Анархист часть 4

— Извиняй, дядька, — с явным раскаянием в голосе, ответил Рогов. — Нет у нас ни спирту, ни самогону... Даже денег ни царских, ни ленинских, ни даже керенских... — он развёл руками.

— Ладно, вижу, парни вы честные, — вздохнул машинист. — Отдадите когда сможете. А сейчас быстрее на станцию. Нам ещё машину к перегону подготовить требуется. Мишка конечно подтапливает, но паровоз он, как лошадь, ухода требует. Как придём, быстренько его почистим и двинем. Завтра сюда ещё полк доставить требуется. Говорят супротив самого Кайгородова пойдут.

Русаков и Бастрыкин договорились, что будут работать посменно до Барнаула, а Гришан, немного подумав, решил остаться в окрестностях Бийска.

— Вы, ребя, шуруйте домой в Беспаловский. А я попробую Новосёлова догнать. Раз он в Улалу двинул, то всяко там задержится дня на три. Вот я его там и догоню. Надо и про завтрашнюю новость рассказать. Пусть мужики готовы будут тикать сверкая пятками до самого Китая.

К ночи приморозило. Чёрное огнедышащее тело паровоза стояло на первом пути готовое двинуться сквозь снег и мороз. В его дыхании слышна сдерживаемая мощь и сила. Громадные механизмы, со множеством движущихся частей, лязгая, поскрипывая и клацая, дышат какой-то нечеловеческой опасностью. Петрович в чистом кителе забирается в будку, смотрит на манометр. Давление — 15 атмосфер. Можно ехать. Помощник уже заправил топку углем и закрыл дверцы шуровки. Вода подкачена до отметки, сифон открыт, реверс переведён на «ход вперед», отпущен главный тормоз… Отпущен мальчик15. Открыт регулятор пара — У — Уу-у-у-у!!! — Разносится протяжный вопль. — Ш-ш-ш-ш-с-с-с-с... Сменяет его шипение и свист. Перрон погружается в белое облако, из которого через мгновение выплывает, лязгая тягами и рычагами, чёрное тулово с прожектором на дымовой коробке.

Григорий, обнявшись на прощанье с друзьями, отправился в темноту февральской ночи, надеясь найти в Усть-Катуньской деревушке место для ночлега.

...

(Посёлок Майма. Григорий Рогов)

Через три дня на закате усталый и голодный Гришан подходил к старинному русскому селу — Майме. Всё-таки пешком ходить по снегу тяжелее, чем по травке летом. Последнюю ночь он провёл в деревушке крещёных алтайцев Суртайке. Хозяйка избы, где он заночевал, подтвердила, что он движется точно по следу Новосёлова.

— Мужиков триста, может поболе, все верховые, да с санями тяжёлыми. Одеты справно, с ружьями да с шашками. — Рассказывала круглолицая с обветренными скулами и широкими чёрными бровями женщина. — У нас не останавливались, слава богу, наверное, прямиком до Маймы пошли.

Григорий уже приноровился к большим переходам, да и с погодой ему везло. Дни выдались хоть и морозные, но солнечные. В воздухе уже явственно ощущался запах близкой весны.

В Майме он встал на ночь в старой избушке, где хозяйствовала пожилая, как ему показалось, вдовая солдатка. Сказала, что звать её Лукерьей, что мужа забрали ещё в 1914, и с тех пор от него ни одной весточки не было. Деток, числом четверо душ, забрал сыпняк в прошлую ещё зиму. Осталась Лукерья одна одинёшенька.

Григорий в ответ тоже посетовал на тяжёлое военное лихолетье, на то, что сам потерял и жену и пятерых детей, а под разговор, попросил вытопить баню. Сил уже не было терпеть дорожную грязь.

— Топи, служивый, не беспокойся, дрова ещё у меня в хозяйстве имеются.

...

Григорий сидел на полатях, облокотившись о колени. Со лба, по носу, по усам, по опущенным вниз пальцам стекали крупные капли грязного пота. Запах прелого мокрого дерева, берёзовых веников и сухих трав дурманил голову. Григорий протянул руку, зачерпнул ковшиком воды и плеснул на камни. Тусклый свет керосиновой лампы померк в облаке пара. Когда пар немного разредился, сквозь марево он увидел светлое пятно женского тела. Лукерья бесшумно вошла в парилку и сейчас стояла перед мужиком абсолютно нагая. Такой худой бабы Григорию видеть ещё не приходилось. Она была так худа, что можно было легко пересчитать все ребра на груди. Тем более, что помешать этому не могли и поникшие титьки. Левой рукой она прикрывала лоно, а в правой держала распаренный веник.

