Колодец и Омут

Down by the river by the boats

Where everybody goes to be alone

Where you wont see any rising sun

Down to the river we will run...

When by the water we drink to the dregs

Look at the stones on the river bed

I can tell from your eyes

You've never been by the riverside...

Down by the water the riverbed

Somebody calls you somebody says

Swim with the current and float away

Down by the river everyday...

Agnes Obel "Riverside"

У колодцев есть дно. Когда бросаешь туда камень, то рано или поздно он куда-то упадет, даже если ты этого и не услышишь. Ты просто знаешь — да, упадет, да, должен, иначе быть не может. Потому что сама мысль о том, что бывают колодцы без дна, делает жизнь на толику неуютнее — пусть даже тебе и не придется увидеть ни одного бездонного колодца до самого смертного дня. Ты просто будешь знать, что они есть.

* * *

Все истории о странных существах похожи одна на другую.

* * *

Наверное, я не смотрю по сторонам, когда иду домой. Мой путь уже настолько отшлифован, что в этом нет необходимости. Несмотря на это я готов был поклясться, что впервые вижу этот магазин — хотя не исключено, что просто никогда его не замечал. С какой стати мне обращать внимание на магазин тканей? Правда, сейчас в это трудно было поверить, потому что ткань, намотанная на манекен в витрине, не допускала никаких вариантов. На нее можно было не обратить внимания только по причине дальтонизма, лунатизма или сильного алкогольного опьянения.

Я остановился зачарованный и пялился на витрину несколько минут. Кажется, этот цвет зовется "фуксия". У Грейс было много вещей такого цвета — от почти розового до почти лилового, так что "принеси мне, пожалуйста, фуксиевое платье" давало широкий разбег для фантазии. Впрочем, как правило, это была не моя проблема. Как правило, Грейс просила об этом не меня.

Занавеска на двери шевельнулась, и я вышел из ступора. Чья-то рука перевернула табличку, и надпись "Извините, мы закрыты" сменилась на "Добро пожаловать!". Я вошел с таким чувством, будто табличка приглашала лично меня.

Рука была однозначно женской, однако за прилавком стоял сутулый старичок с седыми кустистыми бровями. Он скорее тянул на хозяина магазина, чем на продавца.

— Что вам предложить? — спросил он добродушно. Скорее всего, у меня был вид слегка не от мира сего, потому что он добавил: — Может, чаю?

— Спасибо, — отказался я. Старичок-еврей показался мне похожим на старого барсука, неоднократно трепанного псами, но не потерявшего боевой дух. — А можно мне вот эту ткань?

Он ловко сдернул ее с манекена, и фуксиевая волна изящно легла на прилавок. Она оказалась совершенством не только на вид, но и на ощупь. Я просто запустил в нее руки и стоял, пока любопытство старика-барсука не взяло верх над деликатностью.

— Сколько вам нужно? — спросил он, чем поставил меня в тупик. Я понятия не имел, сколько, и просто показал руками где-то пару футов:

— Столько.

Я боялся, что он спросил меня зачем, но Барсук тактично промолчал. Наверное, подозревал, что у меня нет ответа. Впрочем, мне было наплевать, даже если он посчитает меня сумасшедшим.

Напоследок я не удержался и спросил:

— Давно вы открылись? Мне кажется, я вижу этот магазин впервые.

— Двадцать лет назад, — пожал он плечами.

— А... эта ткань? Когда вы вывесили ее на витрину?

— Месяц назад, — снова пожал плечами старик. Больше вопросов у меня не осталось.

От упаковки я отказался и просто надел ткань на шею, как шарф. Она была такой тонкой, что полностью спряталась под застегнутой курткой. Я чувствовал ее шелковистое прикосновение, и вдруг до меня дошло, зачем это сделал. Чтобы она пахла мной.

Время пришло.

Оно пришло, как всегда, неожиданно. Это была настоящая непредсказуемая магия. Порой я скучал до одури, маялся и ждал, оглядывался по сторонам в поисках знаков, но все впустую. Когда приходило время, я, как правило, этого не замечал. Как сегодня, в прошлый раз и позапрошлый. Так же бывает, когда ворочаешься в кровати и ждешь сон. Он придет, но ты заметишь это, лишь когда проснешься.

К счастью, я все же замечал немного раньше.

Если и не было еще полной уверенности, то цветочный магазин расставил все по местам. Я увидел букет подсолнухов прямо на прилавке, казалось, они согревали мирок вокруг себя одним своим видом. На минуту я представил, как обрадуется Фиори стать частью этого мирка хотя бы ненадолго.

— О, добрый вечер, мистер Ларош! — приветствовала меня Саша. Она упрямо называла меня так с тех пор, как я однажды пришел сюда с Грейс, хотя сам я не носил обручального кольца. Достаточно было увидеть его на пальце моей жены. Хотя этот момент совсем не отбил у нее охоту флиртовать, просто теперь я чувствовал себя своим... даже не отцом. Отца никогда не называли "мистер Ларош". Наверное, дедом. Забавно — это бы значило, что я завел детей лет в двенадцать, и они своих — во столько же.

— Мэтт, — поправил я ее в двадцатый раз, и Саша довольно улыбнулась. Она мне нравилась и знала это. Такие как Саша не могут не нравиться, потому что это — их работа и хобби в одном флаконе.

— Клиент всегда прав. Чего желаете?

Я указал на подсолнухи — мне не терпелось взять их в руки.

— Все? — спросила она не моргнув глазом.

Их было не меньше дюжины.

— Все. И упакуйте для дороги.

Саша ловко завернула охапку цветов и подала мне, как новорожденного младенца. Желтый лепесток коснулся моей щеки, и на секунду меня объяла такая вязкая, почти воздухонепроницаемая тоска, что впору сесть прямо здесь на пол, обхватив цветы, и ждать смерти, когда бы она ни явилась. Я этого, конечно, не сделал — даже не подал виду, поскольку Саша продолжала улыбаться. Наверное, уже немного привык подавлять это, особенно на людях — дома справляться было сложнее по понятным причинам. Но дома была еще и Грейс. А поддерживая ее, я держал над водой и себя.

Дом казался пустым — да теперь он всегда таким казался, были мы оба дома, или только один из нас. Я неловко закрыл за собой дверь, скованный букетом в руках, и едва не уронил его, услышав голос Грейс:

— Мэтт.

Она подошла совсем близко, а я не заметил. Есть такая шутка, что люди делятся на две категории — одни, войдя в комнату, говорят: "Кого я вижу!" , а другие: "А вот и я!" Грейс несомненно была из второй категории, и если она входила в комнату, не заметить ее было просто невозможно. Это было раньше.

Ее волосы убраны в пучок, вся одежда в бело-розовых тонах — настоящая степфордская жена. Хотя опять-таки — раньше. Когда мы жили здесь втроем, она была настоящей степфордской женой, изящной и совершенной, как фарфоровая фигурка. Сейчас, глядя на нее, я не мог понять, что же изменилось. Она не стала хуже выглядеть или менее изысканно одеваться. Просто раньше она сияла уверенно и ровно, а теперь — тлела. И мы оба знали, кто забрал часть ее огня с собой в темноту.

— Привет, Грейси.

Не дожидаясь просьбы, она осторожно забрала у меня букет и унесла на кухню в поисках подходящего вместилища. В конце концов, пришлось взять ведерко для шампанского.

— Как прошел день? — спросил я. Вопрос был скучный и дежурный, но тем для разговора у нас осталось и без того немного. А то общее, что у нас было, заставляло нас обоих помалкивать.

— Нормально, — откликнулась Грейс. — Приходил водопроводчик, велел заменить раковину. Сказал, она не подходит.

— Он же сам ее устанавливал в прошлом году! — возмутился я. На самом деле мне плевать было на раковину, и Грейс это прекрасно знала. Она поддерживала разговор по той же причине, что и я.

— Я выписала ему чек.

Когда я вошел в гостиную, на мгновение в глазах Грейс появилась жизнь. Она потянулась ко мне рукой, и я едва понял зачем. Куртка осталась в холле, мою шею ласково обвивала фуксиевая ткань.

— О, какая красота. Это мне?

Грейс коснулась ее, собираясь потянуть... но огонек погас так же незаметно, как и появился. Наверное, мое лицо ответило исчерпывающе, хотя сам я был на полпути к тому, чтобы сказать — да, кому же еще. Она оглянулась на подсолнухи.

— Это не мне. Это ему. Ты едешь к нему.

Слишком очевидно, чтобы отвечать, и я даже не кивнул. Пальцы Грейс, будто онемев, выпустили ткань, она отступила. В такие моменты мне очень хотелось знать, что она чувствует. Мы прожили один на один больше года, мы поженились, но никогда не говорили об этом напрямую. Так, изредка, когда возникала такая необходимость или когда особенно остро чувствовалось одиночество. Наш мир был разрушен. Мало того — наш мир никогда и не существовал. Грейс освободилась от своей любви, я — нет. По всей возможной логике я должен страдать гораздо больше, но мне так не казалось. Мне было очень непросто, это правда, но в отличие от Грейс я всегда знал, что переживу это. Или, вернее, смогу с этим жить. Я принял огонь на себя и не мог поступить иначе, потому что вина была моя. Целиком и полностью. Не пойди я тогда на эту встречу выпускников, не обмолвись Грейс про нашу антикварную лавку, не вызовись отвезти ее в Нью-Джерси, ничего бы не произошло.

Правда, могло произойти кое-что похуже, но об этом я предпочитал не думать.

— Почему ты до сих пор это делаешь? — спросила Грейс нейтральным голосом.

— Езжу к нему или люблю его? — пожал я плечами, и она чуть нахмурилась. — Ты же все знаешь. Он мне дорог, я не могу его там бросить.

Я мог бы сказать, что еще год назад она бы меня поняла, еще год назад она уже сидела бы в машине и давила на клаксон, как испорченный ребенок. Еще год назад она не представляла своей жизни без Фиори. Но сейчас она испытывала совсем другие чувства и больше не могла меня понять, даже разбейся я о стену в объяснениях. Любовь — не та штука, в которой можно отчитаться — как нельзя, к примеру, исчерпывающе описать вкус или запах. Грейс забыла этот вкус, и ей очень, очень повезло. Наверное.

Приготовления всегда были неспешными — спешить, в общем-то, было незачем, Колодец никуда не денется, как и его содержимое. Порой терпение мне отказывало, и до смерти, до дрожи в руках хотелось просто бросить все и прыгнуть за руль, чтобы поскорее там оказаться. Я делал глубокий вдох и закрывал глаза. Предвкушение — половина удовольствия. Можно купить двд, а можно дождаться любимого фильма по ТВ, пусть и целый день промаяться, но разве радость не становится острее? Я сильно сомневался, может ли счастье от этих наших встреч быть еще сильнее, но тем не менее делал все неторопливо. Что-то сродни мазохизму. Грейс вызвалась съездить в магазин забрать браслет из неотшлифованного янтаря, и я позволил — она хотела быть полезной. Вернувшись, она отдала мне еще и флакончик своих духов. Я очень медленно укладывал все это в сумку, пока она стояла рядом, не сводя с меня глаз. Последней я взял фуксиевую ткань, но укладывать передумал и снова надел на шею.

— Навести его, Грейс. Он будет очень рад тебя видеть.

— Навряд ли.

"Там он всему подряд рад без памяти", — подумал я, хотя и не сказал. Грейс отвернулась к окну. Скорее она сама не была бы рада — по крайней мере, не должна. Пусть и не полностью, но это оставило ее, а вот воспоминания не исчезли.

— В прошлый раз он спрашивал о тебе.

Плечи ее дернулись, словно от судороги. Грейс прислушивалась к себе и не находила чего-то, чего-то такого важного в недалеком прошлом... чего-то раньше необходимого, как глоток воздуха. Ради этого можно было убить или умереть, как о таком забыть?.. Она не находила этого, но короткие моменты поиска меня всегда очень пугали. К счастью, они становились все реже и короче.

— Может, потом, — ответила она наконец. — Я еще не готова.

Ну, оно и к лучшему. Я не знал, как подействует их встреча на Грейс. Может, она избавится от остатков своей одержимости — а может, вспыхнет с новой силой. Мне обещали, что этого не произойдет, и пока сдержали все обещания, но они не знают всего. Они не знают Фиори, ничего о нем лично, только записи давно умерших людей. Это все равно, что делать операцию на сердце по учебнику. К тому же это сократило бы время нашей встречи вдвое, а отправлять Грейс одну в Колодец и я не решился бы — а может, не захотел.

Когда вечером я выехал, уложив цветы на заднем сидении с такой осторожностью, будто это и правда был младенец, Грейс даже не вышла меня проводить. Я видел, как она стоит у окна, серая и тусклая, будто старая лампочка под слоями пыли.

Навигатор с самого начала был бесполезным — пункт назначения всякий раз оказывался в другом месте, хотя разбег и не был таким уж большим. Я притормозил у обочины. Надо успеть развести костер, пока не стемнело и он не станет слишком заметен. Я не знал, видит ли кто-то этот костер — по крайней мере, никто из проезжающих меня по этому поводу еще не беспокоил.

Огонь разгорелся очень быстро. Еще секунду неосознанного мазохизма я покатал в руке янтарную бусину — их оставалось еще много на связке, а что будет потом, пока думать не хотелось.

Потом бросил ее в костер, как делал уже много раз. Пламя вытянулось в струнку и почернело.

А теперь — направо. Только направо и никак иначе. Только не налево. Шаг влево — и не успеешь даже попрощаться с собственными мыслями.

Я вдохнул и шагнул направо. Этот момент тоже был сродни засыпанию — или наркозу. Его невозможно запомнить. Сейчас ты здесь — и через секунду в Колодце, только сердце выпрыгивает из груди. В первый раз я вообще потерял сознание, но с тех пор такого не случалось.

Я был в Колодце.

Сказать, что я попал в знакомое место, значило бы соврать. Здесь были знакомые места, но найти их мог только тот, кто хорошо ориентируется. О себе я такого сказать не мог.

Костер горел ровно и уверенно, невдалеке едва виднелась какая-то стена. В этом была особенность Колодца — темнота, но не кромешная, позволяющая что-то да видеть, и никакие источники света на это не влияли.

Кроме потрескивания горящих веток не было слышно ни единого звука. Но несмотря на эту тишину, мне становилось не по себе — еще одна вещь, к которой не привыкнуть.

— Фиори, — позвал я негромко, будто боясь, что на мой зов вдруг придет что-то... непредсказуемое. Здесь это было более чем возможно.

Он вышел ко мне, еще не успело отзвучать его имя.

— Мэтт!

Фиори обошел костер и остановился в нескольких шагах. Глаза и волосы сияли серебром, он сам напоминал то тонкое гибкое пламя, что открывало вход сюда. Я знал, что здесь, в Колодце, ничего в нем не может измениться до конца времен, но все равно не отводил глаз — не так много у нас было времени, чтобы насмотреться. Он все не двигался, глядя на меня жадно и немного дико. Я всегда слегка боялся этого момента — иррациональный страх, что в следующий раз он меня не узнает, эта тьма изменит его и сделает смертельно опасным. Он таким и был на самом деле, просто не для меня. И если подумать, страх был не так уж неразумен.

— Ты хоть представляешь, как я скучал? — сказал он негромко.

— Боюсь, что да, — еле выговорил я, челюсти сводило, сердце ощущалось в груди как надувная игрушка, из которой помалу выпускают воздух. Ожидание становилось невыносимым. — Не обнимешь?

Это был правильный вопрос. Он был рядом уже через долю секунды черной искрой и стиснул меня так, что я охнул.

— Вот это всегда пугает, — сказал он мне на ухо. — Что когда-нибудь обниму тебя так, как хочу, — и сломаю.

— Мой отец боксер, Фай. Меня так просто не покалечить.

Какое-то время мы просто стояли так — я закрыл глаза, Фиори дышал мне в шею, и Колодец в кои-то веки казался самым желанным местом на земле и за ее пределами.

— Я кое-что тебе принес.

Нехотя Фиори разомкнул объятие, словно руки его не слушались. Потом поцеловал меня в щеку холодными губами, обнял снова и наконец отступил. Не будь у нас лимита времени, мы бы простояли так очень долго, и я не был уверен, что так уж против.

