Но все эти прагматичные размышления, хоть вместе взятые, хоть по отдельности, оставались здесь, в гостиной. За порогом спальни, Юншань забывал обо всём. Даже о древних установлениях, запрещавших мужу и жене лицезреть полную наготу друг друга. Там, за порогом, был совсем другой мир. Только их мир, и никому больше туда не было доступа. В этом мире они жили под другими именами, которые сами придумали.
Они пришли в себя лишь под полночь — как в старые добрые времена первых месяцев супружества. Уставшие, но довольные. И, как и тогда, сон не шёл к ним. Но, в отличие от "тогда", жена гораздо лучше знала язык хань, а Юншань не считал, что мужу с женой не о чем поговорить в постели, кроме личных и чисто семейных вопросов. В промежутках между ласками они, случалось, обсуждали торговые сделки, размеры и свойства будущих мечей, и даже иногда политику. Совершенно нетипично для ханьской семьи. Но что делать, если в жёны досталась неглупая женщина, да ещё коллега по ремеслу? Если бы он с самого начала повёл себя согласно установлениям, того гляди, жена его самого сочла бы глупцом. А этого допустить было никак нельзя.
— Она предложит тебе какую-нибудь бабью должность при своём дворе, — негромко проговорил Юншань, начиная полуночную беседу. — Соглашайся, Цветочек.
Кто такая "она", и так было ясно: принцесса Тайпин, кто же ещё.
Жена вздохнула и ласково коснулась кончиками пальцев его руки.
— Думаешь, нам здесь будет лучше, чем в Бейши? — спросила она.
— В смысле денег и известности — да. Подумай, что мы оставим детям. Для них лучше кузница в столице, чем в пограничном городке. Девочкам приданое мы здесь тоже соберём скорее, чем там, и подходящих мужей в столице найти им проще.
— Если хорошо подумать, то не вижу большой разницы. Вот в отношении известности ты прав, любимый. Отсюда мечи с нашим клеймом будут расходиться куда лучше. Но...
— Но — что?
— У нас поговорка есть: близ царя — близ смерти.
— Кто мы такие, чтобы кто-то решился впутать нас в свои интриги? — хмыкнул Юншань. — Ты у меня умница, а глупость сейчас сказала.
— Я бы очень хотела ошибиться, любимый мой, — невесело проговорила жена. — Но ты мало общался с большими шишками, а мне пришлось. В их играх лишних фигур не бывает. Всё идёт в ход, даже мелочь вроде нас, которую потом не жаль и... убрать из игры. Совсем. Потому... Если принцесса предложит мне место при своей особе, я соглашусь. Только глядеть буду в оба.
— "И тебе советую сделать то же самое", — не без иронии сказал Юншань, копируя интонации жены. — Что ж, осторожность не помешает.
Раньше он не представлял, как это — вожделеть только одну женщину. Сейчас не представлял, как он мог раньше хотеть кривоногих, плоскогрудых девиц из сословия "цзяминь", готовых услужить господину за несколько цянь. От них пахло дешёвой баней и луком. А Янь... Прошло больше четырёх лет, но запах жасмина, сводивший его с ума, никуда не делся. Только с ней он мог откровенно поговорить по любому вопросу. Только с ней чувствовал небывалое единение душ. Только её тело доставляло ему ни с чем не сравнимую радость. Воистину, Небо приговорило их друг к другу, и оно знало, что делает.
Но она тревожится, а этого не должно быть, это неправильно. Что делать? Успокоить её, уверить, что всё в порядке? Не получится. Янь не дура, и иногда подмечает такие мелочи, которые прошли мимо его взгляда. Выходит, она уже заметила нечто настораживающее. Пусть не явное, а какие-то косвенные признаки. Может, придворное бабьё как-то не так на принцессу смотрело? Или видела кого-то подозрительного?
— Там монашек один мелькал около принцессы. После приёма, — жена словно услышала его мысли. — Ну, монах как монах, ты много таких видел, и при дворе тоже. В оранжевой тряпочке, бритый и лощёный. Явно не бродячий проповедник. Он посмотрел на меня так, будто ...будто узнал. И нехорошо так узнал, словно я ему мешок серебра должна и скрываюсь. Но я-то его точно никогда не видела.
