Воспоминания о революционной работе

Надо отметить, что из себя представляет полисмен. На каждом перекрёстке стоит "бобби", все они как на подбор — высокие, здоровые ребята, у каждого из них увесистая палка закона, которая обыкновенно спрятана. О том, как они следят, я приведу один пример: однажды вышли мы из своей квартиры и по рассеянности или по забывчивости забыли закрыть дверь на американский замок. Отошли уже с квартал, вдруг нас догоняет кто-то и говорит, мы оглядываемся, оказывается "бобби". Приглашает нас обратно, мы идём, он подходит и показывает, что двери не закрыты, нужно их закрывать, мы их закрыли и спокойно ушли. Он, очевидно, хотел нам указать, что мы неосторожны, что, дескать, вас ограбят, а мы отвечай.

Один раз был довольно курьёзный случай. "Три мушкетёра" — Зелёный, Студент и я, направились гулять по городу в свободный вечер. Лондон не только большой город, но улицы в нём запутанные. Мы сперва ушли недалеко от того места, где жили, потом начали отходить всё дальше и дальше, потом зашли и не знаем, куда выбраться. Спросить некого — по английски ничего не знаем. [22а]

Идут по другой стороне улицы Юрий Каменев и Рожков, весёлые, дамы какие-то с ними идут, видимо английские, жён своих с ними не было, мы постеснялись подойти к ним, думаем как-нибудь выберемся. Устали, надо домой, подходим к "бобби", начинаем говорить по русски и упоминаем название улицы, где мы живём. Он нам начинает говорить, мы его не понимаем. Тогда он берёт блок-нот, начинает чертить план, но так как улицы были очень запутаны, мы ничего не могли понять. Тогда он приглашает нас за собою, ведёт до следующего "бобби", говорит ему несколько слов. Тот берёт нас и ведёт до следующего, и таким образом нас провели до улицы, которую мы знаем. Таким образом мы добрались домой.

А с"езд всё тянулся, речи лились. Из ярких выступлений я помню выступление Ильича по кардинальному вопросу, ответное выступление Мартова, которое на меня произвело впечатление сильной зубной боли. Я не мог досидеть до конца и ушёл. Он сильно заикался и говорил так, как читал псалтырь. Была интересная полемика между Плехановым и Розой Люксембург, выступали они несколько раз против друг друга, и тот, и другой были очень остроумны, но я, конечно, не помню всех их выражений. Помню только одно — когда Плеханов продекламировал с амвона: "Не подходи ко мне с отвагою, я заколю тебя своею шпагою", — запоминаются такие мелочи. Много раз выступал Алексинский, блистал красноречием Церетели, который говорил очень красиво. Однажды рабочий меньшевик во время заседания упал в обморок, выяснили, что это произошло по-просту от голода. Тогда рабочие меньшевики и большевики собрались в одной комнате, обсудили вопрос о том, что с"езд затягивается, тогда как его можно было закончить быстро и постановили передать президиуму, что бы тот принял меры к скорейшему окончанию с"езда. При голосовании большевистские резолюции поддерживались, но не все, Бундом, который иногда шёл с меньшевиками, а по некоторым вопросам с большевиками, так же и польская делегация. Часто решающую роль играла группа Троцкого, выступал Троцкий (тогда я первый раз его слышал и понял, что это говорит крупный оратор), говорил он умело. Ильич говорил умно, дельно, но он не был блестящим оратором, а Троцкий был трибуном.

Вскоре после инцидента с рабочим и нашего заявления с"езд закончился, так как стали вести его как подобает.

Горьковскими бутербродами мы не были полностью сыты, приходилось обедать, но обедали мы не в перворазрядном ресторане, а очевидно в третьеразрядном, и те кушания, которые нам подавали, всегда внушали [22аоб] нам опасения. Я уверен до сих пор, что нас кормили лошадиным мясом, все эти ростбифы были сладковаты на вкус, несмотря на острые приправы. Помню, покупали мы там молоко: покупаешь порошок, наливаешь в него воды, поболтаешь, и получается молоко, для нас это была штука новая. Яица мы покупали с клеймами, датские крупные яица были ценой подороже, а русские помельче подешевле.