Мы сели рядом с костром, чтобы распотрошить мою сумку. Фиори сграбастал ее к себе, как ребенок, дорвавшийся до мешка Санта-Клауса. Его глаза теперь горели совсем по-другому. И я был счастлив это видеть, хотя вся моя сущность выражала бурю сожаления по поводу расстояния между нами, пусть оно и было минимальным.

Наслаждение подарками было таким же ритуалом, как для меня — их приготовление. Фиори вынимал их по одному, раскладывал и в порядке очереди уделял каждому внимание. От этого мне хотелось смеяться и плакать одновременно.

В этот раз подсолнухи просто снесли ему крышу. Он забыл про все остальное, гладя кончиками пальцев ярко-желтые лепестки, а я кусал губы, чтобы не разреветься, как будто мне два года. Именно так я хотел бы заплакать, если бы позволил себе это — навзрыд, безо всяких тормозящих факторов, долго и от души. И потом утешиться на руках того, кто меня любит. Иногда я жалею, что мне уже не два и я не девчонка, которым простительны слезы и сопли. Это довольно частое в последнее время "иногда".

Следом Фиори достал флакончик духов Грейс. От пламени костра одна сторона его лица стала золотой, а другая серебряной, будто какая-то древняя маска.

— Как она?

— Неплохо, — пожал я плечами. — Передавала тебе привет.

— Но и не хорошо?

— Меня предупреждали, что так и будет. Но если учитывать все, что произошло... в целом неплохо.

Он вздохнул, медленно откладывая флакончик. Развивать эту тему в первую очередь не хотел я. Все равно ничего не изменишь, что зря слезы лить.

Я надел ему на руку браслет, и Фиори тут же забыл о Грейс. Его тонкие пальцы долго перебирали неотшлифованные камни, и я подумал о четках. На будущее. Все равно ничего из принесенного мной в Колодец долго не хранится — но по крайней мере поиграет, пока я здесь, и какое-то время после. Хуже всего хранились книги и газеты — исчезали буквально за минуты. И я их не носил. Зато пересказывал ему все новости устно. Фиори расспрашивал меня в самых мелких подробностях о том, кто женился, развелся и родился, о звездах и политиках и о ситуации в мире вообще. Самому мне до этого дела не было, но... Это мир, который он никогда больше не увидит, напоминал я себе всякий раз, засыпая на новостях. Срабатывало. Скоро я стал запоминать гораздо больше и качественнее, что приводило Фиори в восторг.

— По идее я должен был возненавидеть янтарь, — сказал он задумчиво, разглядывая браслет. Слова не были укором, но мне поплохело. Я даже смотреть не хотел на то, что висело на его шее. То, что я сам на него надел. — Но нет.

— Как и меня?

— Не говори ерунды, тебя я и не думал ненавидеть... А янтарь напоминает солнце. Знаешь, люди так любят всякие ценности, но на свете есть только три стоящих камня — янтарь, обсидиан и лунный камень. Иногда я скучаю по луне.

— Мне кажется, я видел здесь луну в прошлый раз.

— Да, она заглядывает — но не чаще, чем ты. — Он оживился. — Принесешь мне лунный камень в следующий раз?

— Все, что пожелаешь.

Он благодарно потерся щекой о мое плечо и продолжил. Следующими на очереди были палочка корицы и саше с лавандой. Фиори вдыхал аромат то одного, то другого, пока даже у меня голова не заболела.

— Говорят, чтобы запахи не смешивались, надо нюхать кофе, — сказал я. — Так в парфюмерных магазинах делают.

— Кофе! — обрадовался он. — О, Мэтт, вот чего я хотел бы.

Я и сам подумал, что почему-то никогда не приносил ему кофе. Есть и пить здесь было нельзя, но нюхать никем не возбранялось.

— Тебе зерна или заварить стаканчик?

— И то и другое. Или нет — лучше сначала зерна. А потом стаканчик, чтоб не сразу.

— Идет.

Сумка опустела, и он протянул мне руку.

— Пойдем погуляем.

Гулять по Колодцу с Фиори было делом абсолютно безопасным. Вокруг колебалась тьма; то тут то там из нее то выныривало нечто движущееся, то показывалось нечто неодушевленное (в чем тоже не было никакой гарантии). Он держал меня за руку, время от времени сжимая пальцы, словно хотел удостовериться в моей реальности.

Лабиринт я уже видел, хотя мы в него и не входили. Не слишком высокий, идеально вылизанный, словно над ним трудился сам Эдвард-руки-ножницы, и более уместный где-то в частном парке. Выглядел он безопасно, это раз. В Колодце нет безопасных вещей, это два. Хотя рядом был Фиори, и я предпочитал доверять ему, не имея на то никаких прав.

Но несмотря на это все, я боялся — это три. Лабиринт внушал страх. Если подумать, страх здесь вызывало все, кроме Фиори — и то не всякий бы разделил мое мнение.

— Фай, — попросил я все-таки, — может, вернемся к костру?

Он понял и улыбнулся.

— Когда-нибудь мы сходим туда, и ты увидишь, что нет ничего страшного.

Я кивнул, хотя и не думал соглашаться.

У костра он обнял меня, положив голову на плечо, а я зарылся пальцами в его серебряные волосы, они были мягкими и чисто вымытыми, как в день его заточения. Я целовал его в лоб время от времени, а потом просто прижался губами, и мы сидели так долго. В Колодце нет времени, но увы, за его пределами есть.

— О, — вспомнил я вдруг, дернувшись, и Фиори издал вздох неудовольствия. Стараясь не сильно тревожить наши объятия, я потянул ткань с шеи, но как только она коснулась его щеки, вздох превратился в стон с совсем другой окраской.

— Мэтт, Мэтт... вот это красотища! Просто потрясающе...

Шутя я бросил ткань ему на лицо, и он прижал ее ладонями, наслаждаясь непередаваемой текстурой. Потом отстранил, любуясь цветом, и пропустил между пальцами так медленно, как мог. Узнав природу Колодца, я часто задумывался о том, почему Фиори выбрал черную одежду, когда шел сюда. Это было совсем нелогично. Он мог надеть что угодно, хоть гавайские цветы, хоть японское кимоно, но предпочел черное.

— Обожаю тебя, — сказал он сквозь ткань и положил голову мне на колени, пока я, едва касаясь, водил ногтем по его лицу сквозь фуксиевую дымку. От того, как всякий раз дрожали его ресницы и дергались уголки рта, мне снова захотелось рыдать, но я уже привык к этому чувству. Он должен ненавидеть меня, а не обожать. Я должен ненавидеть его. И тому и другому было вполне адекватное объяснение, просто оно мне не нравилось.

— В следующий раз я принесу тебе мех. У Грейс есть что-то вроде лисьего хвоста.

— Жаль, что ты не можешь взять кошку, — вздохнул он, отбросив с лица ткань. Лицо на фуксиевом фоне казалось еще бледнее, чем на черном. Фиори всегда любил кошек, и они липли к нему, как репейник.

— Я могу, но...

— Это сократит время, знаю. Не надо. Оно и так быстро пролетает...

Его голос звучал чуть глуше — это означало только одно. Когда выходит срок, звуки будто гаснут — в тот, первый раз я подумал, что у меня просто уши закладывает. Как стремительно. Как незаметно. Мне казалось, я только пришел.

— Я тебя еще увижу?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился я. Всякий раз удивлялся этому вопросу — после всех обещаний и разговоров про следующий раз он все равно спрашивал.

Он привстал, положив руки мне на плечи, поглаживая нервными короткими движениями.

— Я так сильно скучаю по тебе. И боюсь, что однажды ты просто не вернешься.

— Фай, ты же знаешь, что это невозможно.

— Потому что ты ко мне привязан? Но я не могу отпустить тебя, как Грейс, пока я здесь. Здесь я ни на что не способен.

На самом деле я не особо жаждал стать таким, как она. Моя несвобода от Фиори была тяжелой ношей, но посильной, и имела положительные стороны.

— А что, ты бы это сделал? — Пальцами я пошевелил его волосы. — Зная, что после этого я могу никогда не вернуться, как Грейс?

Он помолчал.

— Это все равно невозможно, зачем предполагать.

— А если бы я отпустил тебя — ты отпустил бы меня? Там, снаружи?

На этот раз Фиори молчал дольше. Потом сказал:

— Ты не должен.

— Знаю, — вздохнул я. — Прости.

— И ты меня прости.

Он обхватил меня за шею так, будто мог удержать, и в следующую секунду я сидел у костра один недалеко от обочины шоссе. Часы, оставленные мной снаружи, показывали, что я пробыл в Колодце около двух часов. В первый раз, помню, они остались на моей руке и чуть не взорвались там. Колодец не признает времени. За исключением часов посещений...

Еще несколько минут я приходил в себя — просто сидел, прижав ладони к лицу, и жалел, что я не маленькая девочка. В какой-то степени это тоже было привычно, за столько-то раз. Раскисать не дело. Достаточно с меня тех, первых слез — пусть и без свидетелей, но я-то знал.

* * *

Моя няня Клара совсем не соответствовала привычному образу добрых нянюшек — она была худая как жердь и суровая, как атомный ледокол. Но при тотальной занятости моих родителей пришлось удовлетворяться тем, что есть. Нельзя сказать, что я не любил Клару или боялся ее — или что она не любила меня. Она своеобразно это выражала, а других примеров у меня не было, и в конце концов понятие любви сформировалось в моем сознании именно таким образом и оставалось незыблемым довольно долго. Общение с Кларой не научило меня сгорать от эмоций, как мои сверстники, и дало некоторую холодность, но у меня было достаточно мозгов, чтобы научиться подражать другим. Чтобы не выделяться. Выделяться для подростка подобно смерти, и лишь повзрослев, мы начинаем ценить индивидуальность, но тогда порой уже становится поздно.

Я вырос в потрясающей семье на самом деле. Отец — неоднократный чемпион мира по боксу в тяжелом весе, мать — прима-балерина, гордость школы Джуллиард, всего своего театра и преподавателей. В отличие от многих детей из подобных семей, я оказался ранним ребенком, а не поздним, так что первые десять лет жизни родителей практически не видел. Своим рождением я мог испортить матери всю карьеру, но она была слишком одарена и гениальна, чтобы беременность на первом курсе смогла ей помешать. Это я краем уха слышал время от времени, пока рос. Она, вероятно, даже избавилась бы от меня с радостью, но отец пригрозил, что забьет пуант ей в глотку и заставит танцевать, пока она не сдохнет. Это я тоже слышал краем уха. У мамы были очень густые каштановые волосы, которые она профессионально закалывала в пучок парой шпилек, а еще длинная шея и "неподражаемая грация". Она была необыкновенной красавицей, как говорили все вокруг. Позднее я тоже научился так говорить, но в детстве она меня немного пугала — мама все время думала о своем и тренировалась везде, где находилась, чуть ли не на парковке у супермаркета. Впрочем, она редко посещала супермаркеты и прочие подобные места, для этого была няня Клара. А еще она практически не ела.

Когда я был маленьким, Клара придумала для нас такую игру — я должен был придумывать, на кого или на что похожи окружающие. Я втянулся, и это стало частью моей жизни, теперь при одном взгляде на человека у меня формировался его "второй" образ и оставался таким, пока что-то в этом человеке не менялось. Кличка папы была Баффало, но мне он всегда напоминал медведя гризли, со свирепыми маленькими глазками, треугольной головой и огромными лапами, способными смять мини-вэн в гармошку. Сама Клара походила на чайку, особенно ей шел ее трескучий голос. Как-то мама узнала об этом и спросила, кого мне напоминает она, и я честно ответил: ящерицу. Почему-то она оскорбилась — наверное, ожидала услышать что-то более романтичное типа лебедя. Но она была настоящей ящерицей, вертлявой, гибкой и ни минуты не сидящей на месте. Тогда я еще не умел врать так хорошо, как сейчас.

А еще няня Клара рассказывала мне сказки о чудовищах. Она плевать хотела на всякие развивающие книжки и игры и развивала меня так, как считала нужным. Помалу я начал подозревать, что очень давно в ее жизни случилась какая-то трагедия — ну, может, не трагедия, но что-то, оставившее неизгладимый след. Может, это был и позитивный опыт, не знаю. Может, трагедия была как раз в том, что он остался в прошлом. Сейчас я иногда думаю, как именно я бы вспоминал о Фиори, если бы мне все-таки удалось от него избавиться по-настоящему. Каким этот опыт казался бы мне — приятным воспоминанием или трагедией, определившей всю мою последующую жизнь? В принципе, всегда можно спросить Грейс, но об этом, разумеется, нет и речи.

Так вот, о чудовищах. Я не запомнил, конечно, ни одной истории — чем старше я становился, тем реже Клара говорила о них — видимо, опасалась, что я расскажу родителям, и ее уволят к чертовой матери по всем правилам педагогики. Но мне хорошо запомнилось, как однажды она укладывала меня спать в мой день рожденья — папа прислал мне маленькую копию "феррари", хотя я не сильно интересовался машинами, а мама — костюмчик от какого-то дизайнера, в котором я моментально умер бы от стыда на любой детской площадке. От Клары пахло бренди. Это я вычислил давным-давно, когда забрался в наш домашний бар и перенюхал все бутылки. Несмотря на то, что мне устроили грандиозный праздник и подарки заняли чуть ли не целую комнату, мне почему-то было нерадостно. Тогда я попросил сказку о самом страшном чудовище, и Клара сказала: "Запомни, Мэтью, самые беспощадные монстры — великолепны, и их сердца бьются с нашими в унисон". Я представления не имел, что такое "в унисон", но фраза прозвучала жутко, да так и осталась со мной навеки. Странно, что я вспомнил ее, лишь когда собственной рукой отправил Фиори в Колодец, а не раньше.

Папа был сильным, мама — красивой. Несмотря на различие весовых категорий они смотрелись вместе просто шикарно, прямо Красавица и Зверь. Я же с точки зрения селекции слегка не удался, да еще и пошел в мамину ирландскую родню. В детстве я сам себе напоминал маленького лиса из сказки Экхольма, даже фамилия была подходящая — Ларош. Когда речь заходила о моей внешности или успехах, мама помалкивала, а папа после долгих раздумий говорил: "У него хорошие зубы". Это значило не более того, что родители сэкономили на брекетах, но со временем он произносил эту фразу уже гораздо быстрее и увереннее, так, что я едва не поверил, что это единственное мое положительное качество. К счастью, по мере взросления волосы мои потемнели, плечи раздались, количество веснушек уменьшилось, а девушек — пропорционально увеличилось, и закономерность не заметил бы только полный кретин. Возможно, хорошие зубы тоже внесли свой вклад. А может, то, что британский тип вошел в моду, и многие девчонки из школы считали это мегасексуальным.

Кретином я не был, гением тоже. По мне, я занимал самую удачную нишу — достаточно крут, чтобы не приставали хулиганы, но недостаточно, чтобы вызывать повышенные требования. Моменты, когда я хотел быть звездой, были редкими. К таким моментам можно с уверенностью отнести мое знакомство с Грейс — если это можно так назвать. Мы учились в одном классе, но едва ли перекинулись за все время парой слов.

На самом деле ее звали Келли. А второе имя было Принцесса. Не знаю, что творилось в головах ее родителей, но ее назвали именно так — Келли Принцесса Грейс. Я узнал это только через много лет, но, похоже, она этого совсем не стыдилась. Все называли ее Грейс, с "титулом" или без, даже собственная родня. Чего она стыдилась — это своих провинциальных корней и короны "Юная мисс Кукурузный Початок".

На самом деле у такой девушки, как Грейс, поводов стесняться чего-то было ничтожно мало. Она была Принцессой, высоко несла свою белокурую голову, и даже самые крутые парни из высшей лиги не знали, как к ней подступиться. Ею легче было любоваться со стороны, чем любить. Грейс представлялась мне фламинго, грациозной и гордой, она любила розовый цвет, но это было ни вульгарно, ни инфантильно, ни "блондинково". В Грейс натуральным было все, от волос и ногтей до чувства собственного достоинства. Она встречалась с парнями из колледжа, и ни один не мог похвастать, что зашел дальше положенного.

