Нега

Тот плюнул, и недовольный вышел из избы.

— Сокотать пошёл, да? — спросил Витя вдогонку.

Василь прыснул от смеха, а потом спросил:

— Так правда, друг, когда же? У меня уже почти все стихи готовы, Игнат бесится. Тамарка донимает меня: расскажи да расскажи. А что ей рассказывать? Что мы...

— Понимаешь, — бородка задвигалась вместе с челюстями, — тут ведь спешка не нужна. Когда захочется, тогда и... как душа будет, как тяга, да? В общем, как только — так сразу.

И сквозь паузу добавил:

— Может быть даже завтра.

* * *

Тамара пропела, как в церковном хоре:

— С причала рыбачил апостол Андрей, а Спаситель ходил по воде...

И продефилировала мимо Вити, сидевшего в беседке. Он ничего не делал, не думал, не крутил в руках спичку, даже в небо не смотрел. Просто сидел без всякой цели в беседке. Сам не зная зачем. Это не нравилось девушке. Женщинам вообще не нравится, когда мужчины не хотят их замечать, поэтому то ли специально, то ли по глупости, но Тамара подошла к прудику.

— Смотри, я умею ходить по воде! — и Тамара сделала хитрый шажок.

Какое-то время она действительно шла по воде. По крайней мере так казалось: она водила ступнями по серой водянистой кляксе, будто кисточкой. И светлый луч лежал на белом плече, и губы девушки пели что-то ветхозаветное. Тамара делала шажок за шажком, как будто паря над водой. Но одно неловкое движение сбило игру. Ножка, как смычок, взявший фальшивую ноту, резко ушла вниз. Туда, где не выдержал тонкий ледок. И пусть Тамара на вид была не тяжелей кленового листика, она всё равно с головой окунулась в пруд.

Витя по-прежнему молча сидел на лавочке. Ему очень нравилось так сидеть: никуда не глядеть, никого не ждать, не быть подлежащим и сказуемым. Он знал, что девушка не умела плавать и это его ничуть не волновало, да и прудик был неглубокий, всего-то в человеческий рост. Но дама никак не хотела показываться из-под воды, и умственный покой нарушила мысль, что Тамара сейчас специально сидит под водой нахохлившись, прижавши руки к коленям, чтобы было легче терпеть холод и чтобы потруднее было её спасти.

Когда Витя выволок девушку на берег, та победно посмотрела на него и явно попыталась что-то сказать, но посиневшее лицо, сведённое судорогой, выдавило лишь трясущуюся от холода усмешку. Парень понял, что не просто проиграл, но и почти околел.

— Вам же переодеться срочно надо! — вскочил из-за стола Игнат, — сейчас-сейчас, простудитесь ещё... Василь! ВАСИЛЬ!!!

Из спальни выбежал поэт, позабывший на топчане золотую голову. Увидев мокрых товарищей он загалдел:

— А баня не топлена! Как же вас так угораздило. Вы что же? Как? Русалки?

— Да-да! Я вам помогу, — Игнат было сделал шаг, но его прервал горе-спасатель.

— Ты-ы! — холодными губами приказал Витя.

— Я? — удивился поэт

— Ты... иди и отогревай свою девку. Я не буду. Тут переоденусь.

— Нет! — вскрикнул Василь, — она же моя дама. Я не имею на то права!

— Блядь, ебанутый, — закашлялся Витя, — Игнат, ты вообще нас вдвоем можешь греть, сжалься...

— Уж извини, браток, но это ведьма! — пробормотал в бороду Игнат, — рука моя к ней не притронется. Да она мне и масло подарила... это, репейное. Ну... Я вам лучше баньку... сейчас. Прогреется мгновёха!

И детина, даже не надев сапоги, поспешно выбежала из дома. Василь, приставными шагами, как на уроке физкультуры, тоже покинул избушку.

— Дрова колоть пошёл, — язвительно заметила Тамара, — хозяйственный он у меня.

— Ведьма ты, — бессильно проговорил Витя.