Можно было бы посмеяться над "бабьими страхами", но Юншань, во-первых, для этого был слишком умён, а во-вторых, слишком хорошо знал жену. За всё время через Бейши прошли в лучшем случае десятка полтора буддистских монахов, да ещё двое, учитель с учеником, жили там постоянно. Столичным лоском не блистал ни один из них, а у жены неплохая память на лица. Если она говорит, что не видела этого человека, значит, это так и есть.
— Монах, значит... — протянул он. — Они сейчас в большом фаворе у императрицы.
— А у принцессы?
— Вот ты и узнай. А я, пока ты будешь крутиться около придворных дамочек, порасспрошу тут кое-кого...
— Я видел её.
— Ключ при ней?
— Не могу сказать наверняка. Она им не хвастается.
— Значит, знает либо догадывается, что это такое, и держит при себе.
— Если она куёт железные цветы, я попробую подобраться, сделав заказ на кованый лотос для дацана. Идеальный способ подойти к ней вплотную.
— Ты уверен, что почувствуешь?
— Господин, я ни разу...
— Знаю. Что ты намерен сделать после?
— Если уверюсь, что ключ при ней? Она женщина, господин. Не красавица, но выглядит необычно. Она может заинтересовать кого-то из моих воспитанников.
— Забудь. Это путь к неприятностям.
— Но...
— Я сказал, забудь. Ты не знаешь наших людей. Она не скована сословными предрассудками, и вполне может наставить синяков твоим принцам. Громкий скандал обеспечен, а сохранность ключа — вряд ли... Если бы я мог появиться там самолично...
— Что же мне делать, господин?
— Её должны казнить. Причём именно по вашей части — по богохульству. Только в этом случае ты сможешь наложить лапу на ключ. Подумай, как это сделать наименее грязно.
— Подумаю, господин.
Маленькая, с ладонь, чёрная коробочка с одной, и то не полностью, белой стороной. Он не представлял, как эта штука может позволять общаться людям из разных миров, но вот она, совершенно реальная вещь. А стало быть, те, кто её создал, заслуживают права именоваться господами. Люди, способные творить немыслимое, куда ближе к совершенству, чем он сам. Значит, тот, кто исполняет их повеления, исполняет и волю небес.
Женщина должна умереть, но так, чтобы бесценная вещь, похищенная ею у могущественных людей, вернулась к законным хозяевам. Так и будет.
— Мама! — похудевшая, измученная, но радостная Сяолан приподнялась на локте, едва ковёр, загораживающий вход на женскую половину юрты, откинулся в сторону, и она узнала вошедших. — Отец! Хвала Небу, вы здесь!
Просторная, но темноватая юрта. Запах горящего сухого кизяка, самого обычного топлива для степняцких очагов, перебивал ароматный дымок, струящийся из ажурных курильниц. Чинно сложив руки на коленях, сидели на ковре служанки, составлявшие свиту молоденькой степнячки в богатом шёлковом ханьском платье.
— Лежи, не вставай, — с улыбкой Алтан-одон удержала подругу, порывавшуюся встать и поклониться родителям. Младшая дочь киданьского хана, ухаживающая за больной ханьской купчихой — это было нечто. — Мы ждали вас, почтенные мастера, — это уже супругам Ли. — Не волнуйтесь. С ней всё в порядке. Устала очень. Это скоро пройдёт.
Только природная сдержанность не позволила Юншаню упасть на колени и обнять дочь. Здесь посторонние. А Яне никто не мог помешать.
— Доченька... Как ты? Что с тобой?
— У ...у меня сын, мама. Вот...
По знаку Алтан-одон одна из служанок плавно встала, вынула из колыбельки продолговатый свёрток и подала его молодой матери.
— Вот оно как, — лицо Юншаня заметно разгладилось. — Внук, значит... Ты не писала, что ждёшь ребёнка.