Через семь лет после окончания школы однажды я обнаружил в почтовом ящике приглашение на встречу выпускников. Это было с какой-то стороны логично — все, кто получил высшее образование, уже мог похвастаться этим, но карьера у большинства только стартовала. Неудачники могли быть еще " в поиске", незамужние девушки еще не комплексовали, а замужние не успели получить отпечаток семейной жизни где-то в районе талии или мозгов. В общем, идеально. Я относился к неудачникам, но формально — во-первых, неудачников с фамилией Ларош не бывает, во-вторых — я просто валял дурака после колледжа, занимаясь маминым антикварным магазином. Когда-то она получила его в наследство и решила, что это очень стильно. Не уверен, что она вообще там бывала. На мой взгляд, он скорее мог сойти за лавку старьевщика. Хотя не спорю, звучало это неплохо — когда я говорил: " У меня магазин антиквариата", мои бывшие одноклассники многозначительно кивали.

Мы все нацепили бейджи, хотя мало кто сильно изменился. Конни Джонсон набрала сорок фунтов и всем показывала фото своей дочери, похожей на кусок колбасы. Брэд Тернер и Салли Кит пришли в костюмах — наверное, хотели этим что-то сказать. Я пропустил мимо ушей, где они работали. Кто-то сплетничал о том, что директор Уорд спился, Эшли Янг покончил с собой, а учитель английского мистер Шайкс скрывается от полиции то ли за неуплату налогов, то ли за убийство. Послонявшись и выпив у барной стойки, наконец я присоединился к парням, с которыми тусовался раньше. Как раз в этот момент они обсуждали тот убивающий наповал факт, что Стивен Коллинз развелся с Торн Сазерленд и теперь живет в Лос-Анджелесе с каким-то парнем.

Честно говоря, я даже не знал, что он был женат — и тем более на Торн... Стив — последний в этом мире, кого я представлял женатым. Коллинз был легендой и богом, он вызывал зависть ровесников и поклонение младшеклассников. Он был на несколько лет старше и заканчивал старшую школу, когда я еще ходил в сопливых малолетках. Но если раньше в двенадцать дети еще могли побыть детьми, то у моего поколения выхода уже не было. Где-то с одиннадцати каждому полагалось "иметь девушку", — то есть провожать ее домой, покупать мороженое и сладости и хвастаться поцелуями, были таковые или нет.

Я молча восхищался Стивеном, считая, что у меня ноль шансов вырасти таким, как он. Грубо говоря, этот парень трахал все, что двигалось и более-менее презентабельно выглядело, лет с пятнадцати. В выпускном классе он поимел тройняшек Андерс одновременно, и я был тем, кто их видел в раздевалке — до сих пор не понимаю, как мне хватило выдержки не растрепать всем и вся. Хотя на следующий день это было неактуально, потому что сестры Андерс и так всем рассказали, да в таких подробностях, что мужская часть школы, включая администрацию, вряд ли могла уснуть еще месяц после этого. Он переспал даже с Дарлин Истерман — лузером она не считалась, но внушительные формы и брутальность отпугивала всех потенциальных кавалеров. Я не знал, в какой колледж он поступил, но в его дальнейшей "карьере" по постелям женских общаг даже не сомневался. Короче говоря, представить Стивена Коллинза женатым мне оказалось гораздо труднее, чем с парнем. Я поймал себя на том, что думаю об этом парне — какой он, если из-за него Стив так круто изменил свою жизнь? Уверен, что так оно и было — такие решения не принимаются на пустом месте. Не такими, как Стивен. Это должно быть из-за конкретного человека, и мне было бы действительно интересно на него взглянуть.

— Может, у него телки закончились? — задумчиво спросил сам себя Марк Пресли, наш главный футболист, чья карьера еще не была омрачена сломанными ногами, а лицо — выбитым глазом и дюжиной зубов. Все это ждало его в недалеком будущем.

Остальные заржали, и кто-то сказал:

— В таком случае я бы пошел по второму кругу или переехал в другой город, а не переключился на мужиков.

— Так он и переехал, — возразил Салли, и все снова засмеялись. — Я слишком хорошо знаю Стива. Его или инопланетяне подменили, или в Эл-Эй тоже бабье закончилось. А учитывая, что там приток постоянный, ставлю на пришельцев.

И тут я увидел Принцессу Грейс, что мигом отвлекло меня от Стивена и его новых сексуальных предпочтений. Она не изменилась ни капельки — просто невозможно было стать еще женственнее и прекраснее. Как всегда с идеальной осанкой, которой позавидовала бы даже сама Аделина Ларош. О, маме бы она понравилась... Я уже успел услышать, что ее жених — наследник империи пластиковых контейнеров или что-то в этом роде. Разумеется, сказочно богат. Но даже будучи без пяти минут Принцессой пластикового королевства Грейс оставалась собой, будто принц прилагался к ней, а не наоборот. Она обратила на нас внимание, как раз когда меня спросили об антикварной лавке. В этот момент ей бы повернуться и уйти, но она этого не сделала, даже не подозревая, что, возможно, этот самый момент и разрушит всю её жизнь.

— Антикварный магазин? — переспросила она меня. Не будучи уверенным, что ей известно даже мое имя, я подтвердил:

— Да. Дела идут не слишком хорошо, но у кого сейчас нет проблем?

— Мне в наследство достался старый дом в Нью-Джерси, — к моему удивлению, продолжила она разговор. Прежде я не заглядывал в ее глаза, они оказались равномерно голубыми, будто линзы. — Там много всякого хлама столетней давности. Если тебе интересно, Мэтт, можешь там покопаться.

Не знаю, сколько времени ушло, чтобы я поверил в реальность происходящего. Принцесса Грейс приглашает меня в свой дом "покопаться". Ну, я был бы дураком, вообразив, что это что-то значит, а дураком я не был. Это значило именно то, что она сказала.

— Буду рад избавить тебя от потенциально ценных вещей, — улыбнулся я ей, и она ответила на мою улыбку. Как я узнал потом, Грейс просто хотела увидеть дом перед тем, как его оценят, и решить, что с ним делать. Пластиковый Принц не находил на это времени, и это её взбесило. Я всего лишь подвернулся под руку. Она не сомневалась, что любой в этом зале поедет за ней на край цивилизации, и была права — странно, что ее собственный Принц в этот список не входил. Мне, конечно, приходилось слышать пословицу "У каждой красивой женщины есть мужчина, которому надоело ее... любить", но я не думал, что такое может произойти с Грейс. Да ещё до свадьбы.

Мы обменялись телефонами и встретились на неделе — покупателей все равно не было, надсмотрщиков тоже, и я мог закрыть магазин в любое время. На пароме с Манхэттена даже разговорились, правда, говорил в основном я, но это было нормально.

Дом оказался действительно старым, насколько я разбирался — не меньше семидесяти лет, а может, и все сто.

— Мне сказали, что все ценное сложили в одной из спален, — сообщила Грейс. Ее розовые туфли мгновенно покрылись слоем пыли, но она этого словно не замечала. Наверное, дух авантюризма не чужд даже принцессам. Она с интересом заглянула в каждую комнату, в то время как я разглядывал светильники и обстановку. Первое, пожалуй, чего-то стоило, но мебель была новой и отвратительной.

Так мы добрались до спальни, как бы завлекательно это ни звучало. На деле в нашем распоряжении оказалась огромная кровать без матраса, разваленный комод и полированный стол, заваленный какими-то коробками. Я аккуратно обследовал их, Грейс ждала неподалеку, но любопытство настигло и ее. Помедлив некоторое время, она попыталась открыть комод.

— Ох, черт! — совсем не по-королевски воскликнула она. Сбоку ящика комода, рассохшегося от времени, отошла щепка и глубоко полоснула ее по ладони. На деревяшку закапала, потом полилась кровь, Грейс машинально отвела руку в сторону, чтобы не заляпать платье. Я даже заметить ничего не успел.

На следующее утро мы спустились к завтраку, и Фиори пек блинчики. Они пахли так, что можно было с ума сойти.

— Кофе, Мэтт?

— Спасибо, — я почему-то часто чувствовал себя виноватым, что Фиори проводит на кухне столько времени, но сопротивляться не мог. Зарывать такой талант в землю было просто преступно. — Ты святой. Давай я хоть накрыть помогу.

— Да нечего тут накрывать, — сказал он мягко-приказным тоном. — Давай ты сядешь и будешь есть, пока не остыли.

Грейс укусила один на ходу, попутно поцеловав его в щеку, я получил свой поцелуй уже пробегом. Ее глаза были слегка стеклянными, а прическа растрепалась — впервые видел Грейс небрежно причесанной. Сам я ощущал боль в спине, словно провел ночь на полу или что-то вроде того.

— Опаздываю, — сообщила она уже в дверях. — Роджер ждет.

— Ни пуха, — пожелал я ей в спину. Никакой раны на ее ладони не было, даже шрама. Насколько я знал, она так и не встретилась с Принцем Роджером в тот день, зато собрала свои вещи и этим вечером переехала сюда. Я не вспомнил, что мне нужны вещи, пока не захотел переодеться. Фиори поехал со мной и здорово помог с переездом. Когда мы вернулись, Грейс мыла окна, и дом на глазах становился уютнее.

Не знаю как она, но я вспомнил все, что случилось в той комнате, почти сразу. Просто эти воспоминания мгновенно потеряли свое значение и уже ничего не могли изменить. Мы принадлежали ему. Он любил нас. И мы были так счастливы, как не намечтали бы две сотни сказочников в целой библиотеке сказок.

Я чувствовал небольшую вину за то, как повернулась жизнь Грейс, не только в последний год. Вряд ли она представляла себя домохозяйкой без прислуги, да и вообще. Принцесса Грейс не слишком хорошо училась, но, в крайнем случае, Принц Пластик мог освободить ее от праведных трудов, и они вместе осели бы в роскошном особняке о двух служанках на десять квадратных футов. А сейчас она приводила в порядок наш дом, драила и убирала, мыла и чистила от зари до зари. Он был довольно большим, так что, закончив в самой дальней комнате, Грейс снова принималась за холл и так по нескончаемому кругу. Я исправно ездил каждый день на работу, и это стало приносить плоды — ящики с разными вещичками и безделушками из старого дома перекочевали в мой магазин и довольно ходко пустели — там действительно находилось много чего интересного. И коробок было больше, чем мне показалось сразу. Чего я там только не обнаружил, от старинных дверных ручек до серебряных пуговиц, а еще столовые приборы, некоторые драгоценности, коллекция монет и всякое такое. Поневоле я начал в этом разбираться, и через пару месяцев моя лавка вышла из минуса и стала приносить доход. Когда я сообщил об этом маме, она была слишком занята со своими ученицами, чтобы удивиться. Отец же недавно получил роль в блокбастере, и дозвониться до него было как до Марса. И бога, и планеты.

Домашняя работа приносила Грейс море удовольствия — или она так думала. Со временем ее поведение помалу начало меняться, что, надо сказать, немного меня беспокоило. Когда Фиори отлучался из дому, а это случалось время от времени, ее энтузиазм ненадолго брал тайм-аут, тогда она просто сидела на крыльце с бокалом вина и смотрела в одну точку. Раньше мы могли болтать, пока я ей помогал вытирать несуществующую пыль или пылесосить, но потом она просто перестала меня слышать. Но стоило Фиори переступить порог, как Грейс оживала и снова становилась собой. Новой собой. Я очень слабо представлял себе прошлую Принцессу вручную отмывающей лестницу. Что в ней осталось прежним — это безукоризненный внешний вид, она даже плафоны перемывала в дизайнерском костюме.

На Фиори была готовка, целиком и полностью. Вообще-то создания той притягательной атмосферы, в которой мы нежились, было более чем достаточно, но ему нравилось нас кормить, а нам — доставлять ему радость своими восторгами. Не исключено, что все приготовленное им было бесподобным на самом деле, а не иллюзорно. Он никогда не использовал полуфабрикаты, мотивируя это тем, что у него уйма времени. Это даже хлеба касалось. А поскольку фастфуд — то, чем я от лени все время питался раньше, то я будто попал на небеса, не умирая. Грейс же раньше съела бы мучное только под дулом ружья, но поглощала выпечку из его рук без зазрения совести — учитывая, сколько энергии она тратила каждый день на дом, бояться лишних фунтов ей не приходилось.

На мне же была всякая мужская работа — и я диву давался, как это мне удается. Вполне сносно починив антресоли, чуть не напился с перепугу, ведь Мэтт Ларош сроду молотка в руках не держал, а если держал, то чтобы треснуть по пальцу. От Фиори помощь была слабая, но моральная поддержка стоила целой строительной бригады. Мы за уик-энд почти перекрыли крышу, хотя пару раз у меня чуть не остановилось сердце от того, как Фай постоянно бродил по краю, подавая мне то инструменты, то черепицу. Он держал равновесие не хуже котов, что вечно шныряли поблизости, но все равно было как-то не по себе. После этого мы пили пиво на террасе или развлекались баскетболом на заднем дворе — в школе я всегда был неплох, но Фиори через раз уделывал меня только так и, по-моему, еще поддавался. Это очень веселило Грейс, да и я, в общем, не сильно расстраивался. Зато мне не было равных в скрэббл.

Мой переезд в Риверсайд мало кто заметил, но Грейс не была невидимкой, и, разумеется, это вызвало некоторые вопросы. Оглядываясь вокруг, я не даже представить не в состоянии, какие мысли это могло вызвать. Даже касательно меня. Не знаю, что заставило бы меня поверить еще несколько лет назад, что я буду жить не в квартире, а в доме, да еще в каком-то там районе Джерси-Сити. И жить в глуши с превеликим удовольствием, каждый день таскаясь тремя транспортами в Нью-Йорк. Что до Грейс, то это было на уровне фантастики или шизофрении. Ну, или непреклонной влюбленности, что рассматривалось в последнюю очередь.

Каждодневные поездки на работу были сродни тому мазохизму, что я испытывал в настоящее время, укладывая подарки для Фиори. Увидеть его утром и целый день ждать, когда увижу вечером. Обнять в начале дня на прощанье и в конце, прямо в открытых дверях, будто мы не виделись вечность. Всякий раз, когда его губы прижимались к моей щеке или шее, я испытывал странную смесь трепета, глубокого покоя и равновесия, которому нет и не может быть равных. Фай всегда обнимался каждый раз как последний, в чем, как выяснилось, был смысл... Он жил постоянными прикосновениями, поцелуями, взглядами и разговорами — казалось, скорее он обойдется без воздуха. Я и сам уже не представлял жизни без всего этого и лишь пассивно удивлялся, как мог существовать раньше. Грейс даже не затруднялась удивляться — она просто вычеркнула прошлое, позабыла, как дурной сон.

Хотя со стороны могло показаться, что дурной сон снился ей именно сейчас.

Прошло немного времени, прежде чем я начал кое-что понимать обо мне и Грейс. Между нами была разница, и разница ощутимая.

Однажды к нам заявился Принц Роджер собственной персоной. Увиденное заставило его стильную укладку подняться дыбом — его драгоценная суженая драила входную дверь в совершенно неприличной позе, напевая что-то из классической музыки.

— Эй, — позвал я Фиори из кухни. — Что-то сейчас будет.

Я вышел первым, и Роджер облил меня презрением, для начала посредством взгляда. Грейс же даже головы не подняла и петь не перестала.

— Не знаю, что здесь происходит, — процедил он сквозь идеальные зубы (конечно, не такие хорошие, как у меня), — но ты должна пойти со мной! Грейс, посмотри на себя! Ты испортишь ногти! И вообще — можно было хотя бы позвонить, я беспокоился, между прочим! Мы думали, тебя похитили — а оказывается, ты пропадаешь в каких-то трущобах, как жалкая эмигрантка! Если у тебя нервный срыв, мы решим эту проблему.

Тут Грейс впервые подняла голову с налипшими на лоб волосами, и я вспомнил один случай из школы. Кто-то из новеньких старшеклассников решил подкатить к ней — видимо, в прошлой школе парень был звездой и привык брать все, что захочет. Об умении отличить высокий класс от заурядной смазливой потаскушки, само собой, не шло и речи.

— Слыш, малая, как звать? — спросил он, и Грейс поморщилась, будто наступила на дохлятину.

— Пошел вон, — сказала она негромко.

