже немало!
В ответном письме я, конечно же, даю свое разрешение на широчайший показ и пропаганду стетоскопа. Также прошу Цекерта использовать все свои связи, чтобы помочь довести статью до печати.
Вскоре я получила ещё одно письмо от полкового лекаря, в котором он сообщил, что помогая молодому коллеге, он переправил его статью ординарному профессору патологии и терапии Московского университета Матвею Ивановичу Мудрову и президенту Военно-медицинской академии в Петербурге Якову Васильевичу Виллие. И вот теперь он радостно сообщал, что гипсовые повязки рекомендуют для лечения переломов. 'Отлично!', — подумала я, — 'Значит нам удалось изменить историю и уже в Отечественную войну 1812 года лекари смогут лечить переломы при помощи гипсовых повязок'. Еще один выигрыш от моего приема и от партии "виста по— медицински"!