Колодец и Омут

— Что это?

— Берег Цветов. Всего лишь один из городков, стертых с лица земли.

Женщина-ворона выглядела уставшей, если не больной, и в конце концов я предложил ей присесть. Двое других разместились без приглашения на стульях, которые я недавно принес из дома. Мне было уже все равно — она начала говорить, она говорила и говорила, а я все крутил и крутил в голове одну-единственную мысль: ну вот и все. Ну вот и все. Как мало мы пожили... Еще хотя бы годик... а потом еще и еще, и так до самой смерти. Никогда не будет достаточно.

— Это неправда, — сказал я, когда она закончила. — Это невозможно.

Говорят, есть четыре стадии на пути к смерти — отрицание, гнев, депрессия и принятие. Я не умирал, но ощущение было сходным. Отрицать очевидное — это раз.

— Маргерит, мы сделали, что могли, — Койот нетерпеливо поднялся, но она лишь сделала жест рукой, а один взгляд парня-ласки заставил его сесть на место. — Только время теряем. Ему в Омуте самое место!

— Мне известно это лучше тебя, Венсан. Ты пока что ничего не потерял.

О, я безоговорочно поверил в то, что рассказала женщина-ворона, Маргерит, и это было хуже всего. И очень странно — ведь я любил Фиори, и сама любовь велела быть на его стороне. Но я верил, и она видела это в моих глазах.

— Мистер Ларош...

— Мэтт, — сказал я машинально.

— Мэтт, мы понимаем, что вам нужны доказательства. К сожалению, у нас они есть.

Ноги мои еле-еле двигались, я даже не помнил, как сел в машину. Койот был зол, а Ласка — хмур, и трудно было понять, что между ними не так, в этой тройке. Мне, правда, было не до того.

Они подвезли меня к одному из домов — совершенно обычному, я бы сто раз прошел мимо, не взглянув. А потом я понял, что с домом что-то не так.

Мы с Маргерит вошли на крыльцо, и она уверенно позвонила в дверь.

Дом ускользал. Я не могу найти другое слово. Перила, за которые я брался, были и не были — железо прогибалось, текло и снова твердело, ладонь отказывалась узнавать знакомое ощущение и отдергивалась сама собой. Я вдохнул, чтобы угомонить сердце, но оно не слушалось. Он умоляло бежать, подальше от этого места, туда, где законы физики еще чего-то стоят. Мальчик-ласка, подошедший незаметно, утешающе положил руку мне на плечо, и стало чуть легче. До тех пор, пока хозяин не открыл дверь.

Он тоже ускользал, и это было гораздо страшнее, чем с домом. Позднее я даже не мог вспомнить, как он выглядел, сколько ему было лет, и во что он был одет. Все гасло, уходило куда-то в глубину, неспешно и неотвратимо. Он что-то спрашивал нас, но его голос бледнел и тонул, не разобрать ни слова. В конце концов, он вяло махнул рукой, и дом поглотил его. Кажется, я даже услышал звук — будто что-то влажное всасывается в трубу. Единственное, что я запомнил — это глаза, пустые и неживые, словно он пролежал в том доме уже тысячу лет.

Когда мы уходили, приоткрылась занавеска, и там мелькнуло мертвое девичье лицо. Я боялся касаться перил. А люди проходили мимо и ничего не замечали.

— Что с ними такое?..

Этот вопрос я задал уже в машине. Мы остановились у моего магазина, но выходить не стали — и слава богу. У меня ноги отказывали.

— Им уже не помочь, — злобно сказал Венсан. — Еще максимум три дня — и на месте этого дома останутся только руины.

— Мы многого не знаем, — сказала женщина-ворона. — Судя по описаниям прошлых случаев, ваш... он так существует. Уничтожает целые города, как черная смерть, потом спит до следующего раза. Дома остаются, но вот люди исчезают без следа, а другие обходят это место стороной еще десятилетия. Задокументированных случаев довольно много, просто до этого момента никто из нас не обладал достаточным знанием, чтобы его найти — и силой, чтобы остановить.