Я встречался там с Артёмом, при чем насколько я припоминаю, он носил другую кличку и был делегатом от одной из западных организаций. Там был и Стефани А.Т.

После окончания с "езда, пользуясь дешёвкой одежды и обуви мы кое-что себе купили (большевики, конечно, не меньшевики). Я помню приобрёл порт-плед и чемодан, куда и сложил все свои пожитки. Поехали мы в разных направлениях. Это было вызвано тем, что во время с"езда за нами была отчаянная слежка, около этой церкви, где заседал наш с"езд, мы могли встретить несколько человек шпиков. Об окончании с" езда русское правительство знало. Часть из нас отправилась обратным путём на Финляндию, часть поехала через Германию и Австрию. Нас была группа в пять человек. Группы составлялись с таким расчётом, чтобы был один человек, знающий иностранный язык. Поехали мы через Париж на Австрию.

Переезд через Ламанш происходил на маленьком пароходишке; качка была такая, что я с удовольствием вспомнил, как меня качало в Балтийском море. Приехали мы в один из французских портов, потом проехали на Париж и там остановились на несколько дней. В этой группе ехали: делегат одесский, делегат Борчалинского уезда (кавказец), Артём (другую кличку которого я не помню), я, и пятого я уже забыл.

В Париже я встретился с несколькими старыми знакомыми, помню встретил я Олю (учительница). Она там была чем-то вроде помощницы директриссы в гимназии. Ребята говорили, что мне ехать в Россию опасно и лучше остаться в эмиграции, поэтому я постарался нащупать Париж. В Лондоне мне умирать с голоду не хотелось. В Париже я посмотрел, как живут товарищи, и видел, что условия жизни очень тяжёлые, опять тот-же больной вопрос о работе. Люди голодают — это с одной стороны, а с другой стороны оторванность от массовой работы и скученность эмигрантов разных толков и направлений вызывали отчаянные прения и дебаты. Люди варились в собственному соку, занимались самокритикой и критикой, да и чорт знает, чем они занимались тогда. Был уже дух упадочничества довольно сильный. Там же я увидел Хрусталёва Носаря, бывшего председателя Совета рабочих депутатов [23] который производил впечатление спившегося человека, тогда думали, что он совсем никудышный будет. Был я в клубе эмигрантов, слышал, какие горячие прения были по пустякам. Там же делался доклад о с"езде, не помню, кто делал доклад, было выступление Жореса, но так как это было на французском языке и с французскими жестами и выпадами, то особенного впечатления оно на меня не произвело.

В то время, когда мы были в Париже, предполагалась манифестация-демонстрация, не помню, по какому поводу, но рабочие Парижа её ежегодно устраивали. Как будто бы это было Первое мая. Интересно вот что, что в этот день у всех правительственных знаний стояли красные штаны (солдаты) и во дворах и около домов, по улицам полиция ездила на велосипедах и мотоциклетах. И приехавших из монархической Англии в республиканскую Францию нас это поразило.

Тогда нам товарищи показывают арестный дом (тюрьма) и говорят: "Посмотрите, что написано". Не помню, как это по французски, но там было написано: "Свобода, равенство и братство". Интересно там было следующее, когда заходишь в дом у ворот всегда стоит дворник (там они называются конс"ержем), обыкновенно спрашивает: куда идём, к кому. Мы, очевидно, были подозрительны, нас подозрительно осматривали и тому подобное. Немного познакомившись с жизнью Парижа, я как-то зашёл в ресторан пообедать. Подали нам на второе что-то вроде английского ростбифа, нож был не острый, и я никак не мог разрезать этот ростбиф, и у меня осталось впечатление, что мне подали варёную подмётку, что говорят там бывает. К обеду подают маленькие булочки, укусить нечего, но зато дают много разной зелени. Вместо масла маргарин, молоко — что-то наболтано, вино фальсификация, хотя Франция славится вином. Всё фальсификация.

