— Документы, — бесстрастным тоном требует сержант. Я вдруг проникаюсь к нему сочувствием: пообедать — и то нормально не дают. — Ты, — кивок в строну избитого, — тоже.
На белую пластиковую столешницу ложатся наши удостоверения, командировочные листы, накладные на груз и паспорт неудавшегося ухажёра. Сержант переписывает данные в блокнот. Затем просит предъявить документы женщину, она охотно подчиняется, попутно продолжая пересказывать увиденное второй или третий раз. Сержант морщится.
— У вас есть к нему претензии?
— Нет, — отвечаю я, — мы всё равно сегодня уезжаем.
На лице сержанта читается облегчение. Не придётся оформлять протокол, записывать показания внимательной дамы. Раньше за нарушение общественного порядка светил штраф, теперь сообщают на место работы, и начальник накладывает взыскание сам — например, в виде лишних рабочих часов.
— Тогда свободен, любитель острых ощущений.
Кто-то из бойцов, сжалившись, даёт мужику носовой платок.
— Извините, девушка, — неожиданно оборачивается он. — Дурь нашла.
Конфликт исчерпан, сержант устало плюхается на стул.
— А теперь я, наконец, намерен поесть — и все твари Иного мира меня не остановят.
— Прошу прощения за это шоу, — говорит Дэй подавальщику, принимая у него пластиковый поднос с тарелками. Тот неопределённо пожимает плечами, мол, ничего, бывает.
В золотистых глазах Дэя медленно тает отражение холодных улиц, теперь уже сгинувших, где оказаться с десятком переломов в канаве было настолько же простым делом, как поймать попутку на трассе.
— Тебя можно оставить одну хоть ненадолго? — Вопрос задан без раздражения, больше из любопытства.
— Можно, я бы справилась.
— ...Чистильщики, что с них взять? — долетает до нас обрывок разговора. — Они, брат, такое видят, что недолго и с катушек слететь.
Дэй старательно прячет улыбку.
— А вдруг она и вправду его сестра?
— Может, и так. Хотя фамилии в документах разные. Я ж говорю — ненормальные. А, может, мир их так меняет, что на одно лицо становятся.
Теперь уже мне приходится приложить максимум усилий, чтобы не расхохотаться в голос.
...Ящик. Фанерный, хотя раньше медикаменты паковали в картонные. Я знаю, изнутри хрупкие коробочки с ампулами переложили ватой.
Я смотрю на него с жадностью всё время, пока мы заполняем документы и ставим подписи. Это шанс. Шанс для многих детей выжить и вырасти здоровыми.
Переглядываюсь с Дэем. Слова тут не нужны, он и так прекрасно знает, о чём я думаю.
Четырёхлетней давности эпидемия. Трое детей и мужик-работяга, которому не повезло не переболеть этой гадостью в детстве. Да, жертв было больше, но эти — у меня на руках. Единственное, кажется, чего у нас тогда было вдоволь, так это дезинфицирующего раствора. Я почти не появлялась дома, боясь заразить Дэя. Он, правда, уверял, что у него иммунитет к любой болезни, что он большую часть жизни обходился без прививок, но рисковать всё равно не хотелось.
Жертв было намного больше.
Особенно в других регионах.
Дэй.
Погрузив ящик, мы запрыгиваем в кузов и закутываемся в плащ-палатки. Не факт, что удастся поспать, но уж точно не замёрзнем.
— Расскажи мне что-нибудь, — просит Рин.
— Например? — Я запускаю пальцы в её растрепавшиеся волосы. "Дети ночи и тумана, пьющие лунный свет..." Всё-таки с учёными общаться — себе дороже. Так мозги закрутят, что двойное дно будешь в банке с тушенкой искать.
— Ты же столько историй знаешь. Дорожную легенду какую-нибудь.
— Да ну их, эти ходячие трупы. Давай я тебе сказку расскажу. Добрую.
Духова Ночь.
Но ждёт дорога и зовёт
Бродяжьим роком меченых...
Дымка
Восемь лет назад.
