| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Южная граница королевства проходит по равнинам, которые населены кочевниками-гвинотами. Они называют себя Жии-Шу — оседлавшие ветер. Это дикие необузданные племена, их нравы жестоки, а быт суров — условия жизни сделали их таковыми. Но самое важное — это их магия.
— А магия-то здесь каким боком завязана? — мне трудно было уследить за ходом рассуждений Сагитты.
— Еще четверть века тому назад магам не возбранялось творить чары путем жертвоприношений. Магия крови сильна, и как всякое сильное средство, она не требует мастерства. Магов было много, и окончить свои дни под жертвенным ножом мог любой. Конечно, чаще убивали простолюдинов, что не означало, будто аристократы могут спать спокойно. Наследники везли колдунам зажившихся на этом свете родственников, родители продавали бастардов, мужья недолго раздумывали, куда отправить неугодных жен — то ли в монастырь, что требует объяснений и пожертвований, то ли к колдунам. Магов боялись и ненавидели. Между тем кровавые жертвы приносили не все, некоторые пытались обрести могущество иначе. Одним из них был Альхаг. И вот однажды пути Альхага и короля Максимилиана пересеклись. Долгое время колдун сопровождал короля в военных компаниях и делился с ним своим опытом. Его величество ценил мнение Альхага наравне с собственным. Плодом этой многолетней дружбы стал эдикт, под страхом смертной казни запрещавший приносить в жертву людей.
— Так маги же всемогущи! Как можно им запретить?! Будь я колдуном, никто был бы мне не указ, хочу — режу, хочу — граблю.
— Ты угадал. Маги предполагали примерно то же. Эдикт не остановил их, и жертвы продолжались. Я потому и спросила, что знаешь ты о короле. Правитель был добр. Один из немногих, он радел за народ на деле, а не на словах: он снижал налоги, раздавал зерно в голодные годы, вершил суд честно и справедливо. Многие почитали доброту его за слабость, а бескорыстие — за глупость. Максимилиан Блаженный звали его за глаза.
Эдикт о запрете жертвоприношений мало кто воспринял всерьез. Но ни один правитель не станет издавать закон, не будучи уверенным в своей силе покарать ослушников. Несколько дней спустя головы мятежных колдунов украсили ворота перед дворцовой площадью. Альхаг был назначен лейб-магом с неограниченными полномочиями.
Но новые правила пришлись по вкусу далеко не всем. Повторюсь, чтобы черпать via vitalis или жизненную силу крови, не нужно мастерства. Колдуны средней руки, служившие в свите знатных лордов, оказались лишены источника существования, ведь больше они ничего не умели. Под их давлением советники Максимилиана попробовали уговорить короля отменить или хотя бы ограничить действие эдикта, но не преуспели. Неожиданно для себя они обнаружили твердость в характере того, кого считали блаженным. Начались покушения. Однако между злоумышленниками и королем стоял Альхаг. Он и без жертв был непревзойденным магом, а о его владении мечом слагали легенды.
Тогда сторонники возврата магии на крови вспомнили о гвинотах и принялись создавать напряжение на границе. Поводом послужил все тот же запрет колдовства. Гвинотских колдунов, коло скоро они оказывались на землях королевства, провоцировали на жертвоприношения, и верные королю люди казнили их. Отношения начали портиться. Страдала торговля. Теперь и банкиры подхватили вопрос: "А может, отменим эдикт? Ведь жили же как-то прежде, и отцы наши жили, и деды". Максимилиан был непоколебим.
— Так отчего он умер? — не утерпел я.
Повествование захватило меня. Слова Сагитты помогли мне лучше представить короля, и теперь я воспринимал его не как правителя, а прежде всего как человека, не побоявшегося противопоставить себя колдунам с их таинственной и страшной властью. В чем-то мы были похожи, ведь я тоже пытался жить внутренним ощущением справедливости, а не по чужой указке.
