— Не, — говорю, — мил человек. Вот я тя слушал, а теперь ты послушай. Со стороны оно виднее. Правильно ты живешь. Пути своему следуешь. Твоя это жизнь. Твоя. Глаза людям отворять, души ихние им же самим показывать. Бард ты по Пути. Такое в тебе жизненное предназначенье, понимаешь?
Гляжу — а актеру чегой-то не по себе, ерзнул на лавке.
— Какой у тебя тяжелый взгляд, мальчик...Точно из-под земли.
— Знаю, — говорю и в кружку опять утыкаюсь. — Это потому, что проклятым родился. Да не боись, на тебя не перекинется... Ты послушай! У всякого человека Путь есть... Ну, судьба. И должен человек понять, куда его Путь зовет, идти по нем и не сворачивать. Если слушает человек сердце свое — не пропустит Зова Пути, правильно выберет. Эт' не всякий сумеет, а ты вот — смог.
— Та! Просто терпежу не хватило доучиться.
— Говоришь, в лекаря тебя прочили?
— Ну! Когда сбежал, отец меня вдогонку проклял.
— Да эт' слова пустые, нету на тебе Проклятья, уж я-то чую. А лекарь из тебя все одно паршивый бы вышел. Лекарь, он знанием живет, аль делом своим, а ты — свободой. Нету над тобой потолка, небо чистое.
— Да, мне говорили, что я не без таланта... А толку-то? Кому здесь нужен талант? Этому быдлу? Душа, ха! Им одна пошлятина по вкусу.
— Не, мил человек, неправду говоришь. Пока человек плакать может, не за себя, за другого — есть в нем душа! А гадость человечью ты покажи, покажи, чтоб смеялись они, над жадностью, над глупостью, над злобой, покажи им, чтоб со стороны-то поглядели! Авось, поймут.
Головой качает, но — задумался.
— А вот ежели б, — говорю, — предложили тебе дом, достаток, еды, одежу богатую — да всё. Сиди, мол, ешь-пей, только не рыпайся никуда — что б ты делать стал?
Хмыкнул актер мой.
— Сбежал бы! — и хохотнул даже. — Не сойти мне с места — сбежал бы через месяц!
— Во. Сталбыть, все правильно. А что грызешь ты себя почем зря, что из дому ушел да в актеры подался, — неправильно. Не сдуру сбежал ты, а Зов Пути услыхал.
— Хм... — актер мой щурится. — Эй, любезный! Обнови-ка парню...
Чую: стронулось что-то в душе его. А ведь это в жизни сам-важное: себя-то найти. Беда, когда даже стоючи на Пути — не видишь. Казнишься, в грязь себя вбиваешь, жалеешь...
И тут — грохот, брань. Драка началась. Прям на наш стол сцепившиеся двое заваливаются. Кружка моя об пол крякается, а бутыль актер выдернуть успел, сует за пазуху. Отскакивает.
— Голову береги! — кричит.
— Чего они?
— Да ничего! От избытка дурости. Сзади гляди!
Увертываюсь. За что? Ведь не трогал его... Тут же с другой стороны за рукав цапают.
— Рубаху порвешь, э!
А актер мой, хоть и тощий, крякает, лавку подымает да как огреет того, что хватил меня, и другому кулаком добавляет. Ну вот, а говорил, на всех плевать...
И канул, пропал куда-то, договорить-то не успели...
Словил я раз и другой — эх, чуял же, что бить будут! А потом так больно в ухо дали, что не стерпел, поймал того за взгляд. Тут ему уж без меня в челюсть свесили...
Пробиваюсь. Каша из людей. Да где ж актер мой?..
И вдруг — вопль.
Жуткий, звериный. Что это? Кто?.. Глаза только вижу. Черные, как две дыры. Лица не разобрать... но это ж... знаю я тебя... Важное что-то должен был... важное...
Да чего ты, чего испугался?
Кто ты?..
Меркнет вокруг, и уж нет ничего.
Кроме
Этих
Глаз...
Раомо Имм-Ар
— В конце концов, боги мы или кто?!
Когда я был помоложе на пару Куплетов Песни, меня тоже тянуло на что-нибудь "этакое". Но молодость, как известно, проходит. У нас, богов, тоже.