— Как я понял, вы и сейчас не обладаете, — ответил я, и судя по взгляду будь у парня-койота нож, он всадил бы его мне в спину. — Вам нужна моя помощь.

— Чушь собачья! — вспылил Койот. — Это тебе она нужна! А мы вообще не обязаны здесь быть!

Маргерит успокаивающе тронула его за локоть.

— На самом деле это правда. В Омут мы можем отправить его и без вас. Будет очень сложно, но возможно, если мой кузен нам поможет. — Видимо, речь шла о Ласке, который все еще молчал. — Однако он настаивает на более лояльном месте, и в этом вы действительно можете помочь. Только не нам — а себе, Мэтт, и... ему.

Ей так и не удалось выговорить имя Фиори, словно каждый звук был отравлен. Я вдруг понял, что город городом — но это что-то личное, и как всегда не ошибся.

— Что он вам сделал? — спросил я в лоб. — Лично вам?

— Скажи ему, Маргерит, — велел Венсан, но она все равно колебалась, будто не хотела использовать запрещенный прием. Как я выяснил, запрещенный прием меня ждал впереди. — Пусть знает.

— Он... уничтожил моего парня. Здесь, в Нью-Йорке. Мы прожили вместе десять, дата свадьбы уже была назначена, я прилетела из Батон-Руж... и... — Несмотря на все усилия, голос дрогнул, но сразу вернулся в норму. Ее выдержка потрясала. Я еще не потерял Фиори, но уже был недалек от нервного срыва. — Но если бы не это, мы бы его не нашли так быстро. Это принесло свою пользу...

Я не верил ушам, и желание упрекнуть ее в вендетте испарилось. Смерть ее жениха была во благо... Что мне надо сделать, чтобы принести пользу?

— Мне правда жаль, но... Вы же не ждете, что я позволю его у... — у меня даже язык не поворачивался это произнести.

— Нет, что вы, — наконец отозвался парень-ласка. Он явно был старше, чем мне показалось сразу. В его голосе колыхалась взрослая, искренняя печаль, будто по какой-то причине он жалел меня не меньше, чем Маргерит. — Убить его нельзя. И, к сожалению, вы мало что решаете. Просто мы... я хочу дать шанс вам обоим, и не спрашивайте, почему.

— Какой?

— Как я уже сказал, у нас есть два варианта. Назовем их Колодец и...

— Омут, — сказал я почти беззвучно. В одном этом слове можно утопиться.

— Да. И мы выбрали Колодец. Это легче для нас всех.

— Ты выбрал, — бросил Венсан, но Ласка пропустил это мимо ушей.

От бессилия у меня помутнело в глазах, и кулаки сжались сами собой. Три выползка из луизианских болот решали нашу судьбу. Гнев — это два.

— А если я все ему расскажу? Он исчезнет, и вы никогда его не найдете.

— Мэтт, поверьте, ваш друг оставляет след почище консервного ножа на жести. И калечит этот мир с таким удовольствием, что это невозможно не заметить.

Честно, я не представлял, чтобы Фай калечил кого-то с удовольствием. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, от аромата гиацинта на окне до поцелуев, когда никто не видит. Даже крыс запретил травить, и потом они исчезли сами собой. Я впервые задумался — а куда все-таки делись крысы?..

— Но раз вы все уже решили... тогда какого хрена вам сдался я?

— Если мы сделаем это без вас, то вы туда никогда не войдете. И никогда больше его не увидите.

Злость ушла, как ток из заземленного провода. Усталость и сожаление — вот и все, что осталось.

— Разве он захочет меня знать?.. После того, что я сделаю?

— Захочет. Даже не сомневайтесь.

Он был там. Только сейчас я осознал — Ласка бывал в Колодце. И этот опыт явно не продлил его беззаботные годы.

— Да опомнитесь вы! Гуманисты, вашу мать...— вмешался Венсан. — Это отродье может сожрать мегаполис за месяц! Тогда вы тоже будете церемониться?!