Но они уже остались одни, и ноги сами завели в комнатку с топчаном. Нужно было раздеваться, потому что холод постепенно уходил из тела, а его место занимала пьяная теплота, обжигающая, как пламя, отчего мутило голову и не слушались руки. Витя быстро сбросил с себя всю одежду, оставшись только в плавках, и хотел было уже уйти поближе к печке.

— Помоги, я... не могу снять, — прозвенела утопленница.

Он молча, чтобы это побыстрее закончилось, стянул с неё толстую вязанную кофту, которая засочилась струями мутной воды. Кофта, как половая тряпка, с жирным чавканьем упала на пол. Туда же отправились сапожки. Но дальше руки почему-то не остановились, и парень не заметил, как снял футболку с медвежонком, который обижено смотрел на него с мокрого пола. Туда же полетели не только синие джинсы и чёрный лиф, и даже ласточка трусиков.

Витя задрожал.

— Чего дрожишь-то? — лукаво спросила Тамара и прижалась к парню.

— Давно не было просто.

— Чего не было? — шепнула девушка.

— Тебя.

Он чувствовал, как бьётся её сердце, от которого не на щеках, но ниже, гораздо ниже расцветает румянец. Он видел грудь, похожую на женское пяльце. Виден был шрам на животе, отчего Тамара представлялась только коконом, который готов был раскрыться. Там, в нём, внутри жила настоящая девушка — ещё более прекрасная, жаркая, королевской крови и некоролевской похоти. Витя провёл пальцами по рубцам, которые точно створки ракушки захлопнулись на животе. И внизу уже набухало, вся дрожь сместилась в пах, и захотелось бросить эту наглую девку, похитительницу достоинства и лису, прямо на топчан, а то и того лучше — на груду мокрого белья, и вскрыть её замыслы, шрамы и блеск острых зелёных глаз.

Тома тоже хотела этого, отчего сильнее вдавливаясь в парня побелевшими выпуклостями. Они покрылись гусиной кожей, омертвели, их хотелось срочно сжать, реанимировать, вернуть к жизни и не отпускать от себя. Тамара сложила чужие, вспотевшие руки себе на поясницу. Смешались ауры и дыхания. Так они и стояли нагие посреди комнаты, ощущая, как телесный жар высушивает кожу.

— Тебе ведь не было холодно? — сглотнув, спросил Витя, — я помню, что ты спокойно босиком по снегу ходила.

— Ничуть, — улыбнулась ему в шею Тамара, — а теперь иди в другую комнату.

Она нагнулась, сверкнув крепкими, будто приговорёнными к наклонам ягодицами, взяла одеяло и блаженно замоталась в него.

— Чего стоишь? — спросила она.

— В данный момент это звучит весьма двусмысленно.

Тамара подмигнула:

— Да нет, весьма осмысленно звучит. Иди лучше полотенце мне принеси.

Витя растеряно пробормотал:

— И Андрей в слезах побрёл с пескарями домой...

* * *

Она вошла в комнату неслышно, как лучик света. Встала так, чтобы встало. Витя приподнялся на локтях, отчего превратился в тупой угол, и в паху тоже отупела, заныла проснувшаяся биссектриса. Тамара стянула одежду. Упала на пол кофточка, и футболка, и грудь рассеялась в темноте легко, свободно, не поддерживаемая ничьими руками.

Он видел знакомый длинный белый шрам на животе, упирающийся в синий горизонт джинсов, который смялся, полз вниз, пока окончательно не исчез во мраке. Ноги у Тамары были длинные, гладкие, не нависающие на коленях толстыми северными ляжками, отчего девушки иногда бывают напоминают водолазный колокол. Нет, Тамара была похожа на колокольчик, который был поутру сорван с росистого луга.

Виктор почувствовал, как покрывается дурным, ласковым потом, который катится с подмышек по телу. Оно становилось мокрым, теряло самообладание. Ещё немного, когда тонкие пальцы стянут с низа живота тонкую кружевную ткань, он окончательно пошлёт к чёрту контроль и растечётся по топчану жирной белой кляксой.