— Супер, а? — не унимается братец, — Прикинь: целый мир — как захотим! Наш мир, брат! И уж мы им покажем, с двойным-то потенциалом! Куда там старикашкам замшелым!
Нет, мне нравится его сыновняя почтительность. Совет, значит, замшелый, а мы — цветущие, что ли?
— Кстати, заодно тебе и модель для твоего любимого коэффициента. Дашь им канон от и до — и сиди в небо плюй, наблюдай, как они слово божье перевирать станут... Ну? Ну супер же!
Знает, чем поддеть, любезный братец. Коэффициент искажений — то, над чем я бьюсь уже не меньше Такта Песни. О, я категорически не согласен с коллегами, считающими искажение богоданных легенд чем-то вроде "осквернения". Напротив! Вносимые людьми изменения являются как бы проекцией их развивающиейся культуры, это естественный процесс, к тому же интересный сам по себе.
— Кстати, насчет... — по его смущению я догадываюсь, о ком он собирается говорить.
Не надо, братец. Не вслух.
— В общем, почему бы нам самим Прецедент не забацать? Ма-аленьких таких полубогов, э? — Он заговорщически подмигивает. — Пока они треплются, мы возьмем и сделаем! И все умоются: и Консервы, и Нейтралы, и старикашки наши. А?.. По мне, так отличный подарок вышел бы...
Подарок... "Вот видишь, смертные способны дорасти до богов. Я доказал это. Сам. Для тебя. Случившееся между нами — недоразумение. Прости меня..."
— Не мир, а конфетка, — бубнит братец, — Можно даже несколько их нафигачить: допустим, биологическую цивилизацию, а другую сделать супер-магами, ага?
Люди дарят любимым цветы. Может бог подарить любимой мир? Бог я или нет, в конце-то концов?!
— Ладно. Планету присмотрел уже?
— А как же! — Наэро весь сияет, и я невольно заражаюсь его азартом.
Это будет непросто и займет не один Такт Песни, но... если только получится. О, это искупило бы всё!..
Лаира Эл-Ар
Субэкваториальная зона, каменистая пустыня, проливной дождь. Пробный осмотр объекта.
Раомо висит в верхних слоях атмосферы, заэкранировавшись и полностью меня игнорируя. Бойкот. Прекрасно.
Наэро в Форме гигантского звероящера носится внизу по лужам, подпрыгивает, хлопая передними парами лап, и бурно радуется. При этом он выкрикивает дословно следующее: "Классненько! Ща мирок сляпаем!"
И что же, простите, значит "сляпаем"? Увы, подобный жаргон малоразвитых существ прекрасно отражает отношение этого молодого божества к священному акту Творения. "Сляпаем мирок" — это не значит провести комплексное заселение биологическими объектами. Это значит именно "сляпать". Вот они и ляпают, недоучки, халтурщики, и некому за это по рукам бить...
Сляпали. Молодцы. Классненько стало. Всем классненько и по кайфу.
— М-да. Продолжение записи. "Таким образом, Раомо Имм-Ар и Наэро Имм-Ас-Ар были допущены грубейшие ошибки при заселении объекта 23330-28-4. В то время как предельно допустимое число разумных видов для данного типа планет составляет три, в какой-то момент было допущено сосуществование восьми (!) неродственных разумных рас в пределах одного материка и прибрежных вод. Часть из них впоследствии вымерла, но между оставшимися неизбежно возникали территориальные конфликты, что результировало в межрасовую войну, а в итоге все ее участники были грубейшим способом уничтожены самим Наэро.
Мои попытки помочь братьям добрым советом были встречены неадекватно и крайне агрессивно, особенно со стороны Раомо.
В настоящее время на планете осталось три разумных расы и конфликтов между ними не наблюдается. Однако, поскольку всеобщая императивная религия заблаговременно внедрена не была, на планете процветает разнузданное мифотворчество, измышление ложных богов и даже атеизм. Результатом этого стало тотальное падение уровня веры в мире и, как следствие, утрата богами влияния на свои творения.
Такое положение дел чревато неминуемой катастрофой (прецеденты известны), поэтому, как бог-наблюдатель, я убедительно прошу Совет во избежание трагических последствий взять ситуацию под свой контроль".