— Чего-чего? — офигел кавалер. — Слыш, ты следи за языком.

— А то что? — улыбнулась Грейс, сделав шаг вперед, и он непроизвольно попятился. В толпе раздались смешки. — Говори, не бойся.

— Щас я тебя так рассмешу, слыш...

— И что ты сделаешь? Разденешься?

Окружившие их одноклассники уже ржали вовсю, и парень ретировался, красный от унижения, как раздавленный помидор. Это был единичный случай — местные такой ошибки никогда не делали и обращались с Грейс так, как и подразумевало ее второе имя.

В окно я мог видеть ее в профиль, и сейчас у нее был такой же взгляд, притом, что перед ней был не хамоватый подросток, а ее жених, человек, с которым еще две недели назад она собиралась прожить всю жизнь. Но какой-то момент ее взгляд вдруг изменился, незаметно, будто отражение на воде поколебала рябь. В нем появились растерянность и страх. На секунду мне показалось, будто она потянулась к Роджеру, и сейчас Принцесса, теряя туфли, сбежит с этого крыльца, чтобы Принц поскорее подхватил ее на руки и унес подальше из этой пещеры, пока не проснулось чудовище. По-моему, Пластик тоже это заметил, только не понял.

А потом Фиори вышел, отстранив меня, и мгновение ушло.

— На самом деле единственная проблема, которую нужно решить — это ты, — сказала Грейс спокойно.

Ее глаза мне очень не понравились. Я молчал, Фиори наблюдал за этим не более чем с интересом. Она вряд ли нуждалась в помощи, и все же он спросил:

— Роджер, да? Могу я вам помочь?

Голос был очень дружелюбный, но... Не знаю, что увидел Принц, взглянув на него. Он сначала заморгал. Потом попытался справиться с лицом. Когда все получилось, он попятился — так, будто боялся поворачиваться спиной. Он пятился, пока не споткнулся, растянувшись на мощеной дорожке.

Помедлив, я спустился, чтобы ему помочь. Фиори не двигался, поглаживая пальцем щеку Грейс.

— С вами все в порядке?

— Он знает мое имя, — пробормотал Принц.— Он знает мое имя...

Его мужественный подбородок дрожал. Не прекращая повторять это, он оттолкнул мою руку и пошел к машине, подволакивая ногу. Его костюм остро нуждался в химчистке, и я лишь надеялся, что и другой урон можно будет возместить так же просто. Нужно было красть принцессу, пока была возможность, а на то, чтобы сразиться с чудовищем, он явно не годился.

Когда я вернулся, Фиори сжал меня за плечо, вторую руку протянул Грейс, и мы тут же об этом позабыли.

Так вот, о разнице. Я и раньше подозревал, что люди видят Фиори немного иначе, чем мы, и все по-разному. Сосед, как-то заглянувший к нам одолжить пару лампочек, все время смотрел не в его глаза, а куда-то в район подбородка, словно тот ниже ростом, чем есть. Почтальон лет шестидесяти вообще беседовал с ним так, будто был его ровесником. Но то, что Грейс тоже видит его совсем не так, я узнал случайно.

Фиори уехал в супермаркет за продуктами, а мы коротали время ожидания каким-то фильмом. Я не помню имя юноши в главной роли, но у него были черные волосы и зеленые глаза, что судя по многочисленным крупным планам было единственным его достоинством — об актерском мастерстве даже речи не шло. Тогда Грейс сказала, что это стопроцентно ее тип, и теперь она плохо представляет, как вообще могла смотреть на Роджера.

Принц Пластик был белокур. Я вряд ли рассматривался, так что... Осторожно я спросил ее:

— Ты считаешь, что он похож на Фая?..

Она взглянула на меня как на дурачка.

— Только глаза и волосы. В остальном даже сравнивать глупо.

То, что Фиори кажется ей самым распрекрасным на всем белом свете и за его пределами, я еще мог понять. Сам я об этом как-то вообще не задумывался — но я и не девчонка. Остальное же расставило все мои подозрения по пронумерованным ячейкам. Я видел Фиори кристально ясно. Он не сошел бы за человека даже в полной темноте — особенно в полной темноте. У него волосы как серебро, а глаза — чернее черного, за исключением серебристых зрачков-трещин неправильной формы — словно кто-то разбил стекло меткими выстрелами, и в отверстия сочится лунный свет. Днем ладно, но ночью он мерцает как светлячок, и его точно не потеряешь и ни с кем не спутаешь. Одного я не знал — известно ли ему, что я его вижу. Обдумав это без спешки, я решил помалкивать. Что-то во мне прекрасно понимало, что воспринимать Фиори нормально — само по себе ненормально, но эта мысль была слишком неудобной, чтобы ее думать.

Грейс видела иначе не только это. В своих фантазиях она придумала наш дом до малейших деталей и полностью игнорировала реальность. Поначалу ничего опасного я в этом не наблюдал, а подробности даже забавляли; иногда я просил описать мне то, что она видит, как если бы писала статью для специализированного журнала, и Грейс делала это с удовольствием. Где висят картины, а где зеркала, какая мебель в холле, а какая — в спальнях. Единственное место, куда она не лезла даже в воображении это кухня — Фиори даже посуду мыть нам не разрешал.

Со временем это начало меня слегка беспокоить. Нашими общими (но больше ее) стараниями дом принял божеский вид, но, боюсь, этот вид был далек от ее идеала. Да, мы купили новые матрасы и кучу всего по мелочи, да, она собственноручно перебрала паркет, прочистила камин, выбила ковры, обновила занавески, вымыла все плафоны и тому подобное, но я не мог отделаться от мысли, что однажды утром она откроет глаза и ужаснется своей прекрасной спальне. Лично мне было до лампочки, где жить, пока мы вместе. Фиори тем более. И постепенно я успокоился — в любом случае от меня не зависело ничего.

С нашими отношениями все было слегка сложнее. Мне бы в голову не пришло ревновать, но Грейс определенно считала их с Фиори парой, и ее отношение ко мне бродило по синусоиде от приветливости до игнорирования, а то и раздражения. Месяца через три нашей совместной жизни наступил момент, когда она вообще перестала оставлять нас наедине — учитывая то, что я и так полдня был на работе и особо не мешался. Обычно, если мы смотрели фильм или просто сидели на террасе, Фиори всегда был посередине — теперь же Грейс как бы невзначай усаживалась между нами, а когда Фай мягко просил ее пересесть, подчинялась с большой неохотой. Это продлилось неделю и однажды закончилось так же внезапно. Грейс снова стала самой собой — целовала меня на прощанье, не следила, кто куда положил руку, и улыбалась по случаю и без. Тем вечером она даже упорхнула куда-то на пару часов безо всякого подозрения. Ужин был великолепный как всегда, после долгих уговоров Фиори разрешил мне помыть посуду, но контролировал (или мешал), обнимая со спины. Тогда я и спросил, что случилось с Грейс.

— Ничего, — ответил он, все еще вися на мне, чтобы процесс не казался таким уж легким. Поскольку он сам был легким, уловка не удавалась. — Просто я сказал ей, что люблю ее больше.

Я не стал поворачиваться и смотреть ему в глаза, достаточно было голоса. "Ты же знаешь, что это не так" — вот что он сказал вторым слоем под словами. Возможно, он нам обоим говорил то, что мы хотели слышать, но я ему верил. Возможно, в этом и был весь смысл — но я все равно ему верил. Я его видел, а Грейс нет. Это не могло не иметь значения. Морок Фиори касался меня лишь краем, а ее накрывал с головой.

Да, об отношениях. Они у нас были странными — ни дружескими, ни любовными, несмотря на явные признаки тех и других. О заблуждениях Грейс я уже говорил, и разубеждать ее у меня не было никакого желания. Для экономии времени Фиори мог в любое время свести нас троих в одной кровати, но он был достаточно умен, чтобы этот вариант не рассматривать

Не знаю, кто из них в конце концов сделал первый шаг, только однажды, поздно придя с работы я услышал их — точнее Грейс, они были в ее спальне. Честно, в моих школьных фантазиях ее принцессовый имидж распространялся и на постель — она всегда представлялась мне консервативной и слегка холодной. Не думал, что она умеет так.... реагировать. Однако же я просто прошел на кухню в поисках еды, потому что велел им ужинать без меня, и спокойно поел без тени дискомфорта или чего-то там еще. Это прибавит ей хорошего настроения — вот и все, что я подумал. И еще подумал, что надо проверить потолки на предмет термитов, если они будут продолжать делать это с тем же энтузиазмом. Когда они спустились, Грейс цвела как роза — она засунула в рот сразу два шоколадных печенья, чтобы восполнить потерянные калории.

— Почему ты улыбаешься? — спросил Фиори. В отличие от Грейс он выглядел так же, как и всегда — по-моему, приготовление еды его вдохновляло на порядок больше.

— Вспомнил фильм "Дюплекс", — ответил я честно. — Когда ванна со второго этажа провалилась.

Ревность — нормальное, естественное чувство, даже Фай так считал. Он пришел ко мне следующей ночью, разбудив около полуночи прикосновениями холодных рук. Я никогда этого не ждал, не жаждал, но и не боялся — если и бояться Фиори, то целиком, а не отдельных его действий... Все же я сказал: "Если это из-за Грейс, то все в порядке, ты не обязан". А он фыркнул и посмотрел на меня так, будто я вообще ничего не понимаю, и из зрачков-звездочек струился свет.

Он приказал мне не двигаться, и совсем скоро я утратил способность мыслить; его руки будто разбирали меня на кусочки и собирали все время в разном порядке, я чувствовал каждую серебряную волосинку, касающуюся моей кожи, каждый оттиск губ, каждый его неровный выдох. Вот тогда реакция Грейс стала понятна в полной мере — даже если она чувствовала хотя бы половину этого. Поднимать дом на уши, как она, мне совсем не улыбалось, так что я старался заткнуться как мог — то его пальцами, то поцелуями, то собственной ладонью — а он смеялся и не позволял. Он хотел слышать меня — и услышал. Неловкости я особо и не чувствовал — никогда прежде мне не приходилось испытывать подобное, никто прежде не ласкал меня с таким желанием и, надо признать, умением. Однако я уверен, что пытай меня Фиори каленым железом или сдирай заживо кожу — эмоции были бы те же. Дело было совсем не в его действиях, а в нем самом. Не в технике, а в том, каким я себя чувствовал. Уникальным... Большего он не мог мне дать, да и не нужно было.

Короче говоря, все, что он делал со мной, а я потом — с ним, не принесло ничего нового. То был первый и последний раз, убедивший нас, в чем мы нуждаемся, а в чем — не особенно. Наша связь не стала крепче или слабее, ничего не приобрела и не потеряла. Потом мы лежали и просто смотрели друг на друга, пока мои глаза не начали слипаться. Фиори легонько гладил меня по руке, и тут я вспомнил, что он не любит и не умеет спать на кровати — я просто сказал: "Иди, я не обижусь", а прозвучало это "Я не Грейс", и он понял, потому что улыбнулся. Вряд ли Грейс нравилось, что ее бросают посреди ночи, даже если она и не решалась высказываться. Для девушки это нормально — хотеть встретить утро на плече любимого...Тогда он поцеловал меня и ушел, а я мгновенно заснул, даже не успев по привычке все обдумать.

После этого Фиори периодически навещал Грейс, но у меня это вызывало только одобрение — это делало ее счастливее, а я был счастлив и так. Куда уж больше, в самом деле.

Так незаметно пролетели полтора года, прежде чем наш карточный домик пнули ногой. Я уверен, что даже если бы ко мне не заявились нежданные гости, это все равно бы случилось рано или поздно. А тогда просто все совпало, чтобы сделать катастрофу как можно более разрушительной.

* * *

Интуиция — хороший помощник, если она действительно приносит пользу. Для меня она лишь экономила время, хотя и лишала драгоценных минут покоя. Когда эти трое вошли в мой магазин, я мгновенно понял, что пришла беда, да не одна. И даже если не откроешь ворота, как говорится в пословице, они их просто сметут.

Наверное, они представились, но имен я не запомнил. Женщина показалась мне похожей на ворону, может, из-за черного платья и блестящих глаз. Ей было около сорока, стройная, высокая, длинные волосы заплетены в косу. Парень-койот, как я окрестил его сразу, был не старше меня и одет как хулиган из восьмидесятых, — я едва подавил желание выглянуть на улицу в поисках мотоцикла. Третьему на вид казалось меньше двадцати, и он напоминал ласку, пушистую, но с острыми зубами. В его одежде было что-то этническое — такая буйная эклектика, что сразу и не разберешь. Если судить по смуглой коже и черным волосам с нанизанными бусинками, они с женщиной-вороной вполне могли состоять в родстве.

— Чем могу помочь? — спросил я. Взгляд женщины-вороны убил во мне всякую надежду на счастливый исход — на то, что их просто привлек бронзовый торшер в витрине. Да я бы его даром отдал, только бы они ушли.

— Мы можем поговорить? — спросила она с южным акцентом. У нее горе, понял я. Она не всегда была вороной. Что-то случилось, и совсем недавно, что-то непоправимое. Что-то скоро случится и со мной.

Глаза парня-койота сверкали, но совсем не так, как у его спутницы — нетерпением и досадой. Он вертел в руке какую-то штуку для успокоения нервов, но это не помогало. Я видела, что он на взводе, и достаточно будет брошенной спички. Третий держался особняком, и мне показалось, что они его немного сторонятся.

— О чем?

— О вашем... друге.

Почему-то я сразу понял, что она говорит не о Грейс.

— О Фиори?

Они переглянулись.

— Так он себя зовет?

— Так мы его зовем, — ответил я. — Это его имя.

Некоторое время женщина молчала, и я молчал тоже, я не хотел, чтобы она продолжала. Это было очень по-детски — ждать, что они помолчат и просто уйдут. Наконец она сказала:

— Ну конечно. Рива ди Фьори...

— Что это?

— Берег Цветов. Всего лишь один из городков, стертых с лица земли.

Женщина-ворона выглядела уставшей, если не больной, и в конце концов я предложил ей присесть. Двое других разместились без приглашения на стульях, которые я недавно принес из дома. Мне было уже все равно — она начала говорить, она говорила и говорила, а я все крутил и крутил в голове одну-единственную мысль: ну вот и все. Ну вот и все. Как мало мы пожили... Еще хотя бы годик... а потом еще и еще, и так до самой смерти. Никогда не будет достаточно.

— Это неправда, — сказал я, когда она закончила. — Это невозможно.

Говорят, есть четыре стадии на пути к смерти — отрицание, гнев, депрессия и принятие. Я не умирал, но ощущение было сходным. Отрицать очевидное — это раз.

— Маргерит, мы сделали, что могли, — Койот нетерпеливо поднялся, но она лишь сделала жест рукой, а один взгляд парня-ласки заставил его сесть на место. — Только время теряем. Ему в Омуте самое место!

— Мне известно это лучше тебя, Венсан. Ты пока что ничего не потерял.

О, я безоговорочно поверил в то, что рассказала женщина-ворона, Маргерит, и это было хуже всего. И очень странно — ведь я любил Фиори, и сама любовь велела быть на его стороне. Но я верил, и она видела это в моих глазах.

— Мистер Ларош...

— Мэтт, — сказал я машинально.

— Мэтт, мы понимаем, что вам нужны доказательства. К сожалению, у нас они есть.

Ноги мои еле-еле двигались, я даже не помнил, как сел в машину. Койот был зол, а Ласка — хмур, и трудно было понять, что между ними не так, в этой тройке. Мне, правда, было не до того.

Они подвезли меня к одному из домов — совершенно обычному, я бы сто раз прошел мимо, не взглянув. А потом я понял, что с домом что-то не так.

Мы с Маргерит вошли на крыльцо, и она уверенно позвонила в дверь.

Дом ускользал. Я не могу найти другое слово. Перила, за которые я брался, были и не были — железо прогибалось, текло и снова твердело, ладонь отказывалась узнавать знакомое ощущение и отдергивалась сама собой. Я вдохнул, чтобы угомонить сердце, но оно не слушалось. Он умоляло бежать, подальше от этого места, туда, где законы физики еще чего-то стоят. Мальчик-ласка, подошедший незаметно, утешающе положил руку мне на плечо, и стало чуть легче. До тех пор, пока хозяин не открыл дверь.

