Недавно Миль снова решил переехать — он хотел закрыть свою лабораторию и уничтожить, и сразу несколько заклинателей высокого ранга пришли почему-то к Матиасу и умоляли заставить Миля передумать. Но Миль передумал сам и всего лишь передвинул свои покои и расширил на два этажа. Теперь из его комнат было видно море — наверное, никто там не был.

Эмоции Миля сияли так спокойно и умиротворенно, что Матиас боялся его отвлекать. С другой стороны, может быть, Миль в хорошем настроении и не будет на него кричать — хотя Миль давно так не делал, но всегда мог начать.

Миль долго не отвечал, и Матиас даже успел понять, почему люди этого не любят. А потом счастливые эмоции потухли, и он ответил, устало и раздраженно:

— Вы меня разбудили, светлый магистр. Напоминаю: сейчас ночь. Ночью люди спят.

Матиас от неожиданности фыркнул. Он знал, что люди так делают, и он точно знал, что так не делает Миль.

— Зачем?

— К чему все время видеть эту жизнь? — Миль перешел на мрачный сарказм: как многие разбуженные люди. — Закрыть глаза, видеть сны...

— Вам не страшно? А... ваше предчувствие?

Заклинатель молчал так долго, что Матиас забеспокоился, что он уснул снова, и равнодушно ответил:

— Мне нечего бояться. К чему оно теперь? Оно все равно не помогло.

Но, когда Миль появился, он выглядел полностью собранным. Матиас уже успел прослушать срочное сообщение, и, когда они шли до переговорной, закрывал рот ладонью и кусал пальцы, чтобы не смеяться, слушая снова.

Сообщение пришло из столицы. Где, после длинной цепочки событий, начавшейся с разбитого в предместьях окна, а закончившейся беспорядками, шоковыми проклятиями по толпе и переполненными больницами, светлая волшебница Бринвен и высший маг Джиллиан под восторг местных жителей и попустительство местных властей вышвырнули темных из темного отделения Шафрана из города.

В полях даже ночью было тепло, и темные обиделись и пошли пешком в Мэйшем. Куда они убрели, пока было неясно, скорее всего, недалеко, но из Мэйшем за ними уже выслали машину.

Наблюдатель из внутренней службы Ритефи появился в истории только для того, чтобы сдать участников начальству, и в его осуждении явно читалось "никого не жалко".

— Меня бесят эти трое. Собрались вместе и друг друга накручивают, — ответная связь пока не включилась, и Миль с отвращением поочередно разглядывал Бринвен, полную уверенности в собственной правоте, Джиллиана, повернувшему к экрану пустую табличку (что звучало как высказывание), и Кайю, который ухитрялся выглядеть полностью благонадежным и оказавшимся вот с этими вот случайно. — И почему наш Джиллиан слушает светлых? Я считаю, это измена.

Если бы Матиас не пытался принять серьезный вид, пока не пошел сигнал, он бы ответил, что в темной гильдии под властью Эршенгаля или Миля было мало веселого; самое веселое было у светлых.

— ...мы были там, и клановцы с предместьями почти договорились, когда они появились! — Бринвен говорила напористо, словно забивала гвозди, и не испытывала ни капли сожалений. — Мы уже посчитали, что самый большой ущерб, самые большие человеческие жертвы, самый большой беспорядок причиняет темное отделение, поставленное следить за порядком!

Табличка высветила с трудом поддающиеся осознанию цифры. Хотя Матиас не сомневался, что у высшего Джиллиана уже готово обоснование обоснованности поступка на ста двух страницах.

Он лег на стол, дослушивая монолог до конца, и, пока Миль не выбрал, кого проклясть, любопытно уточнил:

— А кто разбил окно?

Они одновременно переглянулись, и Кайя ответил:

— Ветер.