Тау Бесогон
Тело ощущалось как множество разных болей и неудобств. Болело в общем всё, подо мною было жестко, во рту стоял металлический привкус. Я по привычке ощупал языком зубы. Вроде, новых потерь нет.
Рядом булькнуло. Потом мою голову приподняло и в рот влилось немного воды. Я через силу сделал глоток и стал промаргиваться, но перед глазами еще плыло.
— Дылда, ты? — просипел я. — А ребята где?
— Ушли, — сказало рядом чужим голосом.
— Вот уроды...
— Ты их сам прогнал. Они тя поднять хотели, а ты заругался, чтоб оставили.
— Ага... А ты чего тут? — Я даже не стал проверять кошель. Уж и на том спасибо, что незнакомец не огрел меня камнем по башке.
— Спросить, чего ты орал. Как прям Наэ увидал... — незнакомец спешно осенился. — Ну, и постеречь...
Я таки ощупал пояс — кошель наличествовал. Сапоги, кажется, тоже.
— Полей мне на морду, пжалста, — попросил я.
Глаза расклеились, и мне, наконец, удалось сесть. Вокруг обнаружился грязный проулок у черного хода кабака (ну, естественно). Свет сюда еле проникал, и от собеседника я разглядел лишь силуэт кудлатой головы да торчащие острые коленки.
— Спасибо, — сказал я. — Кому обязан?
— Че?
— Как тебя звать, приятель?
— Йар, — буркнул он и завозился беспокойно: — Черт, рубаху попороли...
— Тау Бесогон, — представился я.
Он хмыкнул.
— Эт' враль, что ли?
— Вроде того.
— А... А чего орал? Ну, тогда?
— Да так, нашло.
— А...
И только тут я сообразил, что это его глуховатый басок насторожил меня в кабаке. "Проповедник"! И это его взгляд я поймал в общей свалке.
— Откуда ты знаешь про Рафасс? — спросил я в лоб.
— Чего?
— Рафасс. Истинный Путь души.
Он дернул головой, как коршун на добычу. Блеснул во мраке хищный глаз.
— А ты? Нешто в желтых землях бывал?
— Не, — сказал я, — но у меня учителя были из тамошних. Я учу языки.
— У тебя есть учитель из желтых земель?
— Ну. Один так у нас и живет.
— Откуль он?
— Из Веруана. Вообще-то он раб и... — тут я ощутил на руке мертвую хватку.
— А... п-повидаться... с ним? А? — парень аж заикаться начал. Забавно.
— Попробуй. Но он... сдвинутый малость. А как узнал, что его родины больше нет, так вообще...
— Как нет?! — подскочил Йар. — Веруана — нет?
— Ну да. Он пал, лет дюжь-пять назад. Рию отошел.
— Рию? — прохрипел Йар так, будто в Веруане у него мама родная.
— А что? — спросил я участливо.
— Ничего. Поехать туда хотел...
— Ну, это точно ни к чему, — сказал я. — Там... ничего не осталось. И никого. Только кто в плен попал, как дедок наш. Но он и правда того, с мертвецами разговаривает...
— Тогда пошли к тебе в дом, — сказал Йар.
И мы пошли.
Я глядел под ноги, размышляя о несовершенстве человечьей натуры, а земля то и дело подпрыгивала и бросалась на меня, отчего становилось нехорошо. Йар же волок меня и бубнил что-то виновато-оправдывающееся, в смысле, что не хотел навязываться. Но волок решительно.
Была уже ночь, но довольно светло и людно. Шли переулками, потом выбрели на площадь: огни, шум, музыка, хохот, мутит от запахов... опять переулки. Тело, наверное, лучше меня помнило, куда брести, и спустя некоторое время на нас пахнуло ароматом цветущих садов, взгляд выхватил из сумрака витые столбики ограды, калитку, белый край флигеля. Усадьба Торрилунов, наших соседей. Почти дома.
— Туда! — скомандовал я и... упал.
тетушка Анно
— А еще бають, живут тама твари невиданные. Не то бесы, не то черти, кто их разбереть? Ликом черны, а волосом что твой снег белы. Сами ма-ахонькие, добро нам в пояс. И не говорять по-людски, а все чирикають. По горам путников с дороги сбивают, морок наводят, а уж как глазищами-то зыркнут — так и дух из тя вон.