— Тише. — Несмотря на молодость, я видел в Ласке не то чтобы лидера... но человека с красной кнопкой. У него было что-то, без чего Маргерит и Венсан не могли обойтись, и им приходилось с ним считаться. Иначе Фиори уже загремел бы в Омут давным-давно, я бы даже не успел сказать "дохлый койот". — Не повышай голос, пожалуйста. Мы беспокоимся о Мэтте — он не виноват, что привязан. И не должен страдать от этого до конца своих дней.

— Да уж. Монстры славно умеют пудрить мозги... — пробормотал тот себе под нос.

— Венсан, — произнес Ласка ровным голосом. — Ты хочешь что-то мне сказать?

Тот лишь бросил на него неприязненный взгляд, но промолчал.

— Как давно он с вами?

Я наморщил лоб — казалось, что вечность назад и одновременно будто вчера.

— Полтора года. Примерно.

— Все и правда происходит необычно медленно, — покачала головой женщина-ворона. — Пока. И тем не менее процесс идет, люди гибнут... и, Мэтью, со временем он не пожалеет и вас. Ваш дом, вашу подругу. Даже если мало верится... Сейчас вы в глазу бури, в безопасности, но скоро он наиграется в семью и рано или поздно все равно заскучает.

— Я где?..

— В эпицентре торнадо. Поймите, если мы не хотим, чтобы этот штат превратился в пустырь, а потом и весь континент, — нужно его остановить. Вы же понимаете, что нужно.

— Как? — только и спросил я.

И она рассказала как.

Помню, я шел тогда домой и думал о женщине-вороне. Она потеряла своего возлюбленного и тем не менее сочувствовала мне — пусть даже мои собственные чувства к Фиори считались фикцией. Для меня-то они были реальны. Ласка дал мне отксеренные страницы дневников, которые я прочел по дороге домой, хотя и перед глазами все плыло. Ничего нового там не оказалось испокон веков — поселившись в каком-нибудь городке или поселке, Фиори поглощал его по спирали, от краев к центру, за недели или даже несколько дней, порой задерживался подольше, однако финал был неизбежен. Ускользающие города-призраки... Часто потом оставались здания, но люди исчезали бесследно, и самое страшное — о них почти не вспоминали, со временем забывая, как зыбкий сон. Только вот тот единственный гаснущий дом — не город! — никак не покидал мою память, к горлу подкатывало и волоски на теле вставали дыбом — в жизни не видел ничего кошмарнее, это разъедающее чувство было не вытравить. Они специально показали мне его. Не увидь я своими глазами, не прочувствуй кожей — пусть бы я даже поверил им на слово — все равно оправдывал бы Фиори, даже окажись он всеми четырьмя всадниками апокалипсиса одновременно.

Ну, по крайней мере, одним из них он вполне мог быть.

Предложенные условия — оба — были просто беспощадны, я холодел от такого выбора. Какой глаз выколоть — левый или оба? Отрезать палец, чтобы сберечь руку? Несмотря на то, что у парня-ласки была кардинально другая специализация, он действительно превосходил по силе всю их семью, и не только. С ним нельзя было не считаться. Без него они беспомощны, как убогий викканский ковен, и лишь его слово смягчило приговор. Так что я благодарил и ненавидел его одновременно. Но раз сами они не могли отправить Фиори в Омут, то все-таки благодарности было больше.

Я знать не хотел, что это за место — подозреваю, и они толком не знали. Известно только, что это путь в один конец. Однако в Колодце я мог бывать время от времени, и в конце концов мне пришлось выбирать — пожизненное в одиночке или редкие часы посещений... Видеться иногда или потерять навеки? Переплакать и всю жизнь забывать — или вспоминать потерянное раз за разом? Я думал о Грейс, чтобы не думать о себе — дурацкие картинки из нашей реальности, с увитыми колючей проволокой стенами и снайперами на вышках, с комнатками встреч и надсмотрщиком за дверью. Я не знал, каков Колодец. Но я бы скорее умер, чем позволил Фиори узнать, каков Омут. Ни за что на свете.

— Что будет со мной и Грейс? — спросил я напоследок. Ласка опустил глаза, будто извиняясь. Вдруг я сообразил, что он единственный, чье имя ни разу не было названо — ни изначально, ни потом.