Он тоже ускользал, и это было гораздо страшнее, чем с домом. Позднее я даже не мог вспомнить, как он выглядел, сколько ему было лет, и во что он был одет. Все гасло, уходило куда-то в глубину, неспешно и неотвратимо. Он что-то спрашивал нас, но его голос бледнел и тонул, не разобрать ни слова. В конце концов, он вяло махнул рукой, и дом поглотил его. Кажется, я даже услышал звук — будто что-то влажное всасывается в трубу. Единственное, что я запомнил — это глаза, пустые и неживые, словно он пролежал в том доме уже тысячу лет.

Когда мы уходили, приоткрылась занавеска, и там мелькнуло мертвое девичье лицо. Я боялся касаться перил. А люди проходили мимо и ничего не замечали.

— Что с ними такое?..

Этот вопрос я задал уже в машине. Мы остановились у моего магазина, но выходить не стали — и слава богу. У меня ноги отказывали.

— Им уже не помочь, — злобно сказал Венсан. — Еще максимум три дня — и на месте этого дома останутся только руины.

— Мы многого не знаем, — сказала женщина-ворона. — Судя по описаниям прошлых случаев, ваш... он так существует. Уничтожает целые города, как черная смерть, потом спит до следующего раза. Дома остаются, но вот люди исчезают без следа, а другие обходят это место стороной еще десятилетия. Задокументированных случаев довольно много, просто до этого момента никто из нас не обладал достаточным знанием, чтобы его найти — и силой, чтобы остановить.

— Как я понял, вы и сейчас не обладаете, — ответил я, и судя по взгляду будь у парня-койота нож, он всадил бы его мне в спину. — Вам нужна моя помощь.

— Чушь собачья! — вспылил Койот. — Это тебе она нужна! А мы вообще не обязаны здесь быть!

Маргерит успокаивающе тронула его за локоть.

— На самом деле это правда. В Омут мы можем отправить его и без вас. Будет очень сложно, но возможно, если мой кузен нам поможет. — Видимо, речь шла о Ласке, который все еще молчал. — Однако он настаивает на более лояльном месте, и в этом вы действительно можете помочь. Только не нам — а себе, Мэтт, и... ему.

Ей так и не удалось выговорить имя Фиори, словно каждый звук был отравлен. Я вдруг понял, что город городом — но это что-то личное, и как всегда не ошибся.

— Что он вам сделал? — спросил я в лоб. — Лично вам?

— Скажи ему, Маргерит, — велел Венсан, но она все равно колебалась, будто не хотела использовать запрещенный прием. Как я выяснил, запрещенный прием меня ждал впереди. — Пусть знает.

— Он... уничтожил моего парня. Здесь, в Нью-Йорке. Мы прожили вместе десять, дата свадьбы уже была назначена, я прилетела из Батон-Руж... и... — Несмотря на все усилия, голос дрогнул, но сразу вернулся в норму. Ее выдержка потрясала. Я еще не потерял Фиори, но уже был недалек от нервного срыва. — Но если бы не это, мы бы его не нашли так быстро. Это принесло свою пользу...

Я не верил ушам, и желание упрекнуть ее в вендетте испарилось. Смерть ее жениха была во благо... Что мне надо сделать, чтобы принести пользу?

— Мне правда жаль, но... Вы же не ждете, что я позволю его у... — у меня даже язык не поворачивался это произнести.

— Нет, что вы, — наконец отозвался парень-ласка. Он явно был старше, чем мне показалось сразу. В его голосе колыхалась взрослая, искренняя печаль, будто по какой-то причине он жалел меня не меньше, чем Маргерит. — Убить его нельзя. И, к сожалению, вы мало что решаете. Просто мы... я хочу дать шанс вам обоим, и не спрашивайте, почему.

— Какой?

— Как я уже сказал, у нас есть два варианта. Назовем их Колодец и...

— Омут, — сказал я почти беззвучно. В одном этом слове можно утопиться.

— Да. И мы выбрали Колодец. Это легче для нас всех.

— Ты выбрал, — бросил Венсан, но Ласка пропустил это мимо ушей.

От бессилия у меня помутнело в глазах, и кулаки сжались сами собой. Три выползка из луизианских болот решали нашу судьбу. Гнев — это два.

— А если я все ему расскажу? Он исчезнет, и вы никогда его не найдете.

— Мэтт, поверьте, ваш друг оставляет след почище консервного ножа на жести. И калечит этот мир с таким удовольствием, что это невозможно не заметить.

Честно, я не представлял, чтобы Фай калечил кого-то с удовольствием. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, от аромата гиацинта на окне до поцелуев, когда никто не видит. Даже крыс запретил травить, и потом они исчезли сами собой. Я впервые задумался — а куда все-таки делись крысы?..

— Но раз вы все уже решили... тогда какого хрена вам сдался я?

— Если мы сделаем это без вас, то вы туда никогда не войдете. И никогда больше его не увидите.

Злость ушла, как ток из заземленного провода. Усталость и сожаление — вот и все, что осталось.

— Разве он захочет меня знать?.. После того, что я сделаю?

— Захочет. Даже не сомневайтесь.

Он был там. Только сейчас я осознал — Ласка бывал в Колодце. И этот опыт явно не продлил его беззаботные годы.

— Да опомнитесь вы! Гуманисты, вашу мать...— вмешался Венсан. — Это отродье может сожрать мегаполис за месяц! Тогда вы тоже будете церемониться?!

— Тише. — Несмотря на молодость, я видел в Ласке не то чтобы лидера... но человека с красной кнопкой. У него было что-то, без чего Маргерит и Венсан не могли обойтись, и им приходилось с ним считаться. Иначе Фиори уже загремел бы в Омут давным-давно, я бы даже не успел сказать "дохлый койот". — Не повышай голос, пожалуйста. Мы беспокоимся о Мэтте — он не виноват, что привязан. И не должен страдать от этого до конца своих дней.

— Да уж. Монстры славно умеют пудрить мозги... — пробормотал тот себе под нос.

— Венсан, — произнес Ласка ровным голосом. — Ты хочешь что-то мне сказать?

Тот лишь бросил на него неприязненный взгляд, но промолчал.

— Как давно он с вами?

Я наморщил лоб — казалось, что вечность назад и одновременно будто вчера.

— Полтора года. Примерно.

— Все и правда происходит необычно медленно, — покачала головой женщина-ворона. — Пока. И тем не менее процесс идет, люди гибнут... и, Мэтью, со временем он не пожалеет и вас. Ваш дом, вашу подругу. Даже если мало верится... Сейчас вы в глазу бури, в безопасности, но скоро он наиграется в семью и рано или поздно все равно заскучает.

— Я где?..

— В эпицентре торнадо. Поймите, если мы не хотим, чтобы этот штат превратился в пустырь, а потом и весь континент, — нужно его остановить. Вы же понимаете, что нужно.

— Как? — только и спросил я.

И она рассказала как.

Помню, я шел тогда домой и думал о женщине-вороне. Она потеряла своего возлюбленного и тем не менее сочувствовала мне — пусть даже мои собственные чувства к Фиори считались фикцией. Для меня-то они были реальны. Ласка дал мне отксеренные страницы дневников, которые я прочел по дороге домой, хотя и перед глазами все плыло. Ничего нового там не оказалось испокон веков — поселившись в каком-нибудь городке или поселке, Фиори поглощал его по спирали, от краев к центру, за недели или даже несколько дней, порой задерживался подольше, однако финал был неизбежен. Ускользающие города-призраки... Часто потом оставались здания, но люди исчезали бесследно, и самое страшное — о них почти не вспоминали, со временем забывая, как зыбкий сон. Только вот тот единственный гаснущий дом — не город! — никак не покидал мою память, к горлу подкатывало и волоски на теле вставали дыбом — в жизни не видел ничего кошмарнее, это разъедающее чувство было не вытравить. Они специально показали мне его. Не увидь я своими глазами, не прочувствуй кожей — пусть бы я даже поверил им на слово — все равно оправдывал бы Фиори, даже окажись он всеми четырьмя всадниками апокалипсиса одновременно.

Ну, по крайней мере, одним из них он вполне мог быть.

Предложенные условия — оба — были просто беспощадны, я холодел от такого выбора. Какой глаз выколоть — левый или оба? Отрезать палец, чтобы сберечь руку? Несмотря на то, что у парня-ласки была кардинально другая специализация, он действительно превосходил по силе всю их семью, и не только. С ним нельзя было не считаться. Без него они беспомощны, как убогий викканский ковен, и лишь его слово смягчило приговор. Так что я благодарил и ненавидел его одновременно. Но раз сами они не могли отправить Фиори в Омут, то все-таки благодарности было больше.

Я знать не хотел, что это за место — подозреваю, и они толком не знали. Известно только, что это путь в один конец. Однако в Колодце я мог бывать время от времени, и в конце концов мне пришлось выбирать — пожизненное в одиночке или редкие часы посещений... Видеться иногда или потерять навеки? Переплакать и всю жизнь забывать — или вспоминать потерянное раз за разом? Я думал о Грейс, чтобы не думать о себе — дурацкие картинки из нашей реальности, с увитыми колючей проволокой стенами и снайперами на вышках, с комнатками встреч и надсмотрщиком за дверью. Я не знал, каков Колодец. Но я бы скорее умер, чем позволил Фиори узнать, каков Омут. Ни за что на свете.

— Что будет со мной и Грейс? — спросил я напоследок. Ласка опустил глаза, будто извиняясь. Вдруг я сообразил, что он единственный, чье имя ни разу не было названо — ни изначально, ни потом.

— В этом все и дело. Если бы мы точно знали, что Омут освободит вас обоих от... влияния, то вопрос бы даже не стоял. Но мы не уверены. А с Колодцем хотя бы один из вас точно будет свободен.

— Но не я?

— Мне очень жаль.

А мне еще нет.

— И многих вы отправили в этот... Омут?

— К счастью, лично я никого. Это очень сложно и опасно, и мы рады, что прежде не встречали такой серьезной угрозы.

— А в Колодец?

Он замолчал. За него ответил Венсан:

— Недостаточно.

Парень-ласка не хотел, чтобы мы вечно страдали от потери, Маргерит, несмотря на свою боль, была с ним согласна. Во всяком случае, Грейс нет места ни в той реальности, ни в этой, это очевидно. Ей проще, она все забудет — или почти все. Я же как связующее звено на поблажку рассчитывать не мог. Я должен был пожертвовать собой — пусть даже эта жертва казалась мне неоднозначной. Возненавидит ли он меня? Не сгинет ли так же, как в Омуте, прокляв меня напоследок? Скорее всего, так и случится. Как бы то ни было, я хотел иметь лазейку — на тот невероятный случай, если Фиори сможет меня простить.

Депрессия — это три.

Я выторговал день на раздумье — хотя скорее это был день на собирание мыслей в кучу. Дома никого не было. На кухне потрясающе пахло лазаньей, а на столе лежала записка: "Ужин в духовке, буду поздно. Не скучай. Люблю тебя".

Несколько минут я тупо разбирал ее на строчки. Люблю тебя? Мы никогда ни о чем таком не говорили, это казалось... ну, очевидным, как если при каждой встрече всякий раз называть свое имя. То, что она могла быть адресована и Грейс, мне почему-то даже не пришло в голову. Она была моя, и я сунул ее в карман.

На самом деле я всегда ненавидел лазанью. Может, Фиори готовил ее как-то по-особенному, а может, мы бы съели из его рук даже наживку для рыбы... Мне не хотелось об этом думать — о "влиянии", "одержимости" и прочей мистической дряни. Я снова вынул записку и перечитал. Люблю тебя и делаю это ради тебя — и ради себя самую малость.

Ненадолго я заснул, пропустив возвращение остальных. Но когда дом наконец утихомирился, далеко за полночь, сон меня покинул, как и последние надежды. Обойдя кровать раз пятнадцать, я пошел в комнату Фиори — до смерти боясь посмотреть ему в глаза, но мы не виделись весь день, и я скучал. Уже скучал. Я точно это вынесу? С чего я так решил?

Фиори спал в гамаке, который сам же и сплел. Эта конструкция поддавалась только ему, как по волшебству — помню, я болтался там, как кабачок в сетчатой упаковке, а Грейс однажды вывалилась и разбила локоть до крови. Сам же он управлялся без труда, сворачиваясь внутри, будто в изящном коконе, и каждый раз появляясь на свет неизменно прекрасным, как сияющий мотылек. Наверное, мы как всегда видели то, что хотели. Или что хотел он.

Я просто сел на пол и смотрел на него, словно можно было насмотреться впрок. Я смотрел, стараясь увидеть в нем монстра, но это оказалось не так уж просто. Лично у меня не было причин не любить Фиори, а вот любить — были. Самый близкий, кто всегда рядом, с ним ничего не страшно и все проблемы решаемы — не об этом ли мечтают все на свете, не только девушки? Может, это стоит мегаполиса?..

— Не спишь? — спросил он шепотом. Потом потянулся с обычной ловкостью и сел в гамаке, превратив его в качели. Я вдруг подумал, что Фиори никогда не вызывал у меня ассоциаций ни с чем. Он был такой единственный, похожий лишь на самого себя.

— Прости, что разбудил.

— Глупости. Иди сюда, — он подвинулся, и я сел рядом, стараясь не перевернуть нас обоих. — Пенни за твои мысли, Мэтт Ларош.

О, свои мысли я не продал бы ему и за все золото мира. Хотелось спросить о записке, но язык не поворачивался.

— Да ничего серьезного. Просто устал.

— Тогда отдыхай.

Фиори обнял меня за плечи, чтобы я мог откинуть голову, и медленно раскачал гамак. Раздался мерный скрип, и голова у меня закружилась. От всего. Я закрыл глаза, когда он мягко провел губами по моему виску. Да, вот так. Съехать головой на плечо и еще пожить, хотя бы недолго. Смирение — это четыре.

— Грейс разбудим...

— Ничего. Он выдержит и троих.

Скорей всего, именно после этих слов я и принял решение все ей рассказать. Это обернулось маленьким филиалом ада на нашей кухне — но не по моей вине. Я лишь подлил масла в пекельное пламя.

Утром Фиори ушел рано — даже думать не хотелось, куда — и я наконец решился.

— Где ты вчера была?

— Убиралась в гараже, — ответила Грейс, — а что? Там столько хлама, что машина не влезает.

Начинать издалека не удавалось, и я плюнул на это все. В конце концов, пластырь лучше сдирать быстро. Хотя для нашего случая эта поговорка совсем не подходила.

Мы сели пить чай со свежеприготовленным печеньем. Фай точно демон — ума не приложу, как шоколадная крошка не расплавляется при выпечке... Грейс, как всегда в костюме степфордской жены, аккуратно помешивала слишком горячий чай, и я вспомнил, как говорила няня Клара: "Мэтью, мне кажется, или это Чарли Паркер залетел к нам на чашку чая?" Она намекала, что я слишком громко орудую ложкой. Утверждать, что все черные разбираются в джазе, было бы стереотипно, но Клара разбиралась.

Мои мысли то и дело виляли в сторону, пока я не взял их на поводок и не приступил к рассказу. Это было дико сложно, и, наверное, путано, не знаю. Грейс не задала ни одного вопроса, даже когда я предложил ей посмотреть на угасающий дом. Она просто слушала и делала в чашке водовороты. Только когда я закончил, отложила ложку и сказала:

— Я убью их. А потом тебя.

— Что?..

Пригубив чай, она поморщилась — все еще горячий.

— Я убью вас, как тех двоих. Кстати, ты должен мне помочь от них избавиться.

У меня, видно, глаза были, что те чайные блюдца. А Грейс невозмутимо продолжала:

— Это Роджер им сказал, мерзавец. Нужно было, чтобы Фай еще тогда свернул ему шею. И вот представь, Мэтт, звонят они в дверь и вваливаются без приглашения! Я, конечно, их пустила — неприлично же выталкивать.

— Кого? — спросил я еле слышно.