— Охрани и убереги!
Я ахнула, осенилась пресветлым знамением. Сердце-то в груди так и подпрыгнуло. Странница покивала и степенно сложила ладони на подоле. Я подлила божьей женщине кипяточку, подвинула поближе плетенку с пирогами. Таких людей послушать — одно удовольствие. Блаженные — они и ко Господу ближе.
Хозяйские-то дочки старшие ругаются на таких: кликуши, мол. А сами, как прослышали про божью женщину, так все в кухонь ко мне и слетелись. И прислуга тут же вся, и меньшие, вон в уголку притихли, глазёнками сверкают.
Я сказала:
— Пойдем-ка ластоньки, я вас уложу.
А Аалю мне:
— Нет, пусть сперва доскажет.
И остальные туда же. Что за упрямые девки! Сами уж страху набрались, но не уйдут, хоть прибей.
Ялла выглянула в окно и поежилась. Захлопнула ставень, сказала:
— Эка страсть! Тьма тьмущая, луны не видать, а фонарь с калитки, верно, сперли опять. Слышь-ка пьяные на площади гомонят, Крыла Его над ними нет...
— Тьфу, лихоманка их заешь! — странница всплеснула руками. — А ведь уже самое время Нечистому выходить на поживу. Да-да. Вот так выползет где-нито на божьей земле. Глядь — а честные люди по хатам сидят, Держителю поклоны кладут. Заглянет Злыдень в одно окно, в другое — нигде отрады черной душеньке нету. А святая землица ему пятки-то припека-аить, припека-аить. Потопчется он, горемычный, помечется, да и нырь обратно в Преисподню. А иной раз выглянет — а вокруг все и пьють, и гуляють, и блудят. Вот где Врагу рода человечьего раздолье! Сложить он на спине крылы черные наподобие плашша, прикроить клюв-то и хо-оит промеж охальников да выпивох. Ищеть, значить, жертву себе. А найдеть какого-нито отчаюгу-безбожника и ну его обхаживать, ну уговаривать. Уж я те, мол, сделаю золота, как запросишь, и вина поставлю, сколько выпьешь. Будешь ты и богат, и удачлив, и собою пригож. И дом — полна чаша, и жена-красавица, и во всех делах везенье, и все чего ни пожелаешь дам. А уж ты мне, мил друг, окажи одну услугу...
Кто-то из меньших ахнул, зашептал тихонько: догадалась, мол, что за услуга-то. Но Эру, самого дочка старшая, сделала им знак помалкивать. А я подумала: эх, детонька, кабы просто так. Истинный-то бес куда коварней...
А странница продолжала:
— Нашептываить ему подлец сладки речи, а дурень и уши развесил. Так его, значить, Нечистый окрутил. И горе великое, коли размякнет простофиля и согласится Сокрушителю помочь. Впрыгнеть тогда Изверг ему в самое сердце, душу-то бедолагину враз демоны и уволокуть. А Вражина в теле евойном поселится. И всю ночь до первой зорьки будет по земле ходить открыто, в образе человечьем. Будет люд смущати да заблудшие душеньки к себе утягивати. Хоит, значица, Живоглот по дворам. Сам огромный, весь кабыть из одних костей, а уж рылом страшон! Броит и выискиваить, и в колотушку постукиваить. Глаз-то вострый, хишшный. Ручищи что твои грабли здоровушши, чтоб сподручней было душить. Когти длиннюшши, кабыть ножи, зацепють крепко — не выдесся. А зубов полон рот, да все черные, вострые. А заместо языка — жало змеиное. Как увидит Душегубец дом, где истинного порядку не ведають, так откроет двери, взойдет и...
Бух! Бух! Что-то стукнуло за стеной. Охрани и убереги! Мы повскакали с мест. Ялла схватила ухват, я — кочергу. Девчонки затряслись. Богомолка нырь за печку.
Бух, бух! — все ближе. Бу-бух!
— А ну, кыш! — гаркнула Эру басом со страху.
Дверь распахнулась, и на пороге явился огромный, костлявый, клюв торчком, очи горят. А под мышкой у него — человек, весь в крови... Девчонки завизжали, я обомлела.
