| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вот почему на втором партсобрании, где МГ вынесли строгий выговор с занесением в личное дело, Джелепов сказал, что согласен возглавить Лабораторию, но только при условии, что Михаил Григорьевич останется в ней работать — и это удивило многих.
Беспартийный ученик МГ Г. Д. Столетов вспоминал: "Вдруг — гром среди ясного неба: в ИЯПАН созывается партийное собрание, как обычно, закрытое от подавляющего беспартийного большинства... Поводом стало письмо в ЦК КПСС от группы сотрудников с жалобой на будто бы самоуправные действия директора. Кто был инициатором, история умалчивает. Говорили что-то о грубости, чуть ли не хамстве М. Г. по отношению к подчинённым. Но факты говорят иное. К нам, юнцам по сравнению с ним, он неизменно обращался уважительно по имени-отчеству, не допуская бестактности, даже если был очень недоволен нашей работой. Впрочем, любое резкое замечание, при желании, можно трансформировать в грубость, а откровенное нелицеприятное высказывание — в хамство..."
Всякое могло быть. И это тоже. Жизнь сложна. Вспомним "свирепый реализм" Шолохова: "Хмелем била власть в голову простого от природы казака". А МГ был как раз из донских казаков. Скорее всего, письмо стало всего лишь поводом. Алексей Алексеевич, человек органически не переносящий фальши, на склоне лет сказал: "Провели нас как котят. У них всё заранее было решено".
Михаил Григорьевич считал, что его сняли из-за того, что в конце 1954 года он отказался покинуть Дубну и подключиться к решению проблемы управляемого термоядерного синтеза; когда об этом доложили Н. С. Хрущёву, первый секретарь ЦК КПСС "почесал карандашом свою лысую голову и сказал: а советский ли он человек?"
Мещерякова перевели в начальники отдела, а разницу в окладах компенсировали персональными надбавками. Он сохранил за собой директорский кабинет и продолжал смотреть на Джелепова как на своего заместителя. Критиковал его при каждом удобном случае разносил в хвост и в гриву. Джелепов сначала терпел, а потом стал отвечать. Решающий удар был нанесён им в 1960 году: когда не стало Курчатова, не стало и отдела Мещерякова, не стало и его привилегий в виде персональных надбавок, и МГ пришлось переехать из двухэтажного коттеджа напротив первой гостиницы институтской Дубны в правую половинку одноэтажного коттеджа по улице Школьной, ныне Флёрова.
Тяпкин чувствовал себя победителем. Его огорчало лишь то, что жалобы на МГ пользовался правом первой подписи, "положили под сукно". Почему? — поинтересовалась Галина Евгеньевна. А потому, что так работает и Джелепов, ответил Тяпкин. И другие... И Галина Николаева вспомнила слова Митина о том, что Джелепов — единственный из директоров, кто не членкор. Он спит и видит себя в Академии. А его уже два раза "прокатили". Последний шанс — через четыре года. У него один выход: сделать открытие. Хоть примазаться!!!
* * *
* * *
*
ВСТРЕЧА С ХОЗЯИНОМ
Галина Николаева уже столько слышала о бывшем хозяине Дубны, что пора было познакомиться с ним лично. Она уже видела его на семинаре, где молодой физик Борис Неганов докладывал об опыте с использованием поляризованных мишеней. Доклад выслушан, докладчик отвечает на вопросы. Время от времени слушатели о нём забывают и дискутируют между собой. Страсти накаляются, становится жарко. Галина Николаева делает пометку: "Слышу одного Тяпкина".
Бывший директор Лаборатории М. Г. Мещеряков, продолжая вести себя как директор, подводит итог:
— Неганов, сядьте. Сядьте, сядьте. Я вас слушал, послушайте меня. У вас не готово. Поддерживаю, но пока — сыро.
Его преемник В. П. Джелепов оставляет последнее слово за собой:
— Сыро, но надо поддержать. Это украсит советскую науку.
