Медленно, почти судорожно выцедил воздух.
— С-статуя... — прошипел он с ненавистью.
— Держись рядом.
На этот раз Эйк пошел. И именно так, как было нужно — правее и чуть сзади, делая каждый шаг одновременно со мной.
Вдруг снова замер.
Я тоже остановился. Шепнул:
— Где он?
Я различал только еще одну статую впереди. Свет факелов превращал туман в светящееся марево.
— Нет, — Эйк помотал головой. — Просто... Если они так хитры... Тогда они могли предусмотреть, что мы можем разгадать ту их хитрость с рукой?
Он сдвинулся ко мне, прижавшись плечом. Он ловил мой взгляд.
— Что, если они это учли, мастер?..
— Молодец. Вот теперь ты начинаешь понимать, почему половина белых братьев лучше пойдет в открытый бой с троллем, чем станет иметь дело со сворой выползней.
Эйк пару раз моргнул.
Его лицо приобретало мертвенный оттенок. Он оглянулся, где был вход в храм — уже едва различимое пятно света в тумане.
И уставился на меня. Так, будто я был еще хуже выползней. Ведь это я коварно обхитрил его, завел так далеко от надежных стен замка...
— Мастер, я должен...
— Браги перегнать? — процедил я.
— Ну хотя бы — чуть позже! — взмолился он. — Потом! Сначала я Кро-Бероту должен...
— Убью! — прошипел я. — Если только заикнешься про крысу для...
Что-то мелькнуло перед нами в тумане.
Я дернул арбалетом туда, куда ушла тень — куда-то вправо же? Со стороны Эйка? Но теперь там были лишь туман и темнота.
Эйк, вздрогнув, снова судорожно, будто всхлипывал, втягивал воздух.
— Не тряси факелом, — прошипел я.
Похоже, я угадал... Не вправо и не влево, а вперед. Здесь они...
Эйк вдруг вжался мне в бок.
— Нет, нет, мастер! — прошипел он. — Нам сюда не надо!
Он, наверно, вцепился бы в меня — если бы обе его руки не были заняты. Но сейчас расстаться хоть с одним огнем было выше его сил. Он давил меня плечом влево, прочь от выбранного направления.
— Да Эйк!.. — процедил я, с трудом сдерживаясь.
— Не сюда! Туда! Туда же, мастер! — он вытянул арбалет, указывая. Прошипел на меня с яростью: — Слышите?!
Я замер.
Да, там какой-то звук...
— Вот, опять!
Похоже на тихий писк.
— Мышь? — шепнул я.
Эйк снова давил в плечо.
— Крыса! — жарко шепнул он мне в шею. — Это Кро-Берот нам показывает, куда надо идти! Туда! Туда надо!
Он все сильнее давил меня, поворачивая влево.
— А ну, обратно! — прошипел я. — Держись справа!
Но Эйк, как Пенек, давил и давил, толкая меня на писк.
— Я ему сегодня трех крыс послал!.. — шипел он мне в ухо. — Не зря! Он...
— Осади, я сказал!
— Кро-Берот с нами! — остервенело шипел он мне в ухо. — Это он нам показывает, куда надо идти! Это...
Он вдруг перестал толкать меня в плечо. Отлип — и бросился вперед сам.
— Да стой же ты, гад! — прорычал я.
Обе руки были заняты. Пришлось локтем. Я как крюком захватил Эйка за шею, не выпуская арбалета.
— Стоять, я сказал!
И, примерившись, бросил факел туда, откуда доносился писк.
— Да вон же она! — просипел Эйк, вырываясь. — Сами же...
Он замер.
Там, где упал факел, была крыса. Только она даже не пыталась убежать от света. Наоборот, она изо всех сил рвалась к упавшему огню, судорожно перебирала лапками — но они скользили по камню.
76
Какая-то сила тащила ее прочь от факела, в темноту.
Ее лапки уже не касались плит, она была выше земли, еще выше, уплывала в темноту, мимо постамента с рыцарскими ногами...
— Она же... — пробормотал Эйк. — Летит?..
Как зачарованный, опустив арбалет и факел, он все глядел туда — в темноту за постаментом, куда уплыла крыса.
Оттуда донесся истошный крысиный визг.