— Что смотришь, будто бабы никогда не видал? — Усмехнулась она. — Да! Вот така я блядь! Стосковалась я по мужниной ласке, и не тебе меня судить. Давай, я лучше тебя веничком попарю. Ложись, Гриша, на живот...

...

Разбудил Григория грохот далёкого взрыва, настолько сильного, что с потолка посыпалась побелка. Он опрометью вскочил и как ошпаренный заскакал на одной ноге по горнице, никак не попадая ногой в штанину исподних. За окном чернела зимняя ночь. Который час определить совершенно не возможно. Лукерья сначала ойкнула испуганно, потом подтянуло одеяло до шеи, уставившись на «пляску», но быстро пришла в себя. А немного погодя уже не могла сдержать смеха.

— Что смеёшься, дурная баба? — Рассердился Григорий. — Помогла бы лучше. Уходить мне надо, неровён час, красные нагрянуть. И мне тогда не поздоровится, и тебе.

— Так ты ещё и трусоват? — Ещё больше развеселилась Лукерья. — А говорил Егорьевский кавалер... Спокойно, Гриша! Никто тебя здесь не знает. Сейчас чаю заварим, — она не опуская одеяла выглянула в окно, — поснедаем чем бог послал, и пойдёшь себе дальше. А рвануло то в Улале, это вёрст десять с гаком.

Григорий в ответ только зло сплюнул, но остановился. Уже спокойно натянул подштанники, галифе, гимнастёрку, подпоясался солдатским ремнём. Потом накрутил на ноги высохшие за ночь портянки, натянул сапоги, потопал ими по полу, прилаживая ноги, и вышёл на двор.

Через час попрощавшись с гостеприимной вдовушкой и оставив ей последнюю четвертушку каравая, Григорий зашагал в сторону волостного центра, надеясь узнать у брата все последние новости.

Не встретив на улице ни единой живой души, Григорий постучался в ворота Ивана Рогова. А ещё немного погодя братья уже сидели в горнице всё за тем же самым деревянным столом. На столе возвышается, сверкая латунью, новый самовар. Рядом плошки с вареньем из смородины, малины и черники. В отдельной миске белеет каймак. Полинка уже успела испечь утренний каравай. По всей избе витает сладкий аромат хлеба, мёда и смородинового листа. Петька занят вознёй с кошкой и котятами. Все при деле. Хорошо живёт младший Рогов.

— Новосёлов с Вязилкиным, почти неделю были в Улале — Иван с шумом прихлёбывает чай. — Мутили тут народ с каким-то опросом. Но не срослось у них. Нету в Улале типографии.

— Это ничего, листы лишь бы сохранили, а типографию я им найду, — Григорий не разделяет настроя брата. — Говоришь, что вчера только снялись? И куда отправились, не слыхал?

— Рассказывали в подпитии, что имеют они цель все крупные волостные центры обойти и везде такие опросы провести. Поэтому сейчас движутся к Шебалино. Должны бы сегодня к вечеру в Усть-Семе быть. Если ты сейчас рванёшь, то завтра там и застанешь, им же в Усть-Семе день то надо будет остановиться, чтобы хоть лошадкам отдых дать. Лошадки они ж не люди, без отдыху работать не могут...

— Тут утром что-то рвануло... — Вспомнил Григорий. — Не слышал, что это за шутиха? Может, красные уже в Улале? Я, правда, пока к тебе шёл, никого не встретил.

— Ванька Новосёлов, когда у меня гостил, что-то такое говорил, — немного помолчав отвечал Иван. — Сур-прыс, вот! Сурпрыс, говорил, оставит для краснюков. Вот, думаю, что этот сурпрыс, наверное, и сработал. Теперь остаётся ждать мести чекистов.