— За нуждами королевства Максимилиан забывал о себе. Король много ездил по стране, старался лично вникать в любые проблемы, не оставляя их на откуп Совету. Порой ему не хватало времени на обед, не говоря уже о сне. Максимилиан любил работать в ночные часы, когда никто не отвлекает от дел. Даже молодой организм не выдержал бы подобной нагрузки, а король был давно немолод. Сердце его величества надорвалось, плоть оказалось слабее духа. На смерть короля слетелись придворные стервятники, у каждого имелся собственный интерес и каждый пытался влиять на принца. Иные сочли, что законного наследника проще устранить, поставив на его место удобного им человека. Во дворце стало небезопасно. Тогда Альхаг принял решение увезти лорда Ариовиста.
Я, конечно, многого не понимал в придворных играх, но даже на мой неискушенный взгляд, что-то не складывалось в этой истории. Сагитта явно темнила. Если колдун, которому нет равных в воинском искусстве, на протяжении долгих лет ограждал от бед короля, отчего же он счел, будто не сможет оказать подобную услугу его сыну? От чего в действительности отводил принца Альхаг? Зачем нужно было везти наследника прочь из королевства через дальние и ближние провинции, через сопредельные земли? Чего пытался добиться лейб-маг? На чью поддержку рассчитывал? От какого влияния надеялся оградить принца, подменяя опасности во дворце тяготами дальнего путешествия?
Я не стал выдавать своих мыслей. В конце концов, для меня это занятная головоломка, не более. Это дела Альхага, Сагитты и прочих. А я просто случайный попутчик, который на благо или к худу оказался вовлеченным в чужую историю. Так думал я, еще не зная, что чужая история уже сделалась моей.
IV. Кобальтовые горы
Лето уходило. На смену ему спешила осень, дождливая и неприютная. Месяц аврум — первый в осенней череде ознаменовался следующими событиями.
Их светлость лорд Ариовист изволили скандалить. Причина скандала была облачена в юбку. Девица восседала в седле впереди принца — юная, румяная, с глазами полными немого обожания. Принц подобрал ее в трактире и, вынужденный продолжать дорогу, не желал также скоро расставаться с новым своим приобретением.
— Мы нашли Розетту достойной сопровождать нас, дабы скрасить тяготы пути, — объявил Ариовист, обнимая красотку за талию.
Красный как рак Браго открывал и закрывал рот, не решаясь возразить. Наконец он выдавил:
— Но... но... но... Куда ж девицу в горы-то тянуть!
— Желаем, и все тут!
— У девиц на уме капризы да слезы, намаетесь с ней.
— Рози неприхотлива. Не правда ли, девочка моя?
Розетта молчала, зато Браго распалялся все сильнее:
— Но... но... Двойная ноша замедлит продвижение вашего коня!
— Воспользуемся вороным Найденыша. Оборванец может следовать пешим или остаться тут, сие нам абсолютно безразлично.
— Но Альхаг...
— Довольно прекословить! Мы приняли решение.
Предложение остаться мне понравилось, однако тон, которым оно было сказано, заставил заскрипеть зубами. Так легко и небрежно сбрасывают с ноги изношенный башмак. Назло принцу я взгромоздился на коня и крепко вцепился в поводья. Пусть попробует меня стащить!
Подошли Драко и Данко.
— О чем спор? — небрежно поинтересовался Данко.
— Толкую о вреде девицы для нашего предприятия.
— Ужели столь прекрасный сосуд способен послужить вместилищем зла? Цветок, выросший на задворках королевского сада, напоенный благоуханным нектаром, не может источать яд, — нараспев сказал Данко.
— Тьфу, пропасть! Ну хотя бы ты, Драко, поддержал меня!
Драко флегматично пожал плечами:
— Не нашего то ума дело. Милорду виднее, а коли оказия какая приключиться, у него Альхаг в советниках имеется.
По-моему, Браго, не обретя поддержки у друзей, готов был обратиться ко мне (и я даже приготовил ему достойный ответ), но узнать это наверняка мне было не суждено. Из дверей трактира вышел Альхаг в сопровождении Сагитты. Я ожидал, что сейчас грянет буря. Однако, к моему изумлению, перечить принцу колдун не стал. Будто ничего особенного не случилось, он оседлал коня и дал остальным знак продолжать путь.