Был я на Площади Согласия, сходил вечером посмотреть Елисейские поля, был у башни Эйфеля, но на неё не подымался, осмотрел Нотр-дам.

Из Парижа направились мы в Швейцарию через Берн. Помню, ехали по Швейцарии: деревья цветут, на горах сверху снег, и из окна вагона казалось, что это декорация, казалось, что наши уральские горы основательнее, а там пики высокие, узкие вершины, внизу всё цветёт, а вверху лёд и снег, всё это производило впечатление декорации. [23об]

Проехали мы через Тироль, остановились в Вене. Не помню, делался ли там доклад или по другому поводу, но мы там остановились. Оттуда проехали в Львов — получили явку на пограничную. Причём видели, что всю дорогу за нами следуют тени. Они менялись несколько раз, но у нас глаз был намётан. Доехали мы до Брод, явка была в одну корчму, оттуда нас увезли лошадьми верст за 20-30 в сторону и снова передали корчмарю. У этого корчмаря мы выжили трое суток, выждали момент, когда можно было перейти границу и в одну ночь направились на границу.

Нам сказали, что придётся идти ползком, мы пошли. Я пожалел наше заграничное обмундирование, переоделся в своё уральское, а то сложил в чемодан. Кроме того, у меня была масса видов, книжек. Проводники несли вещи; было темно, ничего не видно. Идём тихонько, стараемся затаить дыхание. Слышим русский возглас с упоминанием матушки, значит, нашей Россией запахло. Кричат: "Стой, кто идёт. Ни с места!" Мы бросились бежать, конечно, норовили на русскую сторону, обратно бежать было незачем. Я при беге запутался в хлебе, упал, а в это время пули засвистели мимо, выстрелы были во все стороны, потом раздался крик: "Стой! Не уйдёшь, заколю!" В другом месте кричат: "Не уйдёшь!" Я прополз некоторое расстояние в хлебе, слышу крики, и я остался лежать. Продолжалось это довольно долго: с одной стороны мне надоело лежать, с другой стороны я чувствовал себя не особенно удобно в этом положении, и я решил уснуть. В хлебе было много запутанных тропинок, очевидно, проходили не только мы одни, меня не нашли.

Когда я проснулся, солнце стояло довольно высоко. Не особенно далеко я увидал дорогу, по которой ходят солдаты — границу. Я лежал на русской стороне на пригорке. Я переполз за пригорок и увидал местного крестьянина, который пришёл с мальчишкой накосить травы. Тот встретил меня вопросом: "Ты откуда? Наверное, из тех, что ночью переходили?" Он говорил по-белорусски. "Что бы вас нелёгкая взяла, хлеб весь спутали у меня". Я сознался, но начал уговаривать его чтобы он меня проёл в деревню. Он говорит, что раз"езды ездят. Начали говорить о деньгах, запросил он с меня полсотни, а у меня не было и тридцати рублей. После долгой ряды он согласился за четвертную доставить меня в деревню. Навалил он на меня охапку травы скошенной, одел гречанник на голову, и мы прошли таким образом мимо раз"езда. В деревне мне рассказали, что из переходивших ночью трое было арестовано. Артём же убежал в деревню и утром уже уехал. Проводники так же частью были арестованы. Ночью на подводе меня отвезли в ближайший город, кажется, Дубно, где я остался с тремя-четырьмя рублями денег и без всякого багажа. [24]

С этими деньгами далеко не уедешь, и я кое как четвёртым классом добрался до Елизаветграда, где я раньше работал, и там в организации получил деньги на дальнейшую дорогу.

Вопр. — На какие средства жил тогда Ленин?

Отв. — Он жил главным образом литературными трудами. Жил он очень сжато и скромно.