— Одри Берковиц и Джоанну Райс, конечно. Мы дружили, но это было так давно. Они были бы моими подружками невесты, если бы свадьба состоялась. Вот видишь, я же говорю, это было давно! И потом, представь, Одри назвала наш дом помойкой — конечно, она употребила другое слово, но я же не идиотка. А Джоанна — та стала спрашивать, кто мой новый парень. А у меня же даже фотографии его нет, только та, где мы с тобой в том парке. Ее еще Фай делал. Я хотела найти какие-то вещи, но не могла вспомнить, где они... или описать его им, но разве это можно передать словами? А эти курицы так на меня смотрели, будто я лгунья или сошла с ума. Одри прямо в глаза сказала, что мне нужно отдохнуть, что у меня усталый вид, и я выгляжу на все двадцать семь. А мне и есть двадцать семь, разве не так? И им тоже, зачем они так сказали? И руки у меня совсем не потрескались, ведь правда? А потом Джоанна сказала, что я живу с тобой и ты не так плох, чтобы тебя стесняться и придумывать всякое. И тогда я ее ударила.

Безо всякого предупреждения она вдруг плеснула кипятком мне в лицо. Я увернулся каким-то чудом.

— Там в стене был какой-то крючок, — продолжала она рассказывать как ни в чем не бывало. К тому времени, когда она взялась за нож, я уже более-менее собрался. — Или гвоздь. Видно, что-то висело, а потом там повисла Джоанна Райс, прямо затылком, как гусеница на булавке — помнишь, такие были в кабинете биологии? Я и не думала, что такая сильная. А Одри — ты бы ее видел!

Самое ужасное — Грейс была спокойна. Не безумна. Она даже дралась без ража, лицо холодное и сосредоточенное, будто пылесосит.

— Даже не могла завизжать, только выпучила глаза, как индейка. Я сунула ее голову в дверь и захлопнула... не знаю, сколько раз. Сколько было нужно. Ну и грязи они развели! Пришлось все отмыть, пока вы, мальчики, не вернулись.

— Грейс, перестань! Что ты делаешь? — выдавил я наконец.

— Ты бы мог помочь мне убрать их из гаража, — пожала она плечами, и вжих — лезвие рассекло воздух в полудюйме от моей щеки. Мне удалось выбить этот нож из ее рук, но на кухне их было много, и я серьезно испугался за свою жизнь. — Однако, если так, справлюсь сама. Со всеми вами. Не бойся, пока я тебя не убью — ты же должен рассказать, где твои новые друзья. Разберусь с тобой после того, как узнаю. Фиори знать не обязательно — он тебя любит и может принять неверное решение.

— Грейс, — попытался я снова. — Подумай, что ты говоришь.

— Вы не засунете его в какую-то дыру, пусть весь этот паршивый город пропадет пропадом. Я удивляюсь тебе, Мэтт. Как ты даже в мыслях допустил такое?

— Если бы ты видела... если бы слышала их...

— А тебе не приходило в голову, что они наврали? — Грейс сдунула воздушную белокурую прядь со лба. — Может, ни черта они не могут. Может, и Омута никакого нет, и тебя развели как ребенка?

— Приходило. Но ты стала бы рисковать?

— Слабак. Они буквально носом ткнули тебя в мишень, а ты ничего не сделал.

В детстве я, конечно, хотел подражать отцу и до поры до времени усиленно учился боксу. Но папа в редкие моменты свободного времени хвалил меня за успехи, а Баффало-Чемпион словами не разбрасывался даже для собственного сына. В общем, я рад, что не занялся балетом — это бы сейчас меньше помогло. У стола Грейс на миг задумалась, какой из ножей выбрать, чтобы выпустить мне кишки, и этого мига хватило. От прицельного удара она грохнулась на пол, а я осторожно отодвинул ножи подальше, чувствуя себя героем какого-то безумного артхаусного фильма.

Я удивляюсь тебе, Мэтт... До меня дошло, что ее вариант я даже не рассматривал. Все-таки Грейс предана ему больше. У меня в магазине под прилавком был пистолет, три пули — и дело сделано. Не исключено, что на место тех троих придут другие, но у них не будет мальчика-ласки, а значит, не будет ничего.

Видно, я неплохой человек. Или действительно слабак.

Грейс наполовину очнулась, когда я поднес к ее рту стакан воды, и она выпила его без раздумий. Надеюсь, что растолок туда не многовато таблеток.

Потом я прибрался на кухне и стал ждать.

Фиори вернулся через два часа в чудесном настроении — впрочем, он редко бывал в другом. Мое лицо улыбалось, а нутро кровоточило, хоть и в переносном смысле. Боец из Грейс все же был так себе. Я не хотел, чтобы он что-то заметил, и потому обнял его, так крепко, как мог.

— Почему ты дома? — спросил он мне в шею, и мое самообладание зависло над краем ступеньки перед бесконечным, стремительным падением. — Что-то случилось?

О да, еще вчера, хотел сказать я, но... Странно, что Фиори этого не знал. Как-то на чердаке я всего лишь слегка порезал палец — и он уже поднялся ко мне с пластырем. А Грейс разлила здесь пару пинт, пусть даже отмыла все до блеска — но он чуял кровь, как все хищники. Хищник. Впервые я подумал о нем так.

— У меня что-то для тебя есть, — сказал я хрипло. Фиори отстранился, и я надел ключ ему на шею.

Так легко.

* * *

Бессонными ночами, что ждали меня впереди, я не мог не признать, что все-таки дело было в Грейс. Можно наплевать на геноцид, избавиться от магов или как там они себя называют, в конце концов, поговорить с Фиори — и он бы все уладил. По-своему. Но то расчетливое разумное безумие, овладевшее Грейс, все и решило. Я не чувствовал себя ни иудой, ни героем — в нашей-то сказке было очевидно, к кому я расположен больше, к дракону или принцессе. Может, будь у меня больше времени на раздумье... Ну, вот времени у нас обоих теперь будет завались.

Фай взглянул на ключ, очень медленно, как иногда человек смотрит на пулевую рану, еще не понимая, что убит. Он был из темного серебра с янтарным треугольником, совсем простой формы. Потом поднял глаза. Я не знал, чего больше бояться — его гнева или его слез. Первое не могло мне навредить — а второе очень даже да.

— О... так вот он куда подевался, — сказал он наконец и прошелся по нему пальцем. — Это было мое. Тебе не говорили?

Покачать головой — вот и все, что я смог.

— Она разбилась... а янтарь так любит кровь. Мэтт, мне нужна минутка — и сигарета. Пожалуйста.

Мы сидели на кухне и курили, а когда я хотел бросить окурок в чашку, Фиори подсунул мне пепельницу. Какая теперь разница? Кому какое дело до чашки?.. У него слегка подрагивали пальцы, и это потихоньку меня добивало. Я продумал далеко не все — что, если он попросит, обнимет, будет умолять на коленях... у меня не станет сил отказать. Но он не умолял. Не знаю, почему. Вряд ли кто-то пожертвует жизнью просто для того, чтобы облегчить ее мне.

Не монстр же.

Но если у него и был какой-то план, то я его не понимал.

Фиори выпустил последнюю струйку дыма и встал. Я тоже, повторяя каждое его движение, осознанно или нет. Он все молчал, и я задал вопрос — самый дурацкий и бессмысленный, какой можно представить.

— Ты злишься?

— Не на тебя, — ответил он и наконец улыбнулся. — Мир слишком изменился, а я не обратил внимания. Такое легкомыслие... думать, что всегда смогу делать что угодно безо всяких последствий. Где Грейс?

— Спит. Она бы не позволила.

— Не сомневаюсь... Как забавно — я всегда любил тебя больше именно поэтому. Ты знал? — Не дожидаясь ответа, Фиори продолжил: — Значит, Колодец. Его же до сих пор так называют? Не самое плохое место — есть и похуже.

Я деревянно кивнул — наконец-то. "Да" по всем пунктам. Да, я знал... да, не самое плохое, если верить на слово. Наверное, что-то вроде облегчения в его глазах заставило меня поверить в Омут окончательно. Могли они или не могли его туда отправить — я не хотел рисковать.

— Фай, — начал я. Но он лишь легко оттолкнул меня, будто в шутку.

— Помоги собраться.

В ванной я бездумно рисовал на запотевшем зеркале спирали, пока он принимал душ. Замереть во времени — так лучше чистым. Пока он закончил выбирать одежду, волосы почти высохли и серебрились на фоне черного — почти того же цвета, что и ключ. Красиво, подумал я. Нашел время любоваться... Хотя нет — смотри на здоровье, Мэтт Ларош, вчерашний счастливый человек — кто знает, когда снова увидишь. Наверху в спальне валялась в отключке Грейс, не зная, что скоро ее жизнь войдет в привычную колею и она снова станет Принцессой. Она была счастлива без нас — и будет, в этом нет сомнений. О себе я бы такого не сказал.

Хуже всего было, когда Фиори готовил ужин. Это отдавало последней трапезой, хотя мы и не собирались есть — по крайней мере, мне бы кусок точно не полез, а что до Грейс, то ей повезет проснуться только завтра утром. Но отказать я не мог, а потому сидел рядом и наблюдал за тем, что он делал; это давно должно было стать привычным и рутинным, но так и не стало. Зрелище было слишком завлекательным — как эти ловкие руки из банальных продуктов делают нечто близкое к совершенству. Вот только мы молчали — и это было необычно. Я не мог говорить. А он, видно, не хотел.

Фиори заговорил, когда стемнело и мы запихнули в багажник трупы. Я честно старался помогать, но на самом деле всю работу делал он, начиная с упаковки в целлофановую пленку. Потом он сказал:

— Мэтт, ты прекрасно держишься.

Вряд ли он хотел, чтобы я развалился на части прямо здесь у гаража, но мне стоило последних сил удержаться. И вряд ли он имел в виду окровавленные тела в багажнике. Да, если подумать, я совсем неплохо держался, только не знал, насколько еще меня хватит. Маргерит дала мне четкие инструкции, где разжечь костер, куда повернуть, и я проделал это на автомате. Парень-ласка дал мне янтарную бусину и пообещал прислать еще. Венсан мог дать только концентрированную ненависть и бессильную ярость — он так хотел упечь Фиори в Омут, что ненавидел меня и Ласку едва не сильнее предположительных всадников апокалипсиса. Я находил такую точку зрения деструктивной, но в свете собственных проблем не желал думать о Венсане ни на секунду больше необходимого.

Наверное, мы были первыми, кто въехал в Колодец на машине.

Тогда я потерял сознание и думал, что умер — лучший момент за последние пару часов. Фиори легко похлопал меня по щеке.

— Эта машина весит тонну, любовь моя, — прошептал он. — Надо торопиться.

Я хотел оглянуться, хотел рассмотреть место, где оставляю его навсегда. Но времени хватило только на объятие. С моей стороны оно было судорожным и сильным, с его — нет. Скорее нежным, будто он обнимал хрупкую Грейс, а не меня. Тогда я и понял, что такое "в унисон", а еще что ни хрена не прекрасно я держусь.

Впоследствии у меня еще были случаи рассмотреть Колодец, но на сегодня хватило и увиденного мельком. Если Омут еще хуже, то он слишком далеко за пределами моего понимания.

Очнулся я у костра, с головной болью и носовым кровотечением. Машина Грейс вместе с содержимым сгинула во тьме, но Фиори был предусмотрителен, и мы приехали на двух. Он думал, на чем я домой поеду. И что я дома буду есть. Он думал обо мне — в этом и было все дело, вот этого мне всю жизнь и не хватало. Да, я звезд с неба не хватал и ничем особенно не отличался. Няня Клара возилась со мной за деньги, родителям было не до меня, а все девушки, с кем мне довелось встречаться, велись в основном на фамилию или, в крайнем случае, на типаж. Но я не мог придумать ни одной причины, по которой Фиори оставался со мной — он во мне совершенно не нуждался, скорее наоборот. Он мог бы оставить себе одну Грейс, и это было бы логично. Он мог заставить нас любить его, но кто заставил его самого? Я нащупал в кармане записку, но доставать не стал.

Дома я еще раз тщательно осмотрел гараж, потом проверил Грейс и, даже не теша себя надеждой на сон, поставил чайник. Дзинь-дзинь — загремела ложка так, что не один Чарли Паркер, а вся его птичья банда слетелась на чай. Потом резким движением я смахнул чашку на пол и дал себе волю. Только так, без свидетелей, будто от сильной боли. Вдавливая кулаки в глаза, словно пытаясь загнать слезы обратно, но вода есть вода, она всегда найдет дорогу. В конце концов, выдохшись, я положил голову на сложенные руки и так заснул прямо за столом, рядом с печеньем на блюдце. Знакомый запах выпечки и шоколада странно умиротворял. Еще один стереотип — мужчины не плачут, а еще не танцуют и не говорят о любви. Не буду спешить вычеркивать пункт первый — никто не видел, и значит, ничего не было.

Нам нужно было жить дальше, и, успокоившись, я намеревался купить Грейс новую машину и стать тем, кто решает все проблемы, с кем не страшно и кто всегда рядом. Грейс спустилась к обеду с жутко бледным лицом и застывшими, как желе, глазами, мне казалось, она почти не моргала.

— Грейси, чаю? Может, есть хочешь? — заговорил я, но она не слушала. Просто села за стол, на то же самое место, где я рыдал несколькими часами раньше, и не двигалась минут десять. А потом посмотрела на меня с таким ужасом, какой я и представить на ее лице не мог.

— Мне это не приснилось?.. Все... это?..

Отвечать не потребовалось.

Видно, стул был проклят, потому что Грейс зарыдала, не успел я сказать ни слова. Только и мог, что прижать ее к себе и держать, пока конвульсивно содрогалось ее тело. Я не отходил от нее весь день, и оказалось, что помогать кому-то справляться — довольно неплохая терапия. Грейс голыми руками убила двух человек, хотела убить меня и ничего не могла изменить. Она помнила все до последнего момента, включая мой рассказ про Фиори, только сейчас все это открылось перед ней совсем в другом свете. Я уверил, что тела никогда не найдут, и Грейс немного успокоилась — она не из тех, кто побежит в полицию с признанием, но это не значит, что сделанное не будет ее мучить. Может, не до конца дней. Но забыть, как бьешь чью-то голову дверью, пока не выплеснутся мозги, лично у меня бы вряд ли вышло.

Касательно Фиори, то я даже заговаривать о нем боялся. Даже когда записка вдруг исчезла из моего кармана — не решился спросить. Мои надежды, что каким-то волшебством она просто забудет о нем, рухнули. Она его помнила. Уже не любила — но помнила, и мне духу не хватало расспрашивать, что именно теперь говорят ее воспоминания. Прошло некоторое время, но вопреки надеждам Маргерит Грейс все не становилась до конца прежней. Каждый день, возвращаясь домой, я был готов к тому, что она просто уехала, не попрощавшись. Да бросила все к чертям собачьим, вернулась к Роджеру, к прошлой жизни, к блестящему будущему... И каждый день она была на месте, выходя на террасу меня встречать — просто на автомате делала то же, что и раньше, и даже больше. Однажды ночью она пришла ко мне в комнату и без слов залезла в кровать, у меня не было ни смелости, ни желания оттолкнуть ее. Никогда не предполагал, что у меня будет секс из жалости с самой Принцессой Грейс... хотя она уже и не была той Принцессой, о которой я фантазировал в школе. Из фламинго Грейс превратилась в перепелку, неприметную птичку, легко наступить и не заметить. Не знаю, что она во мне искала — может, какие-то утраченные отголоски, что-то дорогое... в любом случае найденное ее ненадолго утешало, а мне придавало сил. Еще оказалось, что она тоже совсем неплохо готовит. Хотя видеть ее на кухне, как она касается своими бледными пальцами столовых приборов, открывает дверцы шкафов, раскладывает продукты на столе, оказалось труднее, чем я предполагал. Я любил наблюдать, как готовит Фиори. Но не Грейс. И никто другой.

Через месяц по почте пришла посылка — длиннющая нитка янтарных бус. Они были захватывающе прекрасны. Я пересчитывал их не раз и не два, однако ни разу не запомнил точное количество. Единственное, что мне хотелось знать — их много. Покачиваясь в гамаке Фиори, перебирая их одну за другой, я думал о том, как их много. Периодически мне очень хотелось позвонить парню-ласке и поблагодарить за них, но я не знал, насколько это уместно.