— Эх, мне бы коника... — вздохнул Григорий. — Но не на что купить, и не на что сменять. А за Новосёловым целый полк отряжён и вчера вышел из Бийска. Нельзя ему больше задерживаться. Три тысячи сабель против его пяти сотен, это как медведь против собаки. Не сдюжит Ванька и хорошую идею загубит. Чёрт! Мне бы лошадку.

— Григорий, чёрт с тобой! — решается Иван. — Бери моего Воронка. Дело, наверное, действительно важное, но только, ради бога, береги. Не загоняй, корми, чисти... Если прямо сейчас решишь ехать, то средней рысью до Карлушки, там первый привал сделай. Потом можешь с рыси на галоп перейти, только недолго. До Манжерка. В Манжерке покормишь. Овса я тебе тоже дам. Дальше сам посмотришь, как конь идти будет. Часов за шесть до Усть-Семы дойдёшь. Лишь бы волки не напали. От них не отобьёшься. Эти твари в нынешнюю зиму к человечине привыкли. Ни огня, ни палок не боятся. Гонят хоть пешего, хоть конного. Если днём не так страшно, вот ночью, стаей окружат, и кранты...

— Ванька! Ты настоящий брат! — перебил поток поучений Григорий. — Клянусь, сделаю всё, что смогу, чтобы Воронка твоего соблюсти. Чем хошь клянусь!

Уже в полдень Григорий добрался до старого тубаларского зимовья Соузги. Воронок нёс Григория, не чувствуя усталости. В Соузге местные охотники сообщили, что в районе Чемала и Элекмонара видели какой-то вооружённый отряд. Был слушок, что какое-то алтайское партизанское воинство расположилось в районе Каракольских озёр на месте древней столицы Джунгарского царства. Григорий решил не отвлекаться на посторонние темы, но взял на заметку.

Уже вечером этого же дня в глубокой темноте справой стороны тракта показались тёмные силуэты изб Усть-Семы. Григорий спрыгнул с Воронка, взял его под уздцы и отправляется в посёлок пешим. В первом же дворе услышал до боли знакомые голоса, но сразу имён вспомнить не смог. Мужики, весело матерясь, были заняты заготовкой дров. С уханьем садили колуном по чурбакам, раскидывая их на поленья. Звенела двуручная пила, распуская бревно на чурбаки. Работа нетяжёлая, но приятная, не даром царь-батюшка Николай Александрович любил дровишки поколоть.

— Здравы будьте, мужики, бог в помощь, — крикнул зычно Григорий подойдя к заплоту из жердей. — Не из Новосёловских ребят будете?

— И тебе не хворать, — отвечает самый низкорослый казак. — А Иван Панфилыч и в самом деле наш атаман. Ты его знашь что ль?

— Ещё как, — усмехнулся Григорий, — отвезти к нему сможешь?

— Постой, паря, что-то мне твой голос знаком, — вдруг встрял в разговор худощавый высокий парень с родимым пятном над губой. — Да и личность мне твоя знакомая. Ну-ка, сними-ка папаху, будь такой добрый.

— А так не узнаёте, архаровцы? — Рогов стянул с головы папаху, подставляя голову свежему февральскому ветру. — Вы ж в отряде Белокобыльского Максимки числились?

— Вот так дело! Это же сам батька Гришан! — закричал высокий. — Восстал из мёртвых! Не уж-то ты, батька? Сам? Ну, теперь краснопузым точно конец.

Все толпившиеся во дворе мужики сгрудились у плетня. Всем хотелось пожать руку народному заступнику, легендарному партизанскому командиру Григорию Рогову.

20. С НАШИМ АТАМАНОМ НЕ ПРИХОДИТСЯ ТУЖИТЬ

(Окрестности села Элекмонар)

Почти по-весеннему светит солнце. Жуланчики16, снегири и свиристели облепили кусты прошлогодней рябины. Голодно в конце зимы в горах. Зато сердце полнится надеждой на приход новой весны, на то, что зима вот-вот закончится, что снова вокруг забурлит за пенится зелень урмана. Отряд Новосёлова почти миновал Эликманар17, когда Вязилкин услышал из кустов негромкий свист.

— Эй, свистун, ты кто? — шёпотом спросил он, склонившись с седла к большому сугробу нависшему над тропой, бегущей вдоль тракта со стороны Эликманара.