Из Елизаветграда с небольшой остановкой в Самаре я приехал в Миньяр. По приезде сделал доклад, записи со с"езда у меня сохранились, они были со мною. Работа в Миньяре продолжала идти прежним темпом довольно широко по сравнению с тем, как я уехал, работников прибавилось. Но после доклада о с"езде было дано знать полиции, может быть из Уфы, что появился Костя-с"ездовец, опять начались попытки арестовать меня в Миньяре. Я переменил кличку вместо "Кости" назвался "Архипом", но это не помогло, меня знали все в лицо. В это время туда назначили или приехал на время пристав, который увеличил число полиции. Мне пришлось держаться более осторожно. Это было к концу лета.

Затем произошёл такой случай. Я жил у Парасковьи Ивановны Швецовой, ко мне приходили товарищи и часто там мы устраивали заседания. Один раз пришёл туда Володя, вскоре после его прихода Парасковья Ивановна прибегает ко мне и кричит, что идёт полиция. Дом её находится около линии Самаро-Златоустовской железной дороги (когда перейдёшь через заводской пруд, первый дом на углу). В этом доме было два хода — один на улицу, другой на линию железной дороги. Парасковья Ивановна начала кричать: "Убегайте скорее". Я вышел на балкон, вижу, никого нет. В это время пришли несколько девиц предупредить меня и кричат: "Архип скорее". Я Володю тащу: "Пойдём скорее". А он не идёт, говорит: "Я устал, не хочу идти". Я ушёл. Меня утащили сначала в один двор, потом в другой. Володю арестовали, после ареста его должны были вести на станцию, версты за три от завода. Дорогой наши ребята хотели его освободить, и полиция не стала бы много протестовать, но он сам отказался и был отправлен в Уфу. Я с ним встретился в 1923 году в Москве, он был управ.делами ВСНХ. Я спрашивал его, что тебя сунула нелёгкая тогда остаться, он говорит, что я просто устал жить нелегально и решил, что пусть лучше арестуют. Он был также дезертир, тогда и его отправили в свою часть, там был суд, его лишили почётного воинского звания (что и требовалось) и выслали в Нижегородскую губернию, где оп спокойным образом прожил до революции. [24об]

После этого мне на этой квартире не пришлось жить, начали "навещать" и поэтому я жил на разных квартирах, поживу на одной недели две, на другой, ночевал у Заикиных, хотя это было и опасно, так как к ним часто заглядывали.

Тогда же в Миньяре мне дали паспорт (в волости были свои ребята). Паспорт бы составлен таким образом: "Крестьянину Миньярской волости Тимофею Селезневу", у которого детей не было, но ему провели по книгам сына Ивана. Из Миньяра я уехал в 1908 году.

Вопр. — Расскажите подробней о Вашем докладе в Миньяре?

Отв. — Когда я уезжал на с"езд, мне были даны определённые указания, чтобы отстаивать большевистскую линию, когда я приехал со с"езда и делал, доклад, то организация была вполне удовлетворена тем, что наши кардинальные требования были проведены. Рабочие это известие встретили возгласами, что наша взяла, дух революционный тогда был ещё силён в Миньяре. В то время там продолжал работать (фамилию я его не помню) товарищ, вроде местного Лбова, да и некоторые из наших ребят участвовали в этом деле, но под сурдинку, т.к. у нас воспрещалось насилие, экспроприации и т.п. Таким образом, они работали нелегально в нелегальной организации (двойное подполье).

Я ездил на конференцию в Свердловск из Миньяра, там бил Лядов, Назар и были или Свердлов или Артём, не помню, кто-то был из эмиссаров Ц.К.

Оттуда я ездил сюда в Полазну к себе на родину.

Вопр. — Как велась работа организации?

Отв. — Она шла прежним темпом, была широкая организация, большие массовки. Несмотря на то, что полиция начала сильнее жать, но мы своевременно уходили. Часто приезжала полиция, но мы в это время были уже далеко, .т.к. нас предупреждали. Особенных провалов тогда не было, за исключением ареста Володи, который сам этого захотел. На массовках бывало 300-400 человек. В то время, как я работал, ходило много женщин, девиц, вообще там была широкая и хорошая организация, одна из лучших на Урале. Тогда нас на конференции называли "Солнце Урала", и действительно это была одна из лучших организаций по мощности и настроению.