Картинка, однако. Сижу на подоконнике, обнажённый по пояс, честно пытаюсь сохранить непринуждённую позу. Распущенные волосы щекочут плечи. По мастерской гуляют сквозняки.
— Долго ещё?
— Терпение — это добродетель, — на миг отрывается от альбома Конрад.
Если оно оплачено — тем более. Я посмотрел вниз, на улицу. Целые потоки воды с шумом обрушивались с крыши, у старых водостоков бурлило, как в водоворотах.
Пару дней назад, когда я шатался по здешнему базару, на меня налетела женщина. Рыжеволосая, в чёрном шерстяном платье, бледно-голубые глаза за толстыми стёклами очков кажутся огромными. Из её корзинки посыпались овощи и какие-то бумажные пакетики. Я наклонился, помогая ей собрать разлетевшиеся покупки.
— Спасибо, мальчик. Я такая неуклюжая.
— Не стоит благодарности.
Вдруг её взгляд задержался на моём лице.
— Мальчик, подожди. — Тонкие пальцы с несколькими серебряными кольцами ухватили меня за подбородок.
— Леди, я ничего у вас не крал, — слабо запротестовал я. Но она меня даже не услышала.
— Нет, ну какой типаж. Скулы, разрез глаз... Скажи, ты красишь волосы?
— Нет. — Я никак не мог понять, куда она клонит.
— Прекрасно, прекрасно, — пробормотала женщина в очках. — Идём.
— Куда? — Но она уже схватила меня за запястье и потащила. Я, конечно, мог вырваться, но не устраивать же драку.
Мы свернули в сторону от базара, туда, где асфальт сменился старой булыжной мостовой. Это был район старинных особняков, сейчас обветшавших и сдаваемых внаём как многоквартирные дома.
Дом, к которому она меня привела, оказался выстроен прямоугольником вокруг дворика с несколькими чахлыми деревьями и пустым бассейном. Вниз со второго и третьего этажей вели металлические лестницы вроде эвакуационных, явно пристроенные позже.
Мы поднялись по одной из них. Женщина толкнула дверь с написанным краской номером двадцать девять. За дверью оказалась полутёмная прихожая.
— Конрад! — крикнула моя спутница. — Я нашла модель.
Конрад и Мередит не были мужем и женой. Они вообще парой не были, как, впрочем, и родственниками. Творчество объединяло их куда прочнее. Официально студией считалась большая комната, на деле же наброски и готовые работы давно рассыпались по всей квартире.
Поначалу мне казалось неправильным брать у художников деньги. Улица быстро учит не отказываться от того, что само плывёт в руки, но получать плату за то, что ничего не делаешь...
— Брось, — уговаривал меня Конрад, — ты тратишь своё время, в которое мог бы подработать. Так что это всего лишь компенсация, к тому же не очень большая.
Тогда я стал помогать Мередит по хозяйству. Нёс покупки с рынка, чистил овощи — к слову, получалось у меня куда лучше, чем у неё.
Жители особняка напоминали мне не соседей, а большую, очень шумную семью, часто ссорящуюся и столь же часто мирящуюся. Художники, как Мередит и Конрад, уличные музыканты и актёры, была даже парочка журналистов из городских газет. Теперь я понимаю, что роднило меня с этими людьми. У них была профессия, деньги, крыша над головой, но жили эти люди улицей. Стихийными ярмарками под открытым небом, уличными представлениями и выставками, городскими новостями. Улица стала их подлинным домом, источником дохода, холстом, вдохновением и выставочным залом.
Я научился куче не самых нужных, но интересных вещей. Делать реквизит, смешивать краски, грунтовать холсты. Этим даже можно было немного подзаработать. Периодически Мередит сбивалась с ног, разыскивая меня по всему дому.
А ещё мне давно не удавалось нормально почитать. Не урывками после работы или в ожидании автобуса. Я, оказывается, успел забыть, каково это: сесть и прочитать книгу. Не следя за временем, не борясь со сном. Этим вовсю пользовался Конрад, когда работал над картиной. Шикарный способ удержать меня в одной позе несколько часов.