Тамара стояла перед ним абсолютно голая. Не такая, как в бане, когда её плоский живот приходилось делить с темнотой и другими мужчинами. Луна зажглась под потолком и освещала девушку ярко, как невесту. Ключицы выносили вперёд небольшую грудь, отчего та казалась ещё более округлой и желанной. Волосы шёлковым водопадом падали не на плечи, а в светящуюся темень, во всей красе открывая шею: тонкая шахматная ладья сделанная из слоновой кости. И ножки у неё были сведены крест на крест, как у стесняющейся Афродиты, отчего пах как будто продлевался книзу, бугрился между трущимися друг о друга бёдрами. Тамара стеснительно закрывала наготу руками, но так, чтобы он мог всё как следует рассмотреть.

А когда мужчина насытился зрелищем, когда вид горячей плоти уже вскипятил кровь и не хотелось смотреть, а требовалось только обладать этой прекрасной женщиной, Тамара стала раздеваться дальше.

Сначала она сняла с себя кожу. Она ущипнула себя за косточку над ключицей и властно потянула вниз. Кожа слезала с неё, как парус, обнажая парное красное мясо. Затем она отстегнула бьющуюся на шее жилку, которая лопнула, как порвавшийся ремень. Тамара избавилась и от мышц, аккуратно срезав их длинными острыми ноготками. Плоть исчезала, уходила в воздух, растворялось в глазах цвета серной кислоты. Тамара насмешливо смотрела на обомлевшего Виктора и расширившийся, готовый к поцелуям рот, сверкал кровоточащими деснами и оголившимися хищными зубами.

Витя проснулся с широко открытым ртом, который жадно хватал воздух. Тамара спала рядом, укрывшись в объятиях Василька. Из духового окошка доносились тяжёлые вздохи Игната. Кошмар пробрался в тело, которое ещё ломило от ледяного купания.

Девушка спала, когда Виктор оделся. Огорчало, что она взаправду посапывала, не строила никаких козней, никого не обманывала, а значит это Виктор доводил сам себя, грыз и корил душу. Значит это были его тайные страхи и желания, а не чьё-то злое волшебство. Привычно зашуршал рюкзак под кроватью.

На этот раз Игнат спал тяжело, ворочаясь и покряхтывая. Через сон он пробормотал:

— Не могу!

— Чего не можешь? — вежливо спросил Витя.

— Душит огонь.

Видимо и его доставали кошмары, поселившиеся в спёртой избушки от вынужденного безделья, и великан не мог сопротивляться невидимому току, чему-то странному, языческому, что гнуло и корёжило даже тучи. Симка спала в сенях, куда её закрыли, чтобы животинку не задрали дикие звери. От шагов она проснулась, подскочила, как будто только и ждала человеческой руки и тут же заскреблась о наружную дверь. Вздохнув, Витя выпустил Симку на улицу, где та сразу же закружилась и стала рыскать по сторонам.

Витя пошёл прогуляться в лес, прихваченный ночным морозцем. Снег хоронился только у комлей, как будто деревья были гигантскими шампиньонами с белым жабо. Подкованная холодами почва гулко звенела под ногами. Пришла бодрость, которая окончательно прогнала чужой сон. Ночь кончалась безмятежно: без шебаршащих звуков, хрустящих сучьев и совиного уханья. Никто даже не стрелял вдалеке. Разве что кора на соснах была сорвана, как будто их глодал медведь.

— Может и правда шатун проснулся? — подумал Виктор, — задерёт ещё Симку из-за меня, тогда меня Тома точно изнасилует.

Он посветил экраном телефона на стволы, и увидел, что с них живьём содрана кожа. Точно кто-то лудил их когтями. Хмыкнув, исследователь принялся набирать сообщение.

* * *

"Запись N 3.

Пора переходить к описанию сути эксперимента.

В ответ на постепенную жестокую централизацию, русский народ веками вырабатывал собственную низовую альтернативу. Это были беглецы, казаки, шиши, странники, богомольцы, ушкуйники, которые предпочли имперской бюрократии свободу и вольный промысел. Но с церковным Расколом в конце XVII века на авансцену истории вышли новые, гораздо более сплочённые, многочисленные и опасные для власти группы, нежели беглые крестьяне.