В чем бедная мертвая Джоанна была права — так это в том, что я не совсем уж последняя партия для Грейс. Может, в младшем классе я и был рыжим недоростком, засиженным мухами, но к выпускному стал похож на принца Уильяма. До того момента, как он сам стал похож на лошадь. Так что пусть у меня и нет пластиковой империи, все же моя фамилия и семья статуснее многих.

Хотя Грейс меньше всего обращала внимание на статус, когда вышла за меня.

Она не хотела никакого торжества, что само по себе уже абсурдно. Даже я понимал, что Грейс должна выходить замуж в платье от супер-пупер-дизайнера со шлейфом восемь метров и какой-то немыслимой фатой, идти к алтарю по дорожке из роз, и чтобы скатерти на столах гармонировали с салфетками. Чтобы торт уходил в поднебесье, а все подружки в одинаковых платьях выглядели полными идиотками. Об этом мечтают все принцессы. Однако платье, как и церемония, было очень скромным. По-моему, ее родителей больше заинтересовали мои родители, чем я. Грейс же моих очаровала одной своей осанкой, в чем я и не сомневался. Мама лишь деликатно поинтересовалась, не стану ли я отцом, а папа посоветовал невесте есть больше печени. Она была бледна, не спорю. Новая новая Грейс.

К слову, как-то у нее возникла мысль забеременеть, но это была плохая идея, просто ужасная. Детей не отправишь назад, если замысел не удался и цель себя не оправдала. Наверное, в глубине души Грейс это понимала и однажды, потеряв ребенка на третьей неделе, сообщила мне об этом без малейшей тени расстройства. Сам я не испытал ничего кроме облегчения. По-своему мы даже любили друг друга, никогда не ссорились и проводили вместе много времени. Со временем Грейс даже начала улыбаться моим шуткам и класть голову мне на плечо во время просмотра фильма. Да, со стороны мы выглядели как любая другая семья, со своими радостями, горестями и мечтами. На деле, как и у великого множества других семей, это был завуалированный ночной кошмар. Не тот, где от страха обливаешься потом и просыпаешься с криком. Тот, в котором бредешь по кругу по колено в грязной воде и знаешь, что никогда не проснешься.

* * *

...После ныряния в Колодец меня всегда слегка мутило, и этот раз не был исключением. Что, в общем, далеко не первая проблема. Мне все труднее удавалось взять себя в руки — боюсь, наступит время, когда эти встречи станут наказанием. А ведь первые разы были значительно легче, и я даже посмел надеяться, что достаточно силен.

Еще некоторое время я посидел за рулем, прежде чем ехать домой, потом сунул руку в карман. Там был солдатский жетон, позеленевший от времени настолько, что трудно было различить имя. Не все вещи бесследно исчезали в Колодце, некоторые можно было еще и находить, и Фиори периодически подбрасывал мне такие находки. Иногда ценные, иногда не очень, но все они имели значение. Кое-какие из них я продавал в магазине, но некоторые требовали их вернуть Когда он впервые предупредил меня, что вещь сама найдет хозяина — я не поверил. О да, после Колодца, ускользающего дома, самого Фиори, в конце концов — и еще во что-то не верить... Как и все остальное, это была правда. Я не мог назвать точный адрес, но всегда знал, куда ехать. Он предупредил, чтобы я не просил вознаграждения, но и не отказывался, что выполнить было проще всего. Сложнее иногда было сорваться бог знает куда, а то и самолетом — но я это делал, сам не зная почему. Однажды нашелся рубиновый крестик, его хозяйка жила в этническом районе Майами, она плакала минут сорок, а потом напоила кофе, долго рассказывая о сестре, оставшейся на Кубе. И хотя она ничего не могла мне дать, кроме благословения, я уезжал со странным, но полноценным чувством законченности.

В другой раз это был широкий пояс из потрясающей ткани — представить себе не мог, что такое можно создать руками. Одно прикосновение к нему вызывало мурашки и бесконечное блаженство, я даже спросил Фиори, почему он отдает такую красивую вещь. Он ответил, что все равно потеряет его снова, как теряется все в Колодце, а мне, возможно, будет польза. Пояс настойчиво звал меня в Бостон, но уже в аэропорту вдруг переменил мнение, и я пошел искать нужного человека среди прибывших в Нью-Йорк. Это был темноволосый молодой человек — взглянув на него, я решил, что он понравился бы Грейс. Даже те, кто не слишком разбирается в мужской красоте, не усомнились бы в его привлекательности ни на секунду. Когда я показал ему пояс, он в прямом смысле онемел — стоял и пялился на минут пять, забыв о багаже, да обо всем на свете. Потом взял его, пробежал пальцами совсем, как это делал Фай, и очень медленно намотал на запястье. Ткань была очень тонкой, хоть и не казалась таковой — думаю, платье из него легко прошло бы сквозь кольцо, как говорится в сказках.

— Да он просто ох...еет... — сказал он, ни к кому не обращаясь, но потом спохватился: — Ой, прошу прощения.

— Да ничего.

— Не знаю, как и отблагодарить вас. Это бесценная вещь

Я заверил, что скотча в баре аэропорта вполне достаточно. После этого он дал мне визитку.

— Если вам понадобится адвокат по уголовным делам, я займусь вами бесплатно.

— Не дай бог, — ответил я искренне, и мы рассмеялись. Парень определенно пришелся бы Грейс по душе.

Как всегда, она ждала меня на крыльце, не бледнее, но и не веселее обычного.

— Как прошло?

— Хорошо, — сказал я. — А ты как?

— Хорошо.

Вот и поговорили. Ревновала ли Грейс или просто боялась, что со мной что-то случится, я точно не знал. И в очередной раз подумал, что идея взять ее с собой в Колодец, никуда не годится. После ужина мы съели на десерт ведро мороженого, посмотрели очередную серию "Отчаянных домохозяек" и занялись сексом прямо на диване. Она не так часто этого хотела — но всегда после моих возвращений. Засыпая, я все размышлял, случайно ли Грейс так нравится это шоу. Ведь вокруг этих женщин, имена которых я так и не смог запомнить, постоянно ошивалась смерть.

К счастью, солдатские жетоны далеко меня не тащили. Через месяц я отдал их человеку, живущему в нескольких кварталах от моего магазина — это был пожилой мужчина, прихрамывающий на левую ногу, полностью седой и в строгом дорогом костюме. Но, взяв жетоны в руки, он будто ненадолго стал другим — молодым и безрассудным, достаточно смелым, чтобы заслонить кого-то от пуль, и настолько любимым, что кто-то однажды заслонил его. Генерал выписал мне чек на тысячу долларов, но если бы не предупреждение Фиори, я в жизни бы его не взял.

Домой я отправился обычной дорогой. В таких случаях часто говорят: "Вот если бы я пошел так, а не эдак, ничего бы не произошло", "Вот если бы двери вагона метро не захлопнулись у меня перед носом, все было бы совсем иначе". К сожалению, не мне играть в вероятности. И даже добирайся я до дома вплавь, это бы ничего не изменило.

Я думал о тех силах, что заставляют потерянные вещи искать своих хозяев, а меня — обращать внимание на мелочи, мимо которых не раз проходил мимо. Например, тот магазин тканей с фуксиевой мечтой на витрине. Он был как раз по пути, и я захотел взглянуть, что манекен предлагает на этот раз.

Если и было что интересное, я этого не заметил. Горло сжало так, что воздух наполнял легкие мучительно долго, тонкой струйкой, будто через забитую трубу. Без шансов удержать на ногах я сел прямо на бордюр, оттягивая ворот футболки.

Магазин ускользал.

Он еще не был на той стадии, что виденный мной дом, но процесс определенно его захватывал. Стекла витрины помутнели, как сигаретная дымка, ступеньки колебались, а табличка "Извините, мы закрыты" будто была написана на каком-то чуждом языке. Был ли кто внутри, неизвестно, да это уже не имело значения. Для старика-барсука и девушки, чью руку я видел мельком прошлый раз, все было кончено.

Я вдруг понял, что мой телефон звонит уже несколько минут, и мало удивился, услышав голос парня-ласки.

— У нас очень плохие новости.

— Знаю.

— Знаете?

— Я на это смотрю.

Он самую малость расслабился, избавившись от проблемы что-то мне доказывать. К сожалению, от основной проблемы было так просто не избавиться.

— К сожалению, я ошибался, полагая, что Колодец достаточно глубок. Не для него. Он слишком силен. И крепко связан с нашим миром через вас, так что нет другого выхода, кроме как приступить к плану Б.

С огромным трудом я поднялся и перебрался подальше. Мне и так непросто давался разговор, будто в груди все опутала паутина, и сердце вяло трепыхалось там выбившейся из сил бабочкой. Каждая секунда рядом с магазином только делала хуже.

— Это точно он?

— Таких больше нет. — Кажется, он хотел добавить "и слава богу", но сдержался.

— А если я перестану его навещать? — От одной этой мысли мне становилось плохо, но разве это то же самое "плохо", что ждет Фиори в колодце поглубже?

— Боюсь, что не поможет. Мэтт, в этом есть и положительные стороны. Ваша подруга, вероятнее всего, быстро вернется в норму, а вы... можете надеяться на некоторое отдаление.

— Могу надеяться?..

Вот сейчас я испугался. Это было серьезно. Он говорил серьезно.

— Вы другой, но и сами это знаете. Вы же его видите, да? Кстати, ему это известно?

— Не уверен.

— Думаю, да... Наверное, вы не хотите ничего такого выслушивать, но поверьте — мне очень жаль. Я правда хотел помочь и сделал все, чтобы до этого не дошло.

Самое ужасное, что я верил ему. К страху примешалась злость на Фиори и даже на Грейс — за то, что была таким хорошим оправданием. Да что я, в общем, понимаю? Защищаю иллюзию в ущерб реальности — и ущерб непоправимый. Можно пытаться прятать плутоний под кроватью, но только свинцовый чемодан действительно спасет тебя от смерти. Разве не должен я радоваться, что на крайний случай есть Омут и те, кто умеет с ним обращаться. Они просто придут в защитных скафандрах, окутают все пленкой, потом зальют свинцом, потом бетоном — и я отправлюсь в пустой дом заново наполнять свою пустую жизнь. Всегда есть слабый шанс на что-то настоящее.

— Можно увидеть его еще? — спросил я, удивившись мольбе в собственном голосе.

— Поторопитесь.

Сборы всегда были делом приятным, но только не в этот раз. Мне понадобилось время, чтобы собрать себя самого, так что некогда было думать о вещах. Я все же захватил то, что обещал — меховую накидку, четки из лунного камня... жаль, некогда было сбегать к Саше за цветами. На столе стояла роза, которую я вчера принес для Грейс. Уверен, она не будет против. Самой же Грейс не было слышно — скорей всего, спала в своей комнате. Теперь она частенько спала днем, будто никак не могла скопить за ночь достаточно сил. Напоследок я снял бусину со связки. Их еще оставалось много, и впервые это не воодушевило меня, а с головы до ног окатило отчаянием. Всего лишь бесполезные безделушки.

Кажется, в пути я стукнулся обо что-то головой. Когда открыл глаза, Фиори сидел рядом, вороша черенком от розы угли костра. Лепестки он держал в другой руке. Увидев, что я очнулся, он медленно высыпал их мне на лицо.

— Ты в порядке?

— Да... я да. Ты как?

Фиори плавно развел руками, и неправильные звезды в его глазах засияли ярче.

— Король помойки, как и всегда. Я не ждал тебя так рано. То есть — я всегда тебя жду, но...

Я прервал его объятием, в ходе которого он помог мне подняться хотя бы на колени. Потом на ноги. Он держал меня крепко, и чем дольше это продолжалось, тем меньше у меня оставалось решимости. Будто почувствовав это, Фиори сжал мою ладонь.

— Пройдемся?

Раньше он всегда радовался подаркам, а сейчас даже не спросил о них. Мне самому не до того было. Неподалеку виднелся другой костер, но какой-то странный, зеленый и колыхавшийся будто в замедленном темпе. Рядом с ним я рассмотрел двух женщин, одна была совершенно голой, а другая в шубе до самых пят. Заметив мой взгляд, они высоко и пронзительно захохотали и исчезли.

Совсем близко вдруг что-то проползло, огромное и холодное, с вереницей моргающих глаз по позвоночнику. На мгновение оно замерло, "зажмурившись" — так, что ощущался только стылый воздух вокруг.

— Пошел отсюда, — сказал Фиори, чуть понизив голос. — Оглох?

Зашипев, тварь растаяла в темноте. Он поцеловал мою руку и сжал еще крепче.

— Не бойся. Я его пополам разорву, если еще раз посмеет взглянуть на тебя хоть одной из своих мерзких зенок.

Не знаю, что было страшнее — тварь или то, как он это сказал... При всем при том начать разговор я боялся гораздо больше, чем всю инфернальную начинку Колодца. Но уже собравшись заговорить, внезапно заметил вокруг шевелящиеся зеленые стены.

Лабиринт.

— Фай, я должен сказать кое-что.

Он чуть улыбнулся, взяв меня под локоть.

— Ты можешь сказать мне что угодно.

— Но не все хочу говорить. Фай, я видел сам. Ты продолжаешь это делать, не так ли? И поэтому они... отправят тебя в Омут. Все уже решено.

Он остановился, и впервые я заметил тень ужаса в его зрачках, пока лицо все еще хранило улыбку.

— Ты им веришь?

— Я видел.

— Мэтт, кто бы это ни сделал, но не я. Они ошибаются.

Его рука отпустила мою, и через секунду я понял, что остался один.

— Где ты? — спросил я нерешительно, стараясь не поддаваться панике.

— Здесь. Иди сюда.

Я повернул направо, потом еще раз, но вокруг была только тьма и шорохи. Едва подавив желание позвать его, как испуганный ребенок, я снова повернул направо, и ветка цепко схватила меня за рукав.

— Мэтт, — произнес он совсем рядом. Я рванулся, еле освободившись от ветки, и ступил в первый попавший просвет. Фиори был там, и я не знал, что больше хочу — кинуться ему на шею или свернуть ее.

— Ты меня бросил.

— Я бы так не поступил, — сказал он без улыбки. Его ладони легли мне на лицо, они еще пахли розовыми лепестками. — Если бы ты спросил, я ответил бы, что убиваю города не для того, чтобы существовать. Это вопрос развлечения, а не выживания. И я могу прекратить в любую минуту. Если бы ты попросил — я бы остановился.

Меня это поразило. Это был не цинизм, а честность. Честность иногда вот так и поражает.

— Тогда почему ты молчал, когда шел сюда впервые? Почему ни слова не сказал?

— А ты бы поверил хоть одному моему слову? — усмехнулся он. — Ты же не Грейс, ты подумал бы, что я скажу что угодно, чтобы снять с себя эту штуку. — Янтарный глазок ключа на его груди чуть видно поблескивал, будто имел собственный источник света. — Буду просить, говорить, что люблю тебя, что никогда больше так не сделаю... Но раз тебе хватило пороху ввязаться в это, хватило бы и отказать. Разве нет?

Я молчал, глядя в сторону.

— О... Ну что ж... мой промах. В любом случае мне нужно было подумать — о тебе, о себе и вообще. Я все еще надеялся, что ты освободишь меня в конце концов, вот так придешь и скажешь, что пропади оно все пропадом. Тогда я и ответил бы, что не обязательно пропадать... всему. Но ты этого не делал, раз за разом, и однажды мне стало страшно. Как выяснилось, не без причины.

Мне хотелось отвернуться, но я боялся потеряться снова. Этот лабиринт был последним местом, где хотелось бы вести этот разговор. Спираль, такой привычный для Фиори знак. Знак разрушения и смерти. Мне, значит, следовало просто попросить. Значит, я виновен в том, что Грейс стала убийцей? Или он подталкивает меня к этой мысли?

— Что там, в Омуте?

— Ничего. — Он снова чуть криво улыбнулся, глаза говорили другое. — Просто ничего. До конца времен.

Пока я осознавал это, Фиори притянул меня к себе, уткнувшись лбом в висок.

— Не думай об этом. — Я ощущал каждое движение губ, так они были близко. — Цветы, ткани, запахи... это, конечно, хорошо. Солнце, луна, Бруклинский мост. Кошки, кабельное, мороженое... Однако ты — единственное, чем я дорожу и что больнее всего будет потерять.