— Да назад же! — прошипел я, оттаскивая его.
Вырвал у него факел и швырнул вслед за крысой.
Свет выхватил ее. Она была уже высоко над землей — в четырех локтях, наверно, и поднималась дальше. В первый миг показалось, что она стала больше, и еще она как будто отбрасывала тень — прямо навстречу свету, эта тень сгущалась в самом воздухе... слишком плотная, чтобы быть простой тенью.
Это была ее шерсть. Она висела в воздухе отдельно от крысы, как распятая шкурка — только без самой кожи. Шерстинки медленно-медленно расплывались в воздухе, похожие на черный пух.
Чуть дальше уплывала сама крыса — тоже распяленная, будто на невидимой разделочной доске. Тельце без шерсти выглядело неожиданно мелким, а шкура... Шкуры уже почти не осталось, она истончалась, исчезала, обнажая желтоватые прослойки жира...
Пропали и прослойки, открыв мышцы — сочно-розовые, с белесыми связками на концах. Мышцы тоже исчезали, пока в воздухе не остался висеть скелетик с клубком потрохов внутри и крошечным сердечком, от которого тянулась сеть жилок, оплетая кости — словно призрак тела их красных и голубоватых нитей.
Сердце между тонкими, как рыбьи кости, ребрышками бешено билось, толчками посылая кровь. Кишки выползали из-под ребер, распутываясь в длинную веревочку, сами кости истаивали, внутри черепа стала видна будто склизкая улитка. На белесых ниточках, идущих от нее через глазницы черепа, висели два шарика-глаза...
— Факелы! — рявкнул я на остолбеневшего Эйка. — Факелы из сумки!
Ужас, холодный и липкий, сковывал движения. Граница, где граница... Я должен понять, где граница! Один шаг, всего один шаг может спасти, если в верном направлении — или убить наверняка, если шагнул не туда...
Футлярчик с кристаллами был уже в пальцах. Холодные, чуть покалывающие грани... только с рукой было что-то не так — тряпка стягивала ладонь там, куда надо прижать кристалл, Нзабар ее дери! Я стиснул левой. Потянул.
Колючий ледяной поток по руке, толкнулся в грудь — и ночь опять стала бурым маревом. А в нем, прямо передо мной — раскинулось что-то призрачное и огромное. Зеленоватое и колышущееся, неуловимое, как ночное сияние в северном небе. Как чудовищных размеров бутон из тысячи лепестков тончайшего шелка, каждый из которых дрожит на ветру...
Ыбрук...
Она нависала над кладбищем, выше любой из статуй...
Я различил и тонкие длинные хваты, каждый длиной локтей в пятьдесят. Хваты тянулись над землей во все строны от ыбрук, как побеги. Чуть дрожа, покачиваясь, будто водоросли в невидимых волнах... или пальцы слепца, готовые сомкнуться на всем, что их коснется.
Граница! Где граница, куда они могут достать!
Те хваты, что должны были идти в нашу сторону — сейчас были спутаны и изогнулись далеко вверх. И загибались туда все сильнее, вверх и назад, словно хвост скорпиона, к огромному призрачному бутону... Концы хватов были уже над самой сердцевиной. Эти концы будто сжимали что-то — невидимое и совсем крошечное.
Ыбрук все еще была занята крысой...
Из темноты вокруг нас донесся хор разочарованных голосков.
— Мастер! — заорал Эйк. — Они!.. — у него перехватило дыхание.
Не открывая глаз, я стиснул его за ворот, чтобы не рванул куда-то.
Да, они. Едва я потянул кристалл, они заметили сияние маны во мне.
— Оно вител!
— Манаока потлая!
— Ахлый пёр!
Только вот их хотя бы слышно.
И видно, если бы не туман и темнота.
А вот ее...
Мы были на самой границе. А может быть, и в пределах, куда хваты могли бы достать — если бы те три, что сейчас изогнулись вверх, занятые остатками крысы, — тянулись бы сюда, прямо к нам, распрямившись во всю дину...
— Назад! — прошипел я. — Назад! На пять шагов!
Насколько я мог созерцать, ыбрук была одна. Ни с боков, ни сзади ничего такого и близко не было.
Сильнее ужаса была ярость.