Странное ощущение: когда мы с ним вместе что-то делали, он рассказывал байки из своей жизни, расспрашивал меня, обсуждал со мной книги или свои работы. Но стоило ему занять место за мольбертом, как моя личность для Конрада исчезала. Я становился предметом, случайным образом, данным художнику для воплощения его замысла.
Праздновали в этом странном доме часто. Дни рождения, выставки, удачно поставленную пьесу, официальные праздники... Эти люди умели веселиться, но любили и работать. В тот раз отмечали помолвку. Накрывали большой стол во дворе, почти все жильцы что-то готовили, кто-то включил проигрыватель на полную мощность и выставил колонки в открытое окно.
— А бокалы-то мы ещё в прошлый раз Аннабель одолжили, — вспомнила нарезающая фрукты Мередит. — Дэй, может, сходишь, а то я зашиваюсь с этой готовкой?
— Куда?
— Лестница, которая в палисаднике начинается. Второй этаж. Если никого не будет, возьмёшь в кухне, на подоконнике. Красная такая коробка.
— Сейчас.
Я ссыпался по лестнице во двор. Вообще-то существовало ещё несколько лестниц и переходов внутри самого дома, но пользоваться ими никто не любил. Часть дверей заколотили, чтобы хоть как-то разделить квартиры. Попетляв по коридорам, можно было выйти на старый и непонятно на чём держащийся каменный балкон, лепившийся к внешней стене здания. Особняк строил в конце позапрошлого века какой-то богатый псих, и на планировке это отразилось не лучшим образом. Палисадник явно разбили намного позже, отгородив угол внутреннего двора. Там в старых автомобильных покрышках росли неизвестные мне ярко-розовые цветы, а по стене змеился дикий виноград. На площадке второго этажа стоял ящик с такими же цветами, как и в палисаднике. Я постучал в облупившуюся дверь.
— Можно?
Тишина.
— Аннабель? Вы дома?
Хм, а дверь и вправду незаперта. Впрочем, закрытая дверь для этого дома — редкость.
— Эй, я войду?
Нет ответа.
В прихожей оказалось почти пусто. Висел на вешалке тёмно-синий летний плащ, в угол была сдвинута уличная обувь. Планировка такая же, как у Конрада и Мередит. Значит, кухня — там. Чисто, но есть этакий творческий беспорядок. Посуду здесь явно мыть не забывают, но часто занимаются на кухне чем-то, кроме готовки и еды. На столе — кружка с недопитым кофе, рядом — нитка непрозрачных зеленоватых бусин неправильной формы. Подойдя ближе, я увидел, что конец нити продет в иголку.
Ага, вот и коробка на подоконнике. Я поднял крышку: вдруг там не бокалы, а, скажем, стратегический запас конфет к чаю? Или нитки для вышивания? Но нет, под утренним солнцем блеснуло тонкое стекло. Я сунул коробку под мышку и уже собирался уходить, но мой взгляд вновь упал на недоделанное украшение. Что-то оно мне напоминало. Нет, я ж не девчонка всё-таки, бусы и прочая дребедень мне неинтересны. Понял только тогда, когда взял безделушку в руки. Такие камешки приносило морским приливом. Целую вечность назад. Только там они были в каком-то сероватом налёте, вперемешку с ржавыми гайками, пивными пробками и прочей гадостью. А эти лежат уютно на кухонном пластике, чистенькие и отполированные, чуть ли не подмигивают.
Как и всегда при воспоминаниях о доме, настроение ушло в минус.
— Не останавливайся, — дружелюбно посоветовали от двери. — Стырил сервиз, тырь и побрякушку.
Женщина прислонилась к косяку. Видимо, только что вышла из ванной. Мокрые светлые волосы отброшены за спину, капли воды на голубом халатике расплылись тёмными кляксами. На халатике, ага. Голубой такой, шёлковый, заканчивается значительно выше колена. А дальше — ноги. Красивые ноги, длинные, и... Надеюсь, я не очень заметно краснею?
— Меня Мередит послала.