— Действительно?

— А что, сильно пафосно звучит?

— Есть немного... Школьница лет пятнадцати точно бы оценила.

Он хмыкнул.

— Просто опыта нет. Ни со школьницами, ни с кем. Будь у меня немного времени, но... раз вы уже решили, то что ж теперь. Не бери в голову, любовь моя. Все наладится само собой.

— Это не я решал.

— Не ты? Но ведь ты же дал мне ключ.

— И могу забрать его в любой момент.

Фиори неспешно отстранил меня.

— Я же говорил — ты не должен, если не уверен. Надо бы побольше работать над убедительностью. — Он улыбнулся. — Но ты можешь. Это точно.

Голос уже звучал слегка глуше. В черных глазах поблескивали ледяные светлячки.

И тут его план Б предстал передо мной во всем своем ошеломляющем изяществе и простоте. Он весь такой смиренный, ласковый, свыкшийся со своей судьбой. Терпеливый, как все древние чудовища, для которых время — пустой звук. Я — его единственная связь с внешним миром, и со мной он посылает отблеск себя, уничтожающий не хуже целого. Если один отблеск может такое, на что же он способен в полную силу? Что Фиори сделает, когда освободится? Кого размажет по стене в первую очередь, или я буду первым — как только поведусь на спектакль и заберу назад ключ?..

Немыслимо, но какая-то часть меня рассудочно приняла этот факт, будто всегда знала. Хотя почему немыслимо? Я всегда его видел. И знал, с кем живу — пусть без подробностей, но я же не идиот. Остальное застыло, как насекомое в янтаре, и лишь сверхчеловеческое усилие заставило меня пошевелиться.

— Время выходит, — мягко напомнил Фиори. Это нетерпение в его голосе — было или померещилось?

Очень неуклюже я шагнул назад, потом еще раз, отступая все дальше. Он следил за мной непонимающим взглядом.

— Мэтт?

А я все ждал, когда он поймет, что я догадался, и выдаст себя. Что его маска наконец спадет, и он разозлится. Но маска все не падала. Он опытный игрок, напомнил я себе. Он стоял у истоков мира... или не стоял — что мы вообще можем знать об истоках мира и кто где был в то время...

Он лишь закрыл глаза, когда меня выбросило из Колодца.

Мои трясущиеся руки едва могли удержать телефон, когда я нажал последний вызов и сказал всего два слова.

— Делайте это.

* * *

В машине была припрятана бутылка бренди, и я выглушил ее всю, безо льда и закуски. После этого заднее сиденье показалось достаточно удобным, чтобы провалиться в сон часов на двенадцать. Проснулся я с последствиями атомной войны в голове, заросшим подбородком и таким чувством, что меня вывернули и постирали в машине вместе с половой тряпкой.

Мысль даже не успела оформиться до конца, прежде чем меня стошнило непонятно чем. Даже забыл, когда ел. Кажется, вчера утром. Не дай бог тормознут копы, лишат прав только так — если мгновенно не умрут от моего дыхания.

В телефоне Грейс постоянно включался автоответчик, сама она мне ни разу не позвонила. Добравшись до дома, я понял, что она ушла. Даже в комнату не надо было заходить. Входная дверь не была заперта, ключи валялись прямо на полу в холле. Она оставила все вещи до единой, даже зубную щетку, а любимую фарфоровую чашку с подсолнухом расколотила о стену. Или чашка нравилась Фиори, и потому была любимой? Я присел за стол на кухне, пытаясь прочувствовать пустоту. Что ж, она не углубилась значительно — ни я, ни Грейс, ни мы вместе изначально не были способны вернуть этому дому жизнь. Странным образом это подействовало успокаивающе. Я высыпал соль на скатерть и медленно нарисовал пальцем спираль. Как там Фиори говорил — "подумать о тебе, о себе и вообще"? Грейс свободна — это раз. Город в безопасности — это два. Фиори жив — это три... хотя я слишком мало знаю про Омут, чтобы вносить это в плюс. Маргерит и Венсан довольны, на что мне плевать, откровенно говоря. Остаюсь я.

Как бы ни был глубок Омут, его глубину переоценивают, потому что легче мне не стало. С таким же успехом Фай мог быть в Колодце или в соседней комнате — если бы не осознание, что мы никогда не увидимся. Вот это уже проблема. Как с ней жить, я еще не придумал, и потому даже обрадовался звонку отца. Он звал меня на благотворительный обед, посвященный то ли каким-то вымирающим животным, то ли развитию спорта в учебных заведениях. Это бы повод побриться, приодеться и посмотреть на людей. Мама молча ужаснулась моему внешнему виду, а я что-то невнятно бубнил про Грейс, не успев придумать легенду насчет отсутствия красавицы-жены. К счастью, они не собирались уделять мне много времени. А когда начали разносить напитки, жизнь определенно ненадолго наладилась.

Ненадолго — потому что уже через пару часов меня тошнило в туалете, как булимичную модель. Ненавижу тошноту гораздо больше, чем боль — от нее действительно не хочется жить и кажется, что мучениям нет конца и края. Я сидел прямо на полу, надо признать, очень чистом и мечтал позвонить Ласке. Пусть он сварит для меня отворотное зелье, какую-нибудь мерзкую бурду из чешуи тритона, скажет абракадабру — и станет легче. Хоть немного, о прочем я даже не прошу. В глубине души я понимал, что существуй такое средство, мне даже не пришлось бы звонить. Он сочувствовал мне не пойми по какой причине и желал бы облегчить мою жизнь больше всех, кого я знаю. Всех, кто сейчас в пределах досягаемости... Грейс на сообщения не реагировала, на что совсем недавно я мог только надеяться, но в эту минуту даже ее голос, хотя бы пара слов помогли бы встать на ноги.

У меня не было ничего, и поневоле пришлось вставать на ноги самостоятельно.

Уже дома я вспомнил, что не попрощался с родителями — хотя вряд ли они заметили мое отсутствие. Пожевав на кухне что-то безвкусное, я съел пару таблеток Грейс и заснул.

Ну пожалуйста, пусть утром полегчает.

Утром не полегчало, как и на следующий день.

Сидя на кухне и заливая знакомое, но становившееся нестерпимым чувство горячим чаем, я рисовал спирали на соли и сахаре, на муке, на пыли — где угодно. Мне следовало ненавидеть Фиори за то, что он сделал со мной. Он даже в тартарары сгинуть не мог, чтобы не прихватить меня с собой. Может, так и надо было сделать — отправиться туда с ним, и пропади все пропадом, все равно это мало похоже на жизнь. Мне и Грейс не хватало, но по Фиори я скучал просто невыносимо. Причем тоска эта была крайне эгоистичного характера — без мыслей о том, где он и что с ним, а исключительно сконцентрированная на моей особе. Похоже, на беспокойство о нем у меня просто не хватало ресурсов — или не было сомнений в его способности выживать. От воспоминаний я отмахивался с раздражением, они только хуже делали. Никогда еще собственная беспомощность так не раздражала. Я любил эту проклятую тварь еще сильнее, чем когда он бродил поблизости, что по всем магическим меркам было немыслимо. Расстояние разделяет. Время лечит. С глаз долой — из сердца вон. Куча бесполезных слов... У нас с ним не было ничего общего, мы с Грейс просто жили в глазу его бури, пока закручивается спираль. А пока мы ели всякие вкусности, целовались в дверных проемах и пили вино на террасе под закатными лучами, где-то по витку спирали угасал очередной дом. "Вопрос не выживания, а развлечения", так он сказал.

Не срабатывало. Я мог хоть ножом на себе вырезать целый талмуд обвинений, это не срабатывало. "Ты мог бы просто попросить", так он сказал. Возможно, это была ложь. Скорее всего, это была ложь. Но ничтожная возможность, что нет, продолжала точить меня, словно китайская пытка.

Надеюсь, он страдает там не меньше, чем я.

Среди этого бардака была лишь одна утешительная и здравая мысль. Все равно наш так называемый роман не мог длиться вечно, каким бы реальным ни казался — как не длится вечно самая клевая компьютерная игра. Пора перестать быть одним из тех придурков, что тупят в монитор круглые сутки. Открой глаза, Мэтт Ларош, и шагом марш в реальный мир — пиво, друзья, девушки, дети, пенсия. Будь как все. И оставь чудовищ там, где им и положено быть.

Или сдохни уже наконец.

Добравшись до душа, я заметил, что ногти обгрызены почти до крови. У меня даже в детстве такой привычки не было — хотя суицидальных мыслей тоже никогда не наблюдалось... Все меняется. День сегодня явно удался, какая-то женщина с Уолл-стрит купила стеклянный столик (вернее, стекло давно разбилось, но ножка была вполне достойна внимания), а потом забрали все три стула. Я вспомнил, что дома валяется комод того же стиля, и предложил покупателям прийти завтра.

Телефонный звонок настиг меня уже на улице, и я слегка притормозил, то ли опасаясь, то ли надеясь, что это Грейс.

— Мэтт, — раздался голос женщины-вороны. — Вы не заняты?

— Говорите.

Я отметил, что Маргерит даже не поздоровалась, и со всех точек зрения это был дурной знак. Когда человек забывает о дежурных, впитанных с молоком матери вещах, это не может означать ничего хорошего. А еще у нее был ужасный, замученный голос, словно она висела на одной руке над пропастью.

— Прежде чем начну, знайте — я ни о чем не сожалею. Я бы и рассказывать вам не стала, но если умолчу — Тимми никогда больше со мной не заговорит. Когда узнает... Такой он, слишком честный для этого мира и своего призвания.

Ласка, понял я. Ласку зовут Тимми.

— Что случилось?

— Вы, должно быть, не знаете, но Венсан умер на следующий день после ритуала. Это очень сложно, мы все знали, да только он не слушал, слишком хотел участвовать...

— Не могу сказать, что расстроен, — сказал я холодно.

— Позже мы с друзьями пришли к нему домой, чтобы разобрать вещи. Он жил один и творил вокруг себя бедлам — как все холостые мужчины... Но кроме этого он натворил еще кое-что.

Маргерит замолчала, словно подбирая наименее ранящие слова. Подозреваю, это без толку.

— В общем, Тимми практически поверил нам на слово, что ваш...

— Скажите уже наконец его чертово имя.

— ...Фиори по-прежнему дотягивается сюда из Колодца. Венсан показал мне магазин, и это было очень убедительно, сами видели, но...

— Но что?

Сказав это, я удивился собственному спокойствию.

— Но это оказалось фальсификацией. — В голосе Маргерит звучали горечь и досада. — Не найди я записи — и представить не смогла бы, что такое можно сымитировать. Венсан искал способ с тех пор, как Тимми настоял на Колодце, — и нашел. Он очень талантлив... был. Так жаль потерять его. Он мог достичь таких высот.

— Если бы играл по-честному?

— Никто не играет по-честному, — отрезала она. — Почти никто. В общем, как и говорила, я звоню не для извинений — некоторым действительно в Омуте самое место. Говоря вашими словами — не могу сказать, что расстроена.

— Я понимаю.

— Вы в порядке?

— А вы? Я имею в виду — почему Койот... то есть Венсан мертв, а вы нет?

Она вздохнула.

— Я далеко не так способна, чтобы оказаться в числе двенадцати, иначе, скорее всего, уже бы с вами не разговаривала. Венсан был сильнее меня на порядок, но... Даже Тимми не знал, что их ждет такое.

Разговор вдруг начал утомлять, будто что-то тянуло из меня энергию, и потому я просто нажал на кнопку. Все последнее время я ходил другой дорогой, чтобы избежать встречи с ускользающим магазином. Сейчас такой необходимости уже не было. Магазин стоял на месте как ни в чем не бывало, без всяких признаков угасания, табличка приветливо сверкала на солнце. Манекен на витрине обвивала яркая желто-оранжевая полоса ткани.

На пароме меня опять едва не стошнило. Добравшись до дома, я первым делом нашел ящичек, в котором доставили янтарные бусы. Там была визитная карточка — просто номер, написанный от руки.

— Кто это? — раздался женский голос, довольно раздраженный.

— Мне нужен Тимми, — сказал я и запоздало подумал, что даже фамилии его не знаю, а еще — что тоже позабыл обо всех приличиях. — Скажите ему, это Мэтт Ларош.

— Да как вы смеете еще звонить сюда! — вдруг взъярилась незнакомка, и я чуть не бросил трубку. — Это все из-за вас!

— Что из-за меня?..

— Ему пришлось делать для вас ключ, потом... — она произнесла какое-то птичье слово типа "кииро", и я догадался, что это, вероятно, бусины. — Да еще так много! Я говорила ему не делать так много! А потом все равно пришлось открывать Омут! Вы хоть знаете, что он только неделю назад видеть начал, но до сих пор почти не говорит?! И Венсан погиб! А вот если бы тогда они открыли Омут один раз вместо всей этой бесполезной прелюдии...

— Знаете что — ЗАТКНИТЕСЬ! — сказал я вдруг резко, и от неожиданности она замолчала. — Не вы одни тут пострадали. С Венсана теперь взятки гладки, и нечего валить с больной головы на здоровую. Если Маргерит вам не рассказала — позвоните ей, и она поведает чудную историю о том, как один мудак сжульничал и за это поплатился. Так что, леди, не надо мне рассказывать про степени ущерба. Мне жаль, что Тимми досталось, но больше мне не к кому обратиться!

— Вот именно, — прошипела она, и в ее голосе вдруг появилось что-то совсем не человеческое. Что-то темное и дикое, вызывающее дрожь, как от горсти снега за воротником. — Вы немного знаете моего мужа — он захочет помочь, и это его убьет. Так что если побеспокоите его — я вас заживо распотрошу. Кроме шуток.

Обещание было не голословным, дураку ясно. Я попытался уложить мысли привычным способом на кухонном столе, но только раздраженно смахнул соль на пол. Дурная примета — да только все плохое уже случилось. Фиори мне не врал — да и в остальном, возможно, тоже, я просто не спрашивал. Мне следовало задавать больше вопросов и меньше бояться ответов. Тогда я бы не тыкался, как слепой зверек, и все сложилось бы иначе. Для Грейс. Для нас.

Потом я взял в кладовой связку ключей и вошел в ту комнату.

Она стояла запертой с того момента, как Грейс порезала руку, и вместо наезженного пути наш поезд съехал на старые рельсы, затерянные в глубокой траве. Я обошел кругом, как в тот первый раз, и наконец подошел к комоду. По-прежнему он был полуоткрыт, на оголившейся деревяшке засохла кровь. Очень осторожно я взялся за ящик и вытащил его.

Внутри лежала расколотая чашка. Только взяв ее в руки, я понял, что она из янтаря — удивительно тонкая работа, живые солнечные прожилки, переливающиеся на свету. Донышко и две ручки из потемневшего серебра. Потрясающая, никогда не видел ничего подобного. Я сложил осколки вместе — одного не хватало. В некоторых местах и на остром сколе камень был немного темнее. "Янтарь любит кровь", — вспомнилось некстати, и меня передернуло. Не понимая толком зачем, но я положил в карман один из осколков, самый острый.

Здесь это и произошло.

А я ведь всегда хотел знать, что именно. Почему не спросил? Я хотел спросить, когда мы жили вместе одной счастливой семьей, хотел спросить всякий раз, ступая в Колодец... всегда хотел. Я вдруг осознал, что должен узнать, любой ценой. Это безумие, самоубийство, но отговорить все равно некому. Как и всегда, я совсем один и могу делать что пожелаю. Решение принесло моей внутренней пустоте немую легкость, будто пообещало что-то. В одиночестве есть свои преимущества — твое исчезновение никого не ранит. Родителям я послал мейл, что уезжаю далеко и надолго — да они и без того заметят нескоро и, в общем, переживут. Может, на следующей встрече выпускников кто вспомнит — а может, и нет. Разве что в связи с Грейс. Да, "он сгинул в Омуте вслед за монстром, без которого так не научился жить" — никуда не годится. "Он развелся с Принцессой и вступил в Корпус Мира" — звучит гораздо занятнее. И правдоподобнее.

* * *

Перед костром я на мгновение застыл, сжав в руке кииро. Интересно, так себя чувствуют те, кто с небоскреба прыгает? Или пулю