Вторым значительным событием стали для меня горы. Их синеватые пики маячили на горизонте, тычась в облака, будто слепые щенки в материнский живот. С каждым днем щенки росли и росли, пока наконец не заслонили собой небосвод.
— Кобальтовые горы славятся богатым месторождением руд и королевскими копями, куда ссылают преступников, — сочла нужным пояснить Сагитта, окончательно приняв роль моей наставницы.
— Небо над горами невообразимой синевы. Такого неба нет больше нигде в королевстве. Именно оно изображено на нашем гербе — та же глубина, та же пронзительная синь — услыхав слова колдуньи, выдохнул Данко.
— Да кобольдовы они, кобольдовы! Создателем забытое место, язычников пристанище! Ни трактира, ни таверенки захудалой не сыщещь! А пьют в этих землях что? Перебродившее кобылье молоко! А вы месторождения, герб, небо... Эй, Подменыш, закрой рот, не то орел через седалище залетит!
Я в который раз позавидовал Браго и остальным. Хорошо им было препираться, каждый уж наверное навидался в жизни всякого! Меня же распирало от восторга. Издалека горы представлялись закаменевшими исполинами, некогда живыми, а теперь по странной прихоти Создателя обращенными в камень. В их очертаниях мне чудилась то голова рыцаря в шлеме, то лик прекрасной девы, то профиль седобородого старца. Их покрытые изумрудной зеленью склоны казались облаченными в бархат. Я мысленно добавил горы в копилку диковин, которыми по возвращении собирался похвастаться перед приятелями. В глубине души я сознавал, что надежда на возвращение тщетна, однако гнал от себя эту мысль, ибо надежда помогала мне безропотно принимать любые повороты судьбы.
Наша процессия остановилась посреди селения. Вид его был непривычен: дома приземисты и кривобоки, точно наспех сложены из синеватых камней — плоть от плоти этих гор, двери малы — ни войти, ни выйти не согнувшись. Стояли жилища не ровно, вдоль дороги, а как попало то тут, то там. Изгородей не было в помине, и от дома к дому знай себе бродили куры, козы, овцы и столь же свободные и неприкаянные дети.
— Не понимаю, — пробормотал Браго. — Вроде не карлики тут живут, так что ж дверей-то понаделали, только ребенку впору. Охота им спину гнуть!
Я обратился в слух, меня занимал тот же вопрос.
Ответила Сагитта:
— Горцы поклоняются жилищу. Вот и притолоки низкие, против желания согнешься в поклоне.
В этом селении Альхаг решил заночевать:
— В горах темнеет рано. Отдыхаем до рассвета. Отоспитесь, дорога предстоит трудная.
Пока колдун отдавал распоряжения, подъехал принц. Вороной его натужно дышал, под двойной ношей дорога далась коню несладко. Девица была бледна и молчалива. Что двигало ею — прихоть Ариовиста или собственная глупость я так и не понял, но не успел еще позабыть, как тяжело приходилось мне в первые дни в седле, и от души посочувствовал Розетте. Как сумел, я помог ей спешиться, ибо никто другой этим не озаботился.
Колдуны и принц с девицей заняли одну из хижин, меня с воинами разместили в другой. Браго, памятуя объяснение Сагитты, попытался войти в двери в полный рост, не сгибаясь. Разумеется, задуманное не возымело успеха. Тогда упрямец заявил, что предпочитает тесноте ночлег под открытым небом.
Хижина и впрямь оказалась тесной, продымленной и пропахшей козами. Перегородка из сшитых шкур делила жилище надвое. Нас усадили за стол на мужской половине, молчаливые горские жены подали еду и тотчас скрылись за шкурами. Видно было, что воинам трапеза пришлась не по вкусу, зато я не привередничал — уплел и полоски копченого мяса, и вонючий козий сыр, и печеные на углях лепешки с травами. Все это щедро запивалось кислым молоком.