А если бы не эта случайная крыса?
Я оскалился.
— Т-твари...
Вот почему они пока не лезли. Не прятались за первыми статуями, как вчера, не нападали сами...
В бурой мути их зеленоватые ауры были совсем близко — они не боялись, что их заметят и это будет опасно. Они собирались поближе к зрелищу.
— Все! — рявкнул я Эйку. — Отсюда ни с места!
Самый наглый был в какой-то дюжине шагов. Его ауру я созерцал не смазанным пятном, а почти разбирал детали: сгустки силы, переплетенные и перекрученные, как клубок потрохов. Там подрагивало, пульсировало... И вдруг аура нырнула в сторону и замерла там. Чуть потускнев. Будто на нее упала тень.
Заскочил за статую?
Я рванул туда. Кажется, выползень подпрыгнул — на месте, словно нетерпеливый ребенок. Но так и не убрался из-за статуи. Испугался получить огненную стрелу в спину?
Не открывая глаз, чтобы не терять четкости созерцания, я был уже перед статуей — бедром налетел на постамент. Двинулся в обход него, чтобы добраться до выползня — но он, позади статуи, тоже двинулся, обходя статую в другую сторону.
Я метнулся быстрее — он тоже.
И ыбрук! Надо следить, где она! Не налететь, увлекшись погоней, на ее хваты, не оказаться в пределах, куда они дотянутся. Ыбрук должна быть где-то слева... Но где она там, Нзабар ее дери?!
Я только знал, что эта статуя была вне пределов, куда могли дотянуться хваты. И пока выползень здесь, за ним можно... Мы промчались вокруг статуи раз, другой. Нас разделяла какая-то пара шагов — и проклятый камень, постамент с остатками изваяния! Выползень резво несся вокруг, оставляя статую все время между нами.
Я крутанулся назад, рванул в обратную сторону, теперь ему навстречу — но он уже несся в другую сторону. Развернулся, кажется, быстрее, чем я успел подумать!
Пока я был полон маны, он созерцал меня через статую еще лучше, чем я его. Играть с ним, кто резвее?
Я не стал играть. Не сбавляя хода, я сдернул с ложа арбалета зажигалку. И, еще прибавив скорости — махнул зажигалкой назад. Швырнул ее точно себе за спину.
Далеко она не улетела — некуда ей было лететь. Выползень, несшийся по кругу от меня — и за мной — взвизгнул, отшатнулся, уворачиваясь от огня. Но когда он развернулся прочь от огня, я, обогнув статую, был уже прямо перед ним. На его пути.
Мне больше не было нужды зажмуривать глаза. Зажигалка горела на плитах прямо у его ножек. На миг мы встретились взглядами, затем один его глаз скосился вниз. На мой арбалет. Другой еще ниже — нам под ноги. И край розовой морды стал задираться в ухмылке — ложе-то осталось без болта. Зажигалка, которая была там, и могла выстрелить в него, теперь была даже не в моих руках — а горела на камнях, у его ног...
Оба глаза теперь смотрели на меня. Розоватая мордочка побелела — кожа на скулах натянулась. Начиналось это как улыбка, но неуловимо перешло в оскал. Губы, миг назад пухлые, как у младенца, теперь истончились, растягиваясь на пасти — обнажив длинные рыбьи зубы. Между ними тянулись тонкие ниточки слюны, блестя в отсветах огня... Ощерившийся, из жертвы он превратился в охотника.
— Ма-а-астер!.. — завопил Эйк, будто его резали.
Выползень метнулся ко мне — а я спустил курок арбалета.
Пальцами я прижимал к ложу стеклянную пулю. Тетива подхватила ее и швырнула — почти в упор, точно в живот ублюдку. Звук был такой, будто в жидкое тесто упал камешек.
Выползень как влетел в стену. Его ручки с растопыренными пальцами, почти доставшие до меня — задрожали. За раздвинутыми розовыми пальчиками я видел его черно-багровые глаза — они снова разъехались. Какая-то мысль осенила его. Его рот разинулся, голова опустилась — он уставился на свой живот.
Ранка была совсем крошечная. Стеклянные осколки застряли в шкуре, блестя под дрожащим светом зажигалки. Розовая кожа вокруг бледнела. Под ней что-то происходило — с его плотью. Из-под стеклянных осколков потек едкий дымок.