— В этом все и дело. Если бы мы точно знали, что Омут освободит вас обоих от... влияния, то вопрос бы даже не стоял. Но мы не уверены. А с Колодцем хотя бы один из вас точно будет свободен.

— Но не я?

— Мне очень жаль.

А мне еще нет.

— И многих вы отправили в этот... Омут?

— К счастью, лично я никого. Это очень сложно и опасно, и мы рады, что прежде не встречали такой серьезной угрозы.

— А в Колодец?

Он замолчал. За него ответил Венсан:

— Недостаточно.

Парень-ласка не хотел, чтобы мы вечно страдали от потери, Маргерит, несмотря на свою боль, была с ним согласна. Во всяком случае, Грейс нет места ни в той реальности, ни в этой, это очевидно. Ей проще, она все забудет — или почти все. Я же как связующее звено на поблажку рассчитывать не мог. Я должен был пожертвовать собой — пусть даже эта жертва казалась мне неоднозначной. Возненавидит ли он меня? Не сгинет ли так же, как в Омуте, прокляв меня напоследок? Скорее всего, так и случится. Как бы то ни было, я хотел иметь лазейку — на тот невероятный случай, если Фиори сможет меня простить.

Депрессия — это три.

Я выторговал день на раздумье — хотя скорее это был день на собирание мыслей в кучу. Дома никого не было. На кухне потрясающе пахло лазаньей, а на столе лежала записка: "Ужин в духовке, буду поздно. Не скучай. Люблю тебя".

Несколько минут я тупо разбирал ее на строчки. Люблю тебя? Мы никогда ни о чем таком не говорили, это казалось... ну, очевидным, как если при каждой встрече всякий раз называть свое имя. То, что она могла быть адресована и Грейс, мне почему-то даже не пришло в голову. Она была моя, и я сунул ее в карман.

На самом деле я всегда ненавидел лазанью. Может, Фиори готовил ее как-то по-особенному, а может, мы бы съели из его рук даже наживку для рыбы... Мне не хотелось об этом думать — о "влиянии", "одержимости" и прочей мистической дряни. Я снова вынул записку и перечитал. Люблю тебя и делаю это ради тебя — и ради себя самую малость.

Ненадолго я заснул, пропустив возвращение остальных. Но когда дом наконец утихомирился, далеко за полночь, сон меня покинул, как и последние надежды. Обойдя кровать раз пятнадцать, я пошел в комнату Фиори — до смерти боясь посмотреть ему в глаза, но мы не виделись весь день, и я скучал. Уже скучал. Я точно это вынесу? С чего я так решил?

Фиори спал в гамаке, который сам же и сплел. Эта конструкция поддавалась только ему, как по волшебству — помню, я болтался там, как кабачок в сетчатой упаковке, а Грейс однажды вывалилась и разбила локоть до крови. Сам же он управлялся без труда, сворачиваясь внутри, будто в изящном коконе, и каждый раз появляясь на свет неизменно прекрасным, как сияющий мотылек. Наверное, мы как всегда видели то, что хотели. Или что хотел он.

Я просто сел на пол и смотрел на него, словно можно было насмотреться впрок. Я смотрел, стараясь увидеть в нем монстра, но это оказалось не так уж просто. Лично у меня не было причин не любить Фиори, а вот любить — были. Самый близкий, кто всегда рядом, с ним ничего не страшно и все проблемы решаемы — не об этом ли мечтают все на свете, не только девушки? Может, это стоит мегаполиса?..

— Не спишь? — спросил он шепотом. Потом потянулся с обычной ловкостью и сел в гамаке, превратив его в качели. Я вдруг подумал, что Фиори никогда не вызывал у меня ассоциаций ни с чем. Он был такой единственный, похожий лишь на самого себя.

— Прости, что разбудил.

— Глупости. Иди сюда, — он подвинулся, и я сел рядом, стараясь не перевернуть нас обоих. — Пенни за твои мысли, Мэтт Ларош.

О, свои мысли я не продал бы ему и за все золото мира. Хотелось спросить о записке, но язык не поворачивался.