И вот Галина Николаева у Мещерякова в его огромном кабинете. Поверженный великан держится величественно и побеждённым себя не признаёт. Галине Николаевой кажется, что она хорошо знает этого человека, историю его жизни и карьеры: это "история о человеке, который забыл, что он — доверенное лицо народа, и вообразил, что он хозяин". Каких-то семь лет назад он действительно им был, полновластным хозяином институтской Дубны, а некоторые до сих пор считают, что и основателем. Видевшие его в первой половине 1950-х говорили, что он выглядел преуспевающим генералом от науки, кем он в то время и был, "он просто купался в этой роли".
Сатирическая поэма "Верноподданный", написанная во времена "закрытой" физики, автор которой пожелал остаться неизвестным, подтверждает сказанное:
Трепещет в страхе весь народ,
От гласа моего сосновый бор немеет.
Хочу — и Волга вспять пойдёт,
И Каспий жалкий обмелеет...
Я властвую, и лик мой блещет,
Пресечь все недовольства я готов.
Кто недоволен мной, тот пусть трепещет!
Я — вождь Иванькова, М. Г. Мещеряков!
А вот ещё одно народное творчество — переделка известного стихотворения Алексея Константиновича Толстого под реалии "Ново-Иваньковского государства":
В эти топи, в эти грязи
Послан был удельным князем
Наш крутой Мещеряков...
Автору, молодому теоретику Ростиславу Рындину, МГ благоволил и продолжал благоволить и дальше: экспериментаторам следует дружить с теоретиками, у них всегда можно получить дельный совет.
— Я приехал в Дубну, когда никакой Дубны ещё не было, одна деревня Ново-Иваньково, и я был сотрудником ? 1 в собственной лаборатории...
"Мещеряков сидит в своём огромном кабинете; он "играет" роль руководителя" — записывает Галина Николаева. А в голове у неё звучит голос её антигероя из романа "Битва в пути": "Я пришёл сюда в 1944 году. Руины. Битый кирпич. Стекло, спёкшееся в сгустки..." Строчкой ниже она добавляет: "Говорит как кликуша, закатывает глаза, фальшивая улыбка — ох, какой ортодокс!"
— Мы занимаемся взаимодействиями протонов с протонами... Наша задача — раскрыть природу ядерных сил... Какая от этого будет польза? Позвольте пример. Я работал в Радиевом институте. В то время занятия ядерной физикой считалось чем-то очень далёким от практических дел, ими занимались какие-то чудаки. А через несколько лет... вы знаете, что случилось. Другой пример. Математическая логика когда-то считалась отвлечённой наукой, но ей обязаны своим появлением электронно-вычислительные машины, и теперь целые институты ею занимаются...
Как красиво говорит! иронически замечает Галина Евгеньевна. А Михаил Григорьевич продолжает рисовать картину, на которой появляется Япония, где живёт Хидэки Юкава, предсказавший ещё не открытый квант ядерного взаимодействия — пи-мезон, Соединённые Штаты с Норбертом Винером, первые лекции которого о будущей науке кибернетике он слушал в 1946 году...
— Вот вам логика. В какой-то момент вдруг становится нужно, и этот момент невозможно предугадать, если человек ведёт исследования на переднем крае науки...
Мещеряков затрагивает болезненную тему:
— Наука — большая социальная сила. У нас она хорошо оплачивается: коттеджи, машины, зарплаты... К науке пристаёт много бездарностей. Их надо отлучать от науки, а мы не можем. Многие этого не понимают... Наше общество таково, что нет никаких перегородок к любой науке... Но перегородка-то есть: талант!
Мещеряков предлагает мысленный эксперимент: представьте, что вам дали билет в Большой театр, а там сегодня танцует не Плисецкая, а секретарь парткома театра — вы пойдёте?
И продолжает:
— Штат сотрудников нельзя увеличивать бесконечно. МГУ заканчивают талантливые люди, а взять их нельзя. Все места заняты. Человек бездарен, занимается демагогией, прикрываясь профсоюзом, общественными организациями — а попробуй, выгони его! Если человек "не тянет", так трудоустройте его, найдите ему занятие по уму. Пусть освободит место. Многие этого не понимают...