Как только сигнал завершился, Миль со скрежетом отъехал от стола и закрыл лицо руками:

— Хорошо, Эршенгаль пришлет в Шафран замену. Можно запереть боевых магов на полигонах и больше не выпускать. Алин так сделал. И вот где Алин, где мы, что теперь с боевыми магами...

Он пробормотал еще что-то непонятное про страну, которая не вынесет новую чистку.

Хотя Матиас понимал, что во всем этом было мало веселого. Отделение Шафрана по меркам боевых магов было еще нормальным — оно не стало драться всерьез, иначе счет пошел бы на трупы. Жители Аринди умели сражаться и убивать неугодных, и Матиас тоже умел, но этого оказалось мало.

Было уже слишком поздно, чтобы расходиться, и Миль успел только выпить ту мерзкую жижу, которую он пил как энергетик, прежде чем начались обычные утренние отчеты.

Последним, прилежно сложив руки перед собой, из Астры ясным солнышком отчитывался Ринвель. Беженцы возвращены, размещены, снабжены необходимым, а с учениками, посвященными этой весной, он уже разучил первые самые простые и необходимые заклинания.

— С темными? — с надеждой предположил Матиас.

— И с темными тоже! — с чистой душой отвечал темный маг.

— А вы вообще знаете, кто такой Ринвель, и чем в узких кругах известен? — Миль остановился за спиной, опираясь на спинку стула. Человек и не подозревал, что Матиас мог бы смотреть на него и глазами на затылке, если бы захотел.

Что-то мелькало в памяти; но Матиас доподлинно знал только то, что Кэрэа Рейни злился на Ринвеля и хотел от него избавиться, но Кэрэа Рейни порой злился и на Матиаса, и нельзя же было принимать злые слова, сказанные сгоряча, всерьез.

— Мой магистр считал темного мага Ринвеля достаточно важным, чтобы спасать его жизнь, — выбрал он то, что считал главным.

— ...пусть будет так, — не сразу ответил Миль. — И за что Ринвель вытянул свой счастливый камешек?

Рядом с узлом связи заклинатели устроили себе комнату отдыха. Раньше Матиас думал, что люди отдыхают, смотря на этих ужасных рыб, движущихся в страшной воде; но в комнате заклинателей были черные стены, в стенах ниши, а в нишах, подсвеченные белым, выбеленные морем и солнцем высохшие коряги.

"Другие смотрят мельком и бегут дальше, но мы, потомки колонистов с корабля Аннер-Шентагар, можем концентрировать внимание на очень долгое время, и вещь раскрывается перед нами, — сказал ему Миль, когда он впервые спросил об этом. — Именно поэтому мы великие заклинатели".

И потом Миль сказал еще:

"Но мы не умеем так быстро бежать вперед".

Матиас рассматривал коряги каждый раз, но ничего не видел.

Миль читал утреннюю сводку от внутренней службы и иногда смеялся.

— Высший Джиллиан хочет уйти из темной гильдии, — на этот раз он хохотал чуть не до слез. — Высший Джиллиан может все, но не уйти. Кайя Кайяни не хочет быть светлым магом, а хочет быть прокурором. Передайте Кайе Кайяни, что весной он будет назначен в высший совет, а прокурором он может работать в свободное время.

Наблюдать за Милем было интересно. И Матиас краем уха слушал, что на зимнем празднике он должен быть в Мальве, потому что Кэрэа Рейни туда не доехал; весной вместе с Эршенгалем на севере, а потом в Шафран и на восток, потом надо бы на Острова, или Острова перебьются...

— А что такое зима? — спросил он. — Это долго?

Зима звучала как вечность. Но там, где она закончится, может быть, Кэрэа Рейни наконец вернется. Потому что без него, Матиас был готов это признать, ему порой было немного грустно.

Миль отложил доклад и посмотрел на него долгим взглядом. Наверное, он опять сказал что-то не то, и Матиас спросил с давно назревшим интересом:

— А для вас, людей, кто я?