— Мы хотели обрадовать вас, когда приедем, — Сяолан не сдерживала слёзы — горе и радость пополам. — Он почти на месяц раньше родился, едва выжил. Всё потому, что...
— Я знаю.
— Мэргэн написал?
— И Мэргэн написал, и твой старший братец кое-что видел. А теперь сама рассказывай.
— Успеет она рассказать, не мучай девочку расспросами, — нахмурилась Яна. — Главное, что жива осталась и сына сберегла.
— Нет, нет, мама, я расскажу, — поспешила возразить Сяолан, заметившая сердитый блеск в глазах отца. — И правда, хорошо, что мы живы. Ливэй ранен, госпожа свекровь сейчас при нём. А я — вот... — и она с нежной улыбкой посмотрела на сладко спавшего краснолицего младенца. — На нас напали. Выскочили из ложбины между холмами, и стрелами по охране...
Из сбивчивого, взволнованного рассказа Сяолан выходило, что напавшая на них шайка строго разделялась на два отряда. Первый вёл себя, словно опытные, дисциплинированные воины, и командовал ими самый настоящий офицер. Второй же отряд состоял из обыкновенных оборванцев, которые мгновенно бросались грабить повозки, хозяев которых вырезали воины. Свёкр и один из слуг успели несколько раз скрестить мечи с напавшими, прежде чем их убили. Чжао Ливэю, её мужу, повезло чуть больше, если это можно назвать везением: он успел выстрелить из арбалета и попасть в разбойника, но меч из ножен ему достать не довелось — получил удар в лицо и завалился внутрь повозки. Следом за ним туда же, в повозку, вскочил один из оборванцев с ножом. Добить мужчину и захватить добычу — завизжавших от ужаса женщин...
— Вваливается в повозку этот ...тип. Вонючий, как некультурный степняк. Нет, хуже — как старый козёл. И руку с ножом заносит... над моим мужем... И тут я сама на себя разозлилась, — продолжала Сяолан. — Мама, ты же учила меня... ну, метать в цель не только ножи. Ещё говорила, что тебя твой отец этому научил, а в жизни всякое может пригодиться. Я шпильку из волос выдернула, ну и... Он заорал и выпал из повозки. А я... Словом, я не помню, что потом делала. Госпожа свекровь говорит, схватила вожжи, плеть, и давай лошадей нахлёстывать. Ещё госпожа свекровь говорит, будто я при этом сильно ругалась... но это, наверное, от страха. Я так испугалась... Опомнилась, когда услышала киданьскую речь... Служанку мою стрелой убили, старика-возницу ранили, он тоже умер, а слугу, который на дно повозки забился и только трясся, я сама прогнала. Вот, остались мы без господина свёкра, без слуг...
— Кто стрелял из ружья по разбойникам? — Юншань задал вопрос, который с самого начала не давал ему покоя. — Ванди говорил, будто из повозки отстреливались, и не из арбалета, судя по следам. Твой муж был ранен, свекровь не могла, служанку убили, один из слуг дрожал от страха... Старик?
— Да, отец. Его за это стрелой...
— Почтенный Чжао собирался торговать ружьями?
— Нет, отец, он их не на продажу вёз. Ты разве не знаешь про последний указ императрицы?
— Какой указ? — хором спросили Юншань и Яна.
— Каждый торговец, едущий в пограничные крепости, должен взять под отчёт хотя бы три ружья, бочонок пороха и три раза по девять лян свинцовых пуль, и сдать всё это по приезде старшему офицеру. За это дают торговую пайцзу с хорошей скидкой.
— А я-то думала, они просто грабят... Вот оно в чём дело, — проговорила молчавшая до сих пор Алтан-одон. — Кто-то охотится за огненным оружием.
— То-то офицер этот кричал оборванцам — мол, тряпки ваши, остальное наше... — тихо произнесла Сяолан, укачивая сына. — А я его видела, офицера. Я его запомнила.
Юншань и Яна встревоженно переглянулись.
— Только этого не хватало, — процедила госпожа Ли Янь. — Срочно все в повозку, и в Бейши. К тысячнику. Сейчас же. Пока этому самому офицеру не пришла в голову светлая мысль напасть на кош Лугэ.