Галина Евгеньевна делает ремарку: "Вздыхает". МГ уточняет: "Я не считаю, что я злодей. Я сам до 17 лет пас лошадей. Будучи аспирантом, разгружал картошку... Я размышляю. Я имею на это право..."
— Если человек до 30 лет ничего не сделал, он ничего не сделает. У него слишком много извести в голове отложилось... Я за пять лет не смог принять ни одного стажёра! Отсюда застойность...
Писательница добавляет очередной штрих к портрету: "Ищет таланты, чтобы эксплуатировать, а их нет..."
МГ говорит смело, иногда даже кажется, что чересчур:
— Вес 36 тысяч тонн... Это же линкор! У нас 10 ГэВ, ток десять в десятой, один импульс в 12 секунд. В ЦЕРНе 28 ГэВ и четыре на десять в одиннадцатой... Мне это не нравится! А мне говорят: вы клевещете на советскую науку...
— В Дубне кипят страсти! Много противоречий. Искры летят! Благодушия здесь нет. Не любят выносить сор из избы? Чепуха! Пусть кипят страсти...
Сюжет для Галины Николаевой не новый, всё та же история о директоре, который не заметил перемены, не научился мыслить по-новому и в результате отстал от эпохи. Только теперь он не директор тракторного завода, в войну выпускавший танки, а руководитель крупной научной лаборатории, которая сформировалась в режиме строгой секретности, а теперь положена на алтарь международного научного сотрудничества (вот почему академик Арцимович называл Дубну аппендиксом Атомного проекта). Но если бы писательница разработала этот сюжет ещё раз, у романа были бы все шансы оказаться востребованным — дубненские читатели набросились бы на него первыми, а потом стали бы делиться впечатлениями и догадками о том, кто есть кто в романе, и что, какие реальные события послужили материалом для художественного вымысла.
Что было дальше, мы знаем. Ждать Михаилу Григорьевичу, когда его снова позовут, оставалось три с половиной года. В 1966 году новый директор Института Н. Н. Боголюбов искупил "первородный грех" ОИЯИ, предложив члену-корреспонденту Академии наук М. Г. Мещерякову создать новую Лабораторию. Так родилась ЛВТА. Конфликт Мещеряков-Джелепов перерос в "войну" Лабораторий... В 1990 году Мещерякова наградили почётным знаком "50 лет в КПСС". Его ответное слово было кратким: "Служу Советскому Союзу". Строгий выговор с него так и не сняли, но через год это уже не имело значения.
Вот такая история. Можно добавить к ней осторожное замечание Петра Степановича Исаева, сделанное им в воспоминаниях о первом директоре ЛЯП: "Многие считают, что с Михаилом Григорьевичем поступили излишне строго и если бы он остался в должности директора, научная судьба Лаборатории была бы более перспективной".
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РОМАНУ
Галина Николаева вернулась в Москву, довольная собранным урожаем, а мыслями оставалась в Дубне, и Новый год они с Сагаловичем встретили там же, в Доме учёных, в кругу новых друзей, и осталась ещё на три месяца. Постепенно проступали контуры вымышленного города, похожего на Дубну, вырастал международный научный центр, похожий на ОИЯИ, пришли в движение и заговорили знакомыми голосами литературные герои, похожие и непохожие на своих дубненских прототипов. Писательница продолжала работать над романом. И продолжала бороться с болезнью. Она признавалась: роман идёт трудно. А осенью её не стало.
Прорвавшись через хаос черновиков, Максим Сагалович подготовил к публикации первую главу романа. Она была напечатана в апрельском номере журнала "Наука и жизнь" за 1968 год...
Каким был бы вышел роман? По черновикам этого не скажешь. Скорее всего, Дубна была не единственным источником вдохновения для Галины Николаевой. Рискну предположить, что главную героиню она собиралась писать с себя. На эту мысль наводит первая глава. Галина Николаева долго искала путеводную нить, пока не последовала совету Сагаловича вести повествование от первого лица, от лица героини — и всё пошло.
Главная героиня с простонародным именем Маланья собирается замуж за коллегу-физика. Оба они дети крупных учёных, знают друг друга с детства. Героине предстоит сделать важное экспериментальное открытие, а её избраннику — опрокинуть современные представления о пространстве-времени в микромире и совершить революцию в физике элементарных частиц. На носу у молодых свадьба, а невеста, "столичная штучка", из-за метели вот уже второй день сидит в какой-то деревне. И — как будто оказывается в далёком прошлом. Так жили её предки...
Жених волнуется, звонит по междугородке: "Опоздать и на наше совещание, и на сессию Академии! Застрять в какой-то Топатихе! Надеюсь, на свадьбу ты не опоздаешь?" И слышит в ответ: "На свадьбу как раз опоздаю!" Жених, примирительно: "Как впечатления?" — "Непересекающиеся миры..." И, словно в подтверждение этих слов, в разговор молодых учёных врывается хрипловатый голос: "Топатиха!.. Топатиха!.. Принимайте график вывозки удобрений!"
Максим Сагалович написал пьесу, которую назвал "Антимир", а потом переименовал её в "Тихие физики" — возможно, под впечатлением от "Физиков" Дюрренматта, где действие происходит в сумасшедшем доме. Спектакль собирались ставить в Дубне, премьера была намечена на август 1964 года и приурочена к Рочестерской конференции, но по какой-то причине творческая группа распалась. Осталась песня, написанная к спектаклю начинающим бардом Владимиром Высоцким: "Пусть не ухватишь нейтрино за бороду и не посадишь в бутылку, но было бы здорово, чтоб Понтекорво взял его крепче за шкирку!" Бруно Максимович потом говорил, что после этого его сыновья стали относиться к нему с уважением.
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
В воспоминаниях Максима Сагаловича есть строки о том, какой он увидел Дубну двадцать лет спустя: "Гуляю по чистому, умытому, утопающему в зелени и цветах городку физиков..." С грустью смотрел он на коттеджи, в которых когда-то жили Векслер и Блохинцев...
Но вот что показалось ему отрадным: "Неувядаем эмоциональный Алексей Тяпкин, по-прежнему Аполлоном выглядит Володя Кадышевский — доктор наук, профессор, от которого вот-вот ждут великого открытия. Вчерашние девушки-экспериментаторы Женя Кладницкая, Маша Шафранова, Лида Тихонова и Лина Охрименко защитили диссертации и стали мамами. Дубна разрослась, современными зданиями она наступает на Чёрную речку и вторгается в сосновый бор, где в одном из коттеджей мы прожили лето шестьдесят второго года..."
Произошли и другие перемены в судьбах прототипов несостоявшегося романа. В 1963 году, когда начался массовый исход из Дубны, ушли во вновь образованный под Серпуховом Институт физики высоких энергий Юрий Прокошкин и Роман Суляев. В конце 1960-х Суляев получил Государственную премию за создание серпуховского синхротрона, а Прокошкин в 1970-х — Госпремию за исследования на нём и к двум открытиям, сделанным в Дубне, прибавит ещё три.
Первым достижением на серпуховском ускорителе стало открытие, сделанное группой В. А. Никитина с помощью разработанного ими метода сверхзвуковой газовой мишени; этот метод впоследствии был применён на флагмане физики высоких энергии — ускорителе в Батавии и прошёл через все ведущие лаборатории мира.
А Венедикт Петрович оказался провидцем. "Вольнодумец" Неганов, продолжая совершенствовать поляризованные мишени, в 1965 году достиг сверхнизких температур, ещё на два порядка приблизился к абсолютному нулю. В 1980 году в списке наград заслуженного деятеля науки и техники к Сталинской премии 1953 года прибавится Ломоносовская премия. Как сказал В. А. Никитин, будь Неганов американцем, он получил бы и Нобелевскую премию. Но он не был американцем и Нобелевскую премию не получил. А жаль. Уж он-то точно не стал бы покупать на неё фарфоровую фабрику, как это сделал Штарк, а использовал бы её по назначению: однажды Борису Степановичу срочно потребовалось золото для напыления на рефрижератор, и что он сделал? Он не задумываясь пустил в ход своё обручальное кольцо.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