Среди записей Миля он заметил строчки, начерченные от руки на полях, которые, как казалось, он где-то слышал.

"Свет сияет над синим морем

Море тонет в его сиянье..."

Миль передвинул листок, прикрыв ладонью, и смягчившимся тоном ответил:

— Оставьте это. Здесь, в Аринди, мы все обречены, и неважно, кто ты.

* * *

Иногда Матиасу казалось, что весь мир разговаривает с ним на языке звуков. Что все явления — звучание, доступное светлому магу. Утробный гул под водой, под землей пробуждающегося вулкана Кималеа, скрежечущий шорох пепла, толкущегося в воздухе, визг облаков, которые разрезает белый круг, щелканье полуденного солнца, щебет человеческих разумов и потрескивание искр.

Мир — это гигантский инструмент, на котором играет светлый магистр.

Матиасу нравилось находить звук, заключенный в материю; и самое прекрасное звучание издавала материя, рассыпающаяся у него в руках на белые крупинки...

— ...кто дал светлому магистру в руки пенопласт?!

Часть 2. ПОЕЗД В МАЛЬВУ

"Еще раз повтори инструкции".

Первым чувством, что он ощутил, было недоумение. Небольшой изъян в плавном течении мыслей и событий, пустых и не имеющих значимости.

Буквы на табличке нетерпеливо подергивались, оставляя грязные разводы. Командир, стоящий за спиной темного мага, чуть заметно кивнул.

И тогда он отстранился от общего фона и, преодолевая естественное отвращение, приблизился к чужому эмпатическому полю, просвечивая слой за слоем, но даже на самом дне не находя ни агрессии, ни угрозы среди скомканных, быстрых и невнятных эмоций, которых не хотелось касаться.

Инструкции были просты. Доехать до Мальвы, передать посылку и вернуться обратно. Сложнее были коды экстренной связи, которые занесли в его браслет и заставили выучить. Которые он снова повторял перед темным магом, не понимая.

— Высший Джиллиан, — сказал командир. — В самом деле, беспокойся или нет, но когда-то надо начинать. Поезд ждет.

Поезд из Шафрана в Мальву запустили только на днях.

Он непроизвольно вздрогнул, когда железная махина сдвинулась с места, загрохотала и начала набирать ход. Он не покидал Шафран все эти месяцы и слабо помнил дорогу в Шафран: ночь, свет фонарей и постоянное, непрекращающееся ощущение опасности. Может быть, он ездил на поездах, тогда, очень давно. Все жители Аринди ездили.

Ему выделили отдельный отсек — сюда едва влезла жесткая скамья и окно, зато здесь никого не было. Через перегородки он слышал, как по вагону ходят темные, охраняющие поезд.

Ему сказали, что документы, которые он вез, важные, но не настолько важны, чтобы на него напали; и он никогда не боялся носить форму светлого мага. Когда общее сияние разумов начало отдаляться, все еще подсвечивая его разум, он не стал удерживать. От того, что другие будут беспокоиться попусту, не станет лучше.

Как маг светлого отделения, он мог обратиться напрямую и к светлому магистру, чего он, разумеется, не сделал бы. Но было ясно, что командир Кайя остается в Шафране; командир Бринвен — в восточных городах; его магистр все еще был на юге; никто не сможет прийти на выручку достаточно быстро.

Единственный, кто находился в секторе рядом — новый темный магистр Эршенгаль — ему сказали, что темный магистр Эршенгаль защитит в случае беды — он не мог представить.

Может быть, он должен встретиться с темным магистром, запомнить его образ и передать в объединенное поле? Но ему бы отдали приказ. Командиры никогда не скрывали приказов.

Крючья непонимания вонзались глубже, разъедая привычное спокойствие. Он еще не оставался в одиночестве так надолго, и он старался смотреть за окно и не думать.

Под тусклым холодным небом бежали порыжевшие поля.

Моя родина.

Я дома.