— Мать дело говорит, — согласился Юншань. — Собирайся, дочка. Ливэя устроим так, чтобы его не трясло в дороге.
— Наш кош тоже пойдёт к Бейши, — произнесла Алтан-одон, по молодости лет не сумевшая скрыть промелькнувшей в глазах тревоги. — Я скажу брату и жениху, они согласятся со мной... Почтенные мастера, послушайте и вы меня. Не отлучайтесь от коша. Здесь вы в безопасности, а в дороге всякое может случиться, даже за полдня, что отделяют вас от дома.
Неизвестно, знал ли тот офицер-разбойник, что спасшаяся от его головорезов женщина запомнила его лицо. Неизвестно, знал ли он вообще, что она спаслась — ведь преследователей кидани хана Елюя перебили всех до единого, и доложить о неудаче было некому. Но если тот офицер не дурак, он должен был подстраховаться. С лёту нападать на степняцкий кош — себе дороже. Нужно было сперва осмотреться, прикинуть парочку планов нападения, а уж потом атаковать. Возможно, только потому нападения ещё не случилось. Возможно, они сами себя накрутили, и ничего подобного тот офицер и в мыслях не держал. Но — бережёного бог бережёт, а небережёного конвой стережёт. Княжич Елюй Лугэ, прикинув вероятность нападения и сочтя, что она слишком велика, согласился с сестрой, и кидани принялись сворачивать юрты.
В Бейши явились затемно, уже после закрытия ворот. Но после десяти минут выяснения личностей дежурный офицер распорядился впустить семейство Ли, их свойственников и киданьских княжичей в город. Простые кидани, как обычно в таких случаях принялись расставлять юрты на пустыре между городом и крестьянскими полями.
К господину Цзян Яовэню их пропустили без лишних формальностей. За семь-то лет привыкли.
Глядя на тысячника, изрядно поседевшего и самую малость погрузневшего, Яна подумала, что их поздний визит совсем ему не в радость. Только, понимаешь, прилёг отдохнуть, как тут же прибегает дежурный и докладывает, что эти ненормальные Ли опять просят о срочном приёме, а кидани княжича Лугэ ставят юрты у стен города. Но что бы он сейчас ни думал, а дело для него всегда было превыше всего.
— Указ... — проворчал он, выслушав мастера Ли. — Ни о каком указе лично я не слышал. А должен был, если учесть, что купцы уже везли ружья... Скажите, почтенный мастер, когда именно в Тайюане огласили этот указ?
— О том надо спросить у моей дочери, господин, — ответил Юншань.
— Тогда я задаю тот же вопрос госпоже Чжао Ли, — тысячник кивнул сидевшей тихо, как мышонок, Сяолан.
— За четыре дня до нашего отъезда, господин, — неожиданно робко ответила она, стараясь не смотреть на грозного воина, всегда покровительствовавшего их семье.
— Но нападения случались и раньше, господин... — подал голос присутствовавший здесь же дежурный десятник.
— Нападения случались и раньше. Но раньше никто не атаковал купеческий обоз по всем правилам военного искусства, — резонно возразил тысячник Цзян. — Раньше не пытались вырезать людей в обозе до последнего человека.
— Значит...
— Это много чего значит. Возвращайся на своё место, десятник, здесь ты исполнил свой долг.
— Слушаюсь, господин.
Тяжёлый взгляд тысячника ощущался почти физически. Яне стало крайне неуютно.
— Гонец с вестью об указе хуанди должен был опередить купцов, — негромко сказал он. — Но здесь видели только гонца с вестью о возвращении корабля из-за великого океана и открытии дальних земель. Нападения начались до того, как указ зачитали в Тайюане, но нападало грязное отребье. Воины к ним присоединились лишь тогда, когда пошёл обоз с огнестрельным оружием... Не знаю, как вы, почтенный мастер, а я вижу здесь прямую измену. Государственное преступление в самых высоких кругах. И это означает, что все мы здесь в опасности. И я, и вы, и ваша дочь.