— Далеко? — женщина явно развлекалась.
— Да уж не близко. — Боги, что я несу?! Кроме коробки, естественно. — Им бокалы нужны.
— Нужны — так бери. — Пришлось посторониться, пропуская её в кухню, и одновременно пристроить камешки на место. — Только тут не все, сейчас достану.
Она открыла посудный шкафчик и вытащила ещё четыре бокала. Стеклянное семейство воссоединилось.
— Недавно здесь живёшь? — как ни в чём ни бывало спросила Аннабель (а кем ещё могла быть эта дамочка?).
— Вторую неделю, — ей-то что?
— Оно и видно. Мрачный, как воронёнок. — Она шутливо дёрнула меня за хвост. — Красишься, что ли?
Есть два вопроса, в ответ на которые я начинаю шипеть. Первый — о родителях. Нет, ну в самом деле, какое продавцу в забегаловке дело, ждёт ли меня в машине отец, если я зашёл купить поесть? Что ему, денег с этого в кассе прибавится? Второй — вот этот. В моду всегда входит то, что считается редким, поэтому девчонки и парни из центральных регионов часто выкрашивают свои русые и пепельные шевелюры в иссиня-чёрный цвет. После того, как на трассе меня об этом спросили в пятнадцатый раз, захотелось купить осветлитель и выбелить волосы до цвета снега, до ломких кончиков. Здравый смысл, правда, подсказывал, что получится скорее цвет ржавчины, да и было бы ради кого стараться.
— Нет, — бросил я, — это парик.
И чуть ли не бегом выскочил из квартиры.
На лестнице я едва не сшиб поднимавшегося человека, даже не успев его толком разглядеть. Перед глазами мелькнул белый свитер, бокалы в коробке жалобно звякнули.
— На взлёт пошёл? — дружелюбно поинтересовалась жертва моих скоростных перемещений. Голос оказался звонким и на редкость мелодичным.
— Простите, леди. — Я приоткрыл коробку, проверяя целостность посуды, и только потом поднял взгляд.
Кажется, с "леди" я поторопился. Во всяком случае, я ещё не встречал девушек, которые так коротко стригли бы волосы и по-мужски — большим и указательным пальцами — держали бы сигарету. Вот девушек в драных джинсах — да, видел. Лицо... Жёсткая линия губ выдавала парня, но серые лучистые глаза для мужского лица казались слишком большими. В ушах целая коллекция разнокалиберных серёжек, запястья украшены тонкими металлическими цепочками, но это не показатель. Взгляд рефлекторно задержался в районе груди, но свободный свитер надёжно скрывал фигуру. Руки... Узкие ладони, тонкие пальцы с короткими ногтями, но чувствуется в них нешуточная и отнюдь не женская сила. Самая большая странность состояла в том, что я даже не мог понять, красиво это существо или уродливо. Если признать его девушкой, то это была бы девушка с самыми красивыми в мире глазами, однако её портили бы тонкие бледные губы и чересчур короткая стрижка. Парню же совершенно не шло обилие украшений. Да и подкачаться бы не мешало.
Пока я, напрочь забыв о вежливости, все глаза пялился на такое чудо, человек снисходительно позволял себя рассматривать, такая реакция для него (неё?) явно была не в новинку.
— Как тебя зовут, юный пилот? — Я вздрогнул, словно вдруг заговорила картина. Или статуя.
— А! Я Дэй. — И всерьёз задумался, стоит ли протягивать руку.
— А я Эмбер. — Собеседник избавил меня от затруднений, стиснув мою ладонь. Рукопожатие оказалось не по-женски сильным. — Наверное, не всех тут ещё знаешь?
— Ага, — я покосился в сторону квартиры Аннабель, — только что с некоторыми, кхм, познакомился.
— Привыкнешь, — обнадёжили меня. — Ладно, бывай. Ещё на празднике увидимся, да и вообще.
— Эмбер, — окликнул я, стоя на последней ступеньке лестницы, — а ты чем занимаешься?
Он (проклятье, я не знаю, как называть это существо) обернулся.