— Моя тот, кто твоя нужен, — раздался шёпот из-за сугроба. — Иди сюда. Там моя твоя говорить будет.

Вязилкин махнул рукой, привлекая внимание Новосёлова. Тот повернул голову в его сторону. Потом он спрыгнул с коня и увидел перед собой невысокого щуплого алтайца в лёгком летнем полушубке. Тот сидел на корточках, глядя снизу вверх на Вязилкина.

— Садися тут... Моя узнать... Твоя с Новосёлом нам помогать осенью. Моя может вам помогать... — по-русски алтаец говорил плохо, Ивану пришлось приложить некоторые усилия, чтобы его понять.

— И как ты, батыр, хочешь нам помогать? — усмехнулся Вязилкин.

— Смеяться не надо, — поднял глаза старик, — ты моя послушай, моя есть, чем помочь. Скажи сначала твоя капитана, чтобы остановился. Они и ты пусть со мной пойдут. Вас один кижи18 видеть хочет. Много важного сказать хочет.

— Тогда жди, я в голову колонны метнусь. Командир наш там сейчас. Не обещаю, но просьбу твою передам. — С этими словами Иван пустил коня в намёт и, вздымая копытами снежную пыль, рванул вдоль Катуни.

— Командир, — обратился он уже через минуту к Новосёлову, — тут какой-то алтаец, говорит, что нам остановиться срочно нужно. Ещё говорит, что с нами какой-то важный человек говорить хочет.

— Думаю, что задерживаться нам не стоит. Гайлит может оставить в Улале батальон для экзекуций, а всей массой рвануть за нами. — Новосёлов на минуту задумался, теребя длинный ус. — О! Идея! Мы всем нашим войском свернём в распадок Элекмонара и поднимемся на дневной переход. Ночь переночуем у костров. Мороз сейчас не такой собачий, перетерпим. И от красных спрячемся, и с алтайцами покалякать сможем без лишней суеты.

Через час все пять сотен анархистской армии уже поднимались вдоль журчащего среди округлых синих сугробов Элекмонара. Сам посёлок остался на противоположном берегу и был риск, что кто-то из его жителей сможет донести красноармейцам. К тому же чуткие кадырчы19 громким лаем оповестили всю округу о незваных гостях. Одна надежда, пронесутся красные конники по Чуйскому тракту по Семе на Чергу и Мыюту, а не свернут на Чемальский тракт, который упирается в непроходимые бомы20 Еланды.

К вечеру отряд поднялся до тубаларского улуса Четкир. Коней пустили на тебенёвку21, копытить сухую траву из под снега. Кроме травы отсыпали в торбы овса из запасов. На одной прошлогодней траве коняшка далеко не пойдёт.

В Элекмонар послали взвод бойцов с бывшим парторгом Бийского ревкома во главе. Шацкий Георгий Саввич принял самое активное участие в «плебисците», что устроил Новосёлов в Бийске. Ему по душе пришлась идея по-настоящему народной советской власти. Понимал он и то, что большевики такого позволить не могут, поэтому добра от них не ждал. В Элекмонаре Шацкий собрал общий сход и по-простому, по человечески попросил у мужиков не рассказывать, что мимо них проходил отряд партизан.

— Обещаем вам, товарищи крестьяне, что поможем решить ваши проблемы с местными калмыками, — Шацкий вдруг вспомнил, что у местных русских поселенцев были неурядицы по пахотным угодьям с тубалараским сёоком выше по течению речки Элекмо-нарки. — Мужики, мы за справедливость, прежде всего, а цвет знамени нас не волнует.

— За справедливость, говоришь? — Василий Лебедев председатель поселкового совета вышел на шаг вперёд. — Все ноне за справедливость. Видали мы и Сатунина, и Кайгородова, и много кого ещё за последние лета. Все обещали справедливость и просили хлеба, лошадок и прочей помощи. Мы, конечно, давали... А куды против оружия деваться? Вот у вас тоже винтовки с шашками...

— А мы у вас ни хлеба, ни другого провианта не просим, — возмутился Шацкий. — Завтра здесь будет проходить полк Красной Армии, им нужен Кайгородов. Мы вас просим только не говорить, что нас видели. Это всё! Но если вы боитесь, то давайте я с десятком бойцов у вас погощу и сам поговорю с красными.