— Й... й... й... йоу... — просипел он.
Медленно поднял глаза на меня, не веря. Его личико исказилось, он попытался что-то сказать, но изо рта вырвался лишь хрип и дымок.
Справа в темноте кто-то охнул.
Слева жалобно мяукнуло.
Подстреленный выползень вдруг завизжал, задирая морду и меся ручками воздух. Я отпихнул его арбалетом и на всякий случай отступил на шаг.
На миг зажмурился, чтобы созерцать четче — где бутон ыбрук, где ее хваты? Я потерял ее из виду...
Но рядом со мной ее точно не было. Ни бутона, ни хватов. И между мной и мальчишкой тоже.
— Эйк! Арб...
Он рванулся ко мне еще прежде, чем я успел вытянуть ему навстречу арбалет. Выхватил его и вложил расписной, уже взведенный.
Мне надо было только втиснуть в ложе другую пулю.
Вокруг нас в темноте завизжало и завопило — они брызнули прочь.
Ну нет, ублюдки! Теперь так просто не отделаетесь!
Закрыв глаза, я снова созерцал их: зеленоватые ауры в буром мареве.
Вопли обрывались. А пятнышки аур, хлынувшие врассыпную, — теперь вдруг замирали, то одна то другая. И их сияние словно прикрывала тень.
Ушли за укрытия...
Пулей не достать.
Где-то возле меня пыхтел Эйк. Щелкала о планку шестерня, натягивая тетиву...
Вон не прикрытый! Аура еще двигается!
Я выстрелил навскидку. Сам арбалет я даже не видел, я созерцал только свою руку — небесно-голубую от сочащейся из меня маны.
Пуля звонко клацнула, разбившись о что-то каменное. Мимо, Нзабар его!
Нет. Не мимо. Не совсем... Завопило так, будто кошку окатили из кипящего котла. Задело брызгами жидкого серебра из расколовшейся пули?
Я открыл глаза.
Первый подстреленный, у постамента статуи, визжал все выше и пронзительнее — будто перепиливали стальной прут. Всеми четырьмя ручками он раздирал себе живот и пытался выжать из раны остатки пули — но все это было уже слишком поздно. Вся его грудь, посинев, дымилась. Омертвевшая шкура отслаивалась, плоть под ней опадала, как остывшая пена, шкуру натягивало на костях...
С хлопком он вдруг превратился в призрачный силуэт — и его ручки, и шея с головой, и ноги... только живот не стал призрачным. С еще одним хлопком его конечности вернулись обратно.
Жидкое серебро из пули уже разошлось по его нутру, выжигая ауру.
Я созерцал в его ауре теперь не тугой клубок — а меркнущие лохмотья вокруг черной кляксы. Как будто огонь пожирал тонкий пергамент, и уже подбирался к краям.
Только особой радости не было.
Эта пуля должна была быть не его.
Ее, первую — и, похоже, единственную, теперь они уже предупреждены, а значит, едва ли попадутся, — должен был получить другой...
Подстреленный больше не визжал.
И вокруг тоже стало тихо.
Только тихонько скулило где-то там, куда я послал вторую пулю.
Больше ни голоска, ни шороха. Они тоже смотрели на это.
Выползень, стиснув кулачки, снова попытался уйти — но теперь даже единого мощного хлопка не вышло, вместо него дробный треск, будто порвали старую мешковину. Края его тела истаяли — но тут же вернулись в наш мир.
Кто-то в темноте закричал.
Еще несколько подхватили этот длинный протяжный вопль, в котором не было слов.
Наконец-то и у них, этих ублюдков, не нашлось слов, только страх...
Хлопок где-то далеко за статуями.
Подстреленный трясся все быстрее. Его тельце трещало и лопалось, когда он раз за разом пытался уйти. Его ручки, лоб, края плеч, бока исчезали — и тут же проявлялись. Пропадали и появлялись, снова и снова, теперь они уже исчезали не вместе, а вразнобой, и возвращались не туда, где были миг назад, а лепились рядом. В воздухе кружились клочья шкуры и мяса. Плоть осыпалась, будто его шинковали невидимые ножи...
