Демон шарлатана. Часть первая.

По глубине и длительности затяжки, а главное — по царившему в комнате характерному аромату особого дыма можно было сделать вывод, что курил мой новый знакомый отнюдь не табак.

Я присел рядом с ним, тоже скрестив ноги. Наверное, со стороны мы выглядели как два хиппи.

— Никогда об этом не задумывался, но теперь, когда ты сказал, то да, это кажется мне странным.

Костя удовлетворенно кивнул и вновь уставился в телевизор. Я подумал и решил, что тема действительно исчерпала себя, после чего последовал примеру нового знакомого.

На экране шла странная реклама, которую я уже видел несколько раз, и она снова и снова вызывала на моем лице кривую ухмылку: весёлый негр в разноцветной растаманской шапочке доил жирафа, причем выдаивал не молоко, а разноцветные конфеты, после чего он пробовал одну из них и разражался инфернальным смехом.

— Наркомания повсюду, — хмыкнул я.

— Да ну? — скептически отозвался Костя, выдохнув. — Твой взгляд замутнен стереотипами.

— Да ну? — иронично повторил я. — Тогда просвети меня.

— Эта реклама — гениальная метафора просветления, выраженная языком древних архетипов, — поучительным тоном начал Костя, после чего снова затянулся. Мне пришлось ждать несколько секунд, пока он решит продолжать беседу. — Море на фоне — это область бессознательного в людской психике, дойный жираф — та часть в ней, которая отвечает за "неожиданные" идеи и озарения; негр — тёмная, непознанная и дикая сторона Эго, обычно сокрытая от самоанализа. Разноцветная шапочка на нём свидетельствует об измененном состоянии сознания, глубочайшем сатори, при котором появляется возможность созерцать свою истинную природу. Темное Эго использует жирафа для приобретения нового понимания, нестандартного видения реальности, без искажений, внесённых воспитанием и привычкой. Именно поэтому жираф доится разноцветными конфетами, а не банальным молоком, ведь подлинная Вселенная ничуть не похожа на обыденные представления о ней.

— Угу, — немного подавленно выдавил я, осмысляя прозвучавшее. — А смех Темного Эго символизирует наступление блаженства от состояния просветления, так?

Костя кивнул. За всю речь он ни разу не улыбнулся, но я почти не сомневался, что он просто надо мной издевается.

— А по-моему, дело всё-таки в наркотиках. Как в его случае, — я мотнул головой в сторону телевизора, уже показывавшего крупным планом улыбающееся лицо главы государства, но имел в виду, разумеется, недавнего негра, — так и в твоем.

Костя меланхолично выдохнул облако дыма.

— И как же, по-твоему, наркотики влияют на меня?

— Во-первых, ты становишься болтливее.

Костя снова кивнул.

— Во-вторых, дельта-9-тетрагидраканнабинол ослабляет синаптическую связь в твоем гиппокампе, что приводит к нарушению кратковременной памяти, из-за чего тебе становится трудно сосредоточиться на настоящем. Именно поэтому вместо анализа непосредственной реальности ты занимаешься конструированием безумных химер, по частям вынимая их из недр твоей долговременной памяти.

Костя задумчиво почесал бороду, затем наклонился вперед, взял вторую трубку кальяна и молча протянул её мне.

Я взял. Но затягиваться не спешил, с сомнением разглядывая металлический кончик трубки.

— Сейчас, — пробормотал Костя и встал. Он подошёл к телевизору и, порывшись в недрах комода под ним, выудил какой-то небольшой предмет, повернулся и бросил находку мне.

Я поймал. Это оказался пластиковый одноразовый мундштук, герметично запечатанный в целлофановую обертку.

Пока я прилаживал мундштук к трубке, Костя вернулся на своё место и опять уставился в телевизор.