Религиозные раскольники.

По подсчетам этнического испанца И.П. Липранди, ярого антинационалиста и имперского чиновника, занимавшегося делами раскола, в середине XIX в. из общего российского населения в 69 миллионов только старообрядцев было 6 миллионов. А Фюлоп-Миллер, западный историк, как и американский экономист Александр Гершенкрон, вообще оценивали число сектантов и раскольников в России до революции в одну треть населения!

Колоссальное этнографическое пространство, где обитает непонятый, неизученный русский Другой. Он многолик и включает в себя старообрядцев, которые делятся на множество изводов, духовных христиан, среди которых можно найти духоборов, хлыстов и даже скопцов. Это удивительные, не подпадающие под западное ratio люди, которые до всего дошли своим умом. Им не платили денег, не давали заданий подорвать государство, а на гари и эшафот они восходили сами, ведомые лишь собственными убеждениями. Если в России и была когда-нибудь своя подлинная, до конца честная и самоотверженная интеллигенция, то это не левые публицисты и не правые консерваторы, не демократы и охранители, а наши героические самосоженцы и оскопители. Они не дожидались кризисов или войны, потому что в мире по их мнению уже воцарился Антихрист. Не так уж много мужества надо, чтобы пойти на войну: за всю историю человечества туда отправлялись сотни миллионов людей. А вот чтобы принести себя на заклание в мирное время, когда только-только прилетели голуби и речка такая голубая, чтобы добровольно лишать себя пола и радости, нужно по-настоящему небесное мужество.

Историк Карло Гинзбург в своём классическом исследовании "Сыр и черви" развенчивает заблуждение о том, что лишь элита создаёт культуру и ретранслирует её на народные массы, постепенно возвышая её до своего уровня. В реальности это процессы обоюдные, где-то параллельные, но взаимодополняющие и обогащающие друг друга. Реконструированный учёным мельник Меноккио создал целый еретический культ, где ангелы были подобны червям, которые жили в сыре. На допросах в инквизиции Меноккио твердил, что до всего дошёл своим умом. В итоге он довёл его до костра, отчего жизнь Меноккио теперь изучают в самых престижных университетах мира.

Поэтому я убеждён, что русские секты не меньше повлияли на русскую историю, чем таблица Менделеева и отмена крепостного права. Кульминацией не только противостояния, но и взаимодействия петербургской и Потаённой России явился Распутин, который из избы, топившейся по чёрному, сразу проник в блистающий романовский дворец.

Считается, что он был из хлыстовской породы. Хлысты — это мистическая русская секта, которая отвергала соблазны материального мира, стараясь вести аскетический, подвижнический образ жизни. Братья были умерены в еде, не пили и не курили, умерщвляли плоть, воздерживались от половых связей. Сектанты делились на закрытые-корабли общины. Их возглавляли кормчие, которые считались воплощением Христа. Очень часто им помогали Богородицы, то есть женщины, которых считали духовными матерями сектантов. Хлысты отвергали православную обрядность и иерархию, но проводили свои радения. Они заключались в коллективном танце, который совершался под песню или стиховое начетничество. В ходе радения, в круге, называемом вертоградным, люди входили в транс, изнеможёнными падали на пол, чувствовали, как в них нисходит святой дух. Нечто подобное можно сегодня наблюдать на любом рок-концерте, когда фанаты бьются друг о друга телами. Совсем невидимая связь. Может быть поэтому у нас до сих пор так популярен русский рок?

В общем, этнографический потенциал таких исследований бесконечен. Моя задумка и заключается в том, чтобы попробовать реконструировать хлыстовский обряд радения. Исходя из этого я и подобрал соответствующих участников. И хотя кормчим считают меня, на самом деле Христа больше всех напоминает Василь, который будет читать нараспев свои стихи. Тамара, конечно, таёжная Богородица: одновременно порочная и невинная. Ну а Игнат словно забредший к нам из XIX века крестьянин, верящий всему и всем.