Эх, следовало бы вспомнить о печальной участи Еноха! Ближе к полуночи у меня прихватило живот. Перешагивая через спящих, я выбрался поискать уголок поукромнее. Ночь выдалась беззвездной, все вокруг погружено было во мрак. Я едва различал, куда ступаю, когда слуха моего коснулись голоса. Говорили мужчина и женщина. Любопытство пересилило боль. Я подобрался ближе, пока не стали различимы слова.
— Отчего ты не вмешался, когда он взял эту красотку? Как день было ясно, что девица вскоре прискучит ему, — голос принадлежал Сагитте.
— Лейб-магу не пристало беречь целомудрие встречных дев, — отвечал ее собеседник. Речь сопровождалась серебряным переливом бубенцов.
— Принц прислушался бы к тебе.
— К несчастью, в первую очередь принц прислушивается к самому себе, а уже после — к окружающим. В детстве он был милым мальчуганом: льняные кудри, румяные щеки, голубые глаза в пол-лица, но лучше бы ему появиться на свет уродом. Сына Максимилиана испортило всеобщее обожание. Придворные лизоблюды последовательно внушали ему мысли о превосходстве: ах, их высочество затмевают собой солнце и луну! ах, они ловки и сильны, меч их выкован лучшим оружейником, скакун их быстр, аки молния! Трудно не возгордиться, когда тебе поют хвалу на столько голосов. Однако мальчик неглуп. Имея перед глазами пример отца, он понимает, сколь ничтожны его собственные достижения, и крайне болезненно относится к своему авторитету. Вступи я с ним в спор, тем паче в присутствии посторонних, принц уперся бы сильнее. Я смолчал, и ситуация разрешалось ко всеобщему благу: девицу горцы отвезут домой, а Ариовист имел возможность убедиться, как скоро красивая игрушка превращается в обузу.
— Что ты собираешься делать с ним?
— А что тут можно поделать? Только ждать. В его жилах течет кровь владык. Рано или поздно Ариовист перебесится и будет неплохим правителем, нужно лишь подвести его к этому. Знаешь, в древности существовала традиция: прежде коронации сюзерен год жил среди простолюдинов, инкогнито, как равный среди равных. Потом ее упразднили. А жаль, как жаль... Не забивай свою хорошенькую головку, Цветок Смерти. Я справлюсь.
— Ты всегда льстишь, когда хочешь отвлечь меня. Пора бы поменять тактику. Ты справишься с воспитанием принца или есть что-то еще?
— За нами погоня. Пока на расстоянии. Я рассчитывал оторваться, но они уверенно держаться следа, точно кто-то оставляет путевые вехи.
— Это люди герцога Орли? — в голосе Сагитты послышалась неподдельная тревога.
— Может да, а может и нет. Ты пересказала Подменышу хроники короля Максимилиана, однако того, о чем не пишут в летописях, ты знать не могла. Борьба шла не между королем и магами, как ныне принято считать. Маги — чешуя, их легко было разметать одним ударом, попрятались бы как миленькие, поприжали хвосты.
— Не понимаю...
— Не понимаешь. Хронисты постарались на славу, вымарывая страницы истории. Максимилиану противостояла церковь. Даже теперь клирики имеют сильное влияние на людские умы и сердца, а прежде их воля ставилась наравне с королевской. Вопрос смены власти был вопросом времени. Мы не могли бороться открыто, оттого что проиграли бы вчистую. Тогда Макс сделал ставку на магов. Узаконив их своим эдиктом, он придал им статус третьей силы. Причем не всем, а лишь лояльно настроенной части, попутно ослабляя прочих. Таким образом король получил в свое распоряжение магию и продемонстрировал отеческую заботу о народе. Церковникам осталось лишь злословить. Они отводили душу, называя Макса король-еретик, — Альхаг коротко хохотнул. — Надо же — для народа он был блаженным, а церковь... церковь честила его еретиком. В отместку Макс придумал тогда делать часы на колокольнях, возлагая на монахов бремя их содержания. И угадал — идея его пришлась по вкусу горожанам, часы видно издалека.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