На самом деле, и в этом он не мог признаться вслух, он не мог вспомнить.

Поезд несколько раз замедлял ход, и один раз остановился. Он слышал, как срабатывали защитные печати, но угроза оказывалась ложной. Он ждал столицу Полынь: и ему показалось, что на горизонте в мерцающем воздухе он видит очертания башен, но там больше не было башни Шэн, и проклятой могильной башни тоже не было.

Ему показалось, что он услышал издалека зов светлого источника, полный узнавания, и тоскливо угасший. Иншель осталась в одиночестве. Бывший великий светлый источник светил ни для кого.

Вечер все же наступил, такой же протяжный и длинный, как весь этот день. В отсек заглянул темный маг и хотел что-то спросить, но не спросил, и он смотрел сквозь сумерки, поворачивая на руке перламутровый переговорный браслет.

Он помнил, как получил браслет из рук светлого магистра. Светлый магистр даже сказал ему несколько слов, а он был слишком взволнован, чтобы их расслышать. Он помнил гордость и всепоглощающий свет, на месте которого теперь осталась пустота. Там, на далеком юге, пост принял ближайший сторонник магистра, которому наверняка было тяжело.

Поезд прибыл в Мальву рано утром, когда холодное осеннее небо было ясным, и каждый листочек был виден в облетевших садах. Город стоял полупустым; Мальва всегда стояла под границей с Ньен; когда захватили Иву или даже раньше, многие жители выехали, и теперь возвращались.

Упоминание Ньен вызывало в сознании искру ощущений. Он помнил расписание смен на всех заводах Ньен, но не помнил, зачем это нужно.

Ровный золотистый свет покрывал улицы. Он оглядывался, борясь с головокружением от бессонной ночи, но шел быстро. Все было новым, все было незнакомым и чужим, и мучительно яркий свет, и холод, и морозный запах опавших листьев и палых яблок, но он точно знал, куда идти, и...

Прореха между домами была как выбитый зуб. Здесь когда-то стоял дом, и сюда можно было прийти на рассвете, когда солнце светило через деревянные окна, и тепло грели печи, и кто-то уже поставил чайник, и все собирались у большой карты, отметка сигналов...

Светлого отделения Мальвы больше не было. На его месте росла полынь, потому что полынь растет везде — хотя бы полынь.

Для чего ему дали карту? Для чего он по два раза повторял инструкции перед тем темным магом? Неудивительно, что ноги сами привели его сюда; наверное, он бывал здесь в той, прошлой жизни. И очень досадно, что он заблудился на первом же самостоятельном задании. Отделение темных было на краю города, и теперь ему придется делать немалую петлю.

В Мальве не строили башен, и он торопливо шел через загородные сады, мимо железных оград и заросших цветников с высокими стеблями мальв, на вершине которых остался один мятый цветок, инея на траве, старых яблонь, багровых листьев винограда на террасах и маленьких домиков с выбитыми стеклами. И там его окликнули.

Он стоял напротив деревянного дома в два окна — заросшего и засыпанного листьями, с облупившейся синей краской на досках, репьем, проросшим сквозь крыльцо, забитыми окнами и ржавым амбарным замком на двери, и застывший в груди холод не позволял двинуться дальше.

По соседнему участку бродили люди, как будто только что прибывшие из Шафрана, в длинных узорчатых одеждах, больше подходящих для башен, пинали листья, вздыхали над побитыми морозом цветами и обломанными ветками и, подобно всем мирринийке, надеялись, что, когда они отвернутся, кто-то приберется в саду за них. Человек, который его окликнул, открыл калитку и подошел ближе, изумленно и радостно повторяя.

Бессмысленный набор звуков, должно быть, был именем — на острове не нужны имена, и он не чувствовал никакого отклика.

Женщина-мирринийке ушла в дом и вернулась, и протянула ключ.

— Мы заперли твой дом, — сказал мирринийке. — Не придумали, что сделать еще.