В течение нескольких минут мы молча поочередно затягивались, бессмысленно наблюдая за мельканием цветных картинок. Не знаю, сколько травы мой новый товарищ впихнул в чашку кальяна, но она никак не кончалась. Прозрачные струйки дыма медленно и красиво циркулировали в воздухе, и разглядывать их было ничуть не менее интересно, чем смотреть в телевизор.

Время от времени мы обменивались короткими репликами, особенно не вслушиваясь в слова друг друга, затем резко замолкали. Программа новостей сменилась каким-то невероятно медлительным и унылым отечественным боевиком, половину экранного времени в котором занимала скрытая реклама и бессмысленные диалоги о том, какими должны быть мужчина, солдат, автомат, автомобиль или даже узел галстука. Последнее вывело меня из задумчивости, и я понял, что боевик давно закончился, и теперь волшебная коробка демонстрировала нам одну из множества передач о моде, где нелепо и ярко разодетые люди учили других людей, разодетых менее ярко, но так же нелепо, одеваться.

— А ведь могли уже на Марсе колонию строить, — изрёк Костя.

— Какая разница как именно ощущать превосходство над себе подобными: через тряпки или через космические корабли?

— Для потребителя — никакой, — согласился собеседник. — Но космические корабли имеют и иное предназначение: расширение влияния человечества в галактике. Это значимо для выживания вида, а не для гнилого капитализма.

— В капитализме нет ничего плохого, — возразил я. — Последние триста лет именно капиталистические отношения запускали научно-технический прогресс.

— Зато сегодня они его тормозят. Капитализм неэффективен в информационном обществе. — Костя задрал лицо к потолку и выпустил струю дыма вверх. — В обществе, где большую часть материальных товаров производят машины, людям остается только производить знание.

— Либо имитировать деятельность, будучи менеджерами, рекламными агентами или семейными психологами.

— Это паразиты, а не люди, — поморщился Костя. — О чем я говорил?

— О производстве знания.

— Точно. Так вот, знание невозможно превратить в полноценный товар, который можно продать или обменять. Знание не убывает у тебя, когда ты его кому-то передаешь. Уже создана глобальная база знаний, распространённая на большую часть земного шара, и каждый третий человек на планете имеет к ней доступ. Или что-то около того.

— Ну и?

— И? Мы вот-вот перейдем к коммунизму, как его понимал ещё Маркс.

Я потер лоб.

— Насколько я помню, Маркс утверждал, что без мировой революции коммунизма не достичь. И что пролетариат...

— Маркс уж слишком верил в свою идею, — перебил меня Костя. — Он мечтал своими глазами увидеть новое общество, поэтому искал его зачатки в своих современниках. Это желание стало когнитивным искажением, вследствие которого он допустил серьезную ошибку. Промышленный пролетариат не может быть гегемоном мировой революции, потому что он уже прочно встроен в систему. Вспомни этапы развития общества по Марксу.

Я посмотрел Косте в глаза.

— Ты всерьёз хочешь, чтобы я сейчас вспоминал основы исторического материализма?

— Да.

Я затянулся. Костя ждал. Я выдохнул и сдался.

— Ладно. Как там... первобытно-общинный строй, затем... рабовладение, кажется, феодализм, капитализм и коммунизм.

— Ты забыл про азиатский способ производства, — недовольным тоном заметил Костя.

— А я не признаю его как отдельную формацию, — выкрутился я.

Костя подумал и закивал.

— Хорошо. В общем, слушай. Рабовладение было уничтожено феодалами — землевладельцами, которые выбились из древней экономической системы. Они были относительно новым явлением. Далее, феодализм рухнул под напором капиталистов. Буржуазия для феодалов была тем же, чем прежде землевладельцы были для рабовладельцев: чем-то новым, что не вписывалось в прежнюю экономику, из-за чего и произошла смена формации. Но промышленный пролетариат не является чем-то внешним для капитализма, собственно, пролетарии, продавая свой труд, являются основой капитализма, а не его врагами.

— Угу, — согласился я, обдумав эту маленькую речь.

— Так что Маркс просто-напросто ошибся. При его жизни не было особого класса, экономически несовместимого с капитализмом, поэтому Карлу пришлось выбрать класс, который просто был максимально недоволен своим положением.

— Логично, — признал я. — А этот новый убер-класс, который сотрет капитализм, это учёные?

— Люди, производящие знание, — уточнил Костя. — Не все они могут называться учёными. Торговля знанием — это нонсенс, она существует лишь как выкидыш капитализма.

— В сети можно что угодно узнать бесплатно.

— Верно. Авторское право, патентное право, прочие недоправа — в условиях всеобщего доступа к информации это всё просто не работает. А если и работает, то во вред: вспомни патентные войны между корпорациями.

— Угу. Запатентовать сотню технологий, чтобы их никто никогда не использовал, это извращение самой идеи патентного права.

— Надо написать об этом книгу.

— Как будто кто-то будет её читать.

— Кто-нибудь будет.

— Тот, кто читает такое, может и сам написать не хуже.

Потом трава всё-таки закончилась, и мы замолчали. Не представляю, что за шаманская смесь была в кальяне, но ни привычного смеха, ни расслабленности, ни, наоборот, жажды деятельности я не ощущал. Вместо всего этого в моей голове роились самые разнообразные мысли, чёткие и логически строгие, но мелькали они настолько быстро, что я не успевал их рассмотреть. Это было одновременно захватывающе и неприятно, и определенно ново для меня. Из обычных ощущений я опознал разве что голод, как всегда после марихуаны, проснувшийся с невероятной силой.

— А есть чего перекусить? — не выдержал я.

— Самому интересно, — вздрогнув, будто проснувшись, сообщил Костя.

Мы вместе отправились на поиски еды.

Огромный белый холодильник смотрелся угрожающе в углу тесной кухни, но, несмотря на обнадеживающий размер, оказался почти пуст. Из куска сыра, обломка палки колбасы и половины буханки хлеба мы соорудили несколько бутербродов и немедленно их уничтожили всухомятку. Пища была жесткой и сухой, но обострившиеся из-за наркотика вкусовые ощущения сигналили мне, что я вкушаю чуть ли не божественную амброзию.

— Кстати, — промямлил я, дожевывая последний кусок хлеба, — а где эти двое?

Костя удивленно поднял брови, но потом, словно вспомнив, тоже начал удивленно оглядываться.

— Позвони своему другу, — посоветовал он с набитым ртом.

Я последовал совету. Тимур не брал трубку.

— Попробуй ты позвонить своему другу, — предложил я.

— У меня нет телефона.

— Да ладно? — нахмурился я. — У всех есть телефон.

— А я не такой как все, — с невероятно самодовольной ухмылкой ответил Костя. — Пошли ещё покурим, никуда твой друг не денется.

Через полчаса мы снова завороженно следили за мерцающим экраном, чей свет уже с некоторым трудом пробивался сквозь вьющуюся завесу дыма.

— Знаешь, я никогда не понимал, как люди могут судить, что правильно, а что нет, — бормотал Костя. — Моих чувств и мыслей хватит, чтобы составить несколько разных личностей, никак не похожих одна на другую. Есть бесконечные варианты взаимодействий между элементами целого, и нынешний исторический период использует лишь ограниченное их число. Мои эмоции — это всего лишь вариант того, каким я могу быть. Мои идеи — тоже. Можно перебирать варианты вечно, но почему-то кто-то постоянно заявляет, что мы должны остановиться на том, что есть. Что важен порядок. Стабильность. Это дерьмо какое-то. Если бы австралопитеки довольствовались тем, что у них есть, мы бы не существовали. Недовольство и жажда большего — это то, что отличает нас от камней.

Я молча его слушал. Наркотик наконец-то добрался до моторной коры и спинного мозга, благодаря чему моё тело ощущало приятную невесомость, будто я висел в центре плотного облака, которое обхватывало меня, словно женские ладони...

Мгновением позже до меня дошло, что меня действительно со спины обнимает женщина, и её теплые руки охватывают мои плечи, а упругая груди прижимается к моим лопаткам.

— Скучал? — шепнуло нечто одновременно в оба моих уха.

— Да не особенно, — прошептал я в ответ, покосившись на Костю. К счастью, тот разговаривал не со мной, а с телевизором, и даже не смотрел в мою сторону.

Демоница негромко рассмеялась.

— Обманываешь, — с интонациями мурчащей кошки протянула она.

— Возможно. Он тебя не слышит?

— И не видит. Я живу только для тебя, милый.

— Надо ли это считать доказательством, что я всё-таки псих, а ты моя галлюцинация?

— Если тебе так будет легче. — Из голоса суккуба резко пропала ирония. — Но учти, что я не исчезну. И ни таблетки, ни сеансы гипноза, ни экзорцизм не избавят тебя от моего присутствия.

— А лоботомия?

— Это не смешно, милый.

Демоница выскользнула из-за моей спины и уселась предо мной, скромно подогнув колени под себя. На этот раз она оказалась одета в обычное, пусть и слегка коротковатое, красное платье без рукавов и с глубоким вырезом на груди. Зелёные глаза не светились, да и вообще она перестала напоминать языческую богиню, став более человечной. Растрепанные ли волосы были тому виной, серьезное выражение её милого лица, или же просто наличие одежды, но мой разум упорно отказывался воспринимать её как демона или галлюцинацию.

Предо мной сидела просто красивая молодая женщина, расстроенная моей грубостью.

— Ладно, я понял: ты не исчезнешь. Так что тебе нужно?

— Мне нужен ты, — сохраняя серьезность, ответила она.

— Можешь пояснить?

— Мы ведь говорили об этом утром. Неужели у тебя настолько плохая память?

Я отвел взгляд от её лица и посмотрел на Костю. Тот сидел, сгорбившись, прямо перед телевизором, едва не касаясь экрана лбом, и что-то непрестанно говорил.

— Ну и друзья у тебя, — насмешливо произнесла демоница.

— Я знаком с ним ещё меньше, чем с тобой.

— Ну... — она улыбнулась, — мы довольно близко знакомы.

— Я имел в виду продолжительность.

— Я поняла. Что же, давай выскажем друг другу всё, что нас не устраивает в настоящей ситуации. Начинай.

Я скептически изогнул бровь.

— Всегда мечтал о суккубе-психоаналитике.

— Я здесь именно затем, чтобы исполнять твои мечты. Но не отвлекайся. Что конкретно тебе не нравится во мне?

— Мне не нравится, что вместо того, чтобы в ужасе убежать, я продолжаю говорить с тобой. Так не бывает. Демонов не существует. Это всё выдумки. Их придумали, чтобы держать невежественных болванов под пятой жреческой касты. И тебя не может существовать. Скорее всего, ты мне просто кажешься, и...

Я не договорил, потому что демоница подалась вперед, и наши губы соприкоснулись. Её огненный поцелуй словно прожёг меня насквозь.

— Это тоже тебе просто показалось? — поинтересовалась она, возвращаясь в исходное положение, пока я пытался унять взбесившееся сердце и восстановить нормальный ритм вдохов.

— Нет. Определенно нет, — сдавленно ответил я. — Но мои физиологические реакции могут быть вызваны психическим расстройством...

— Ты врач?

— Нет...

— Тогда почему ты такой упрямый? Я реальна. Просто признай это, и всем станет легче. Поверь, ты не первый, с кем я устанавливала связь, и неверие в меня всегда было источником опасности.

Я устало потер ладонью глаза и лоб. Нельзя отрицать то, что фиксируют твои органы чувств, даже если ты полностью уверен, что наблюдаешь галлюцинацию — а я вовсе не был уверен; отрицание не решает проблем, оно их откладывает. Чтобы найти выход, надо изучить ситуацию: сыграть по правилам своего ума или внешней реальности, дабы найти способ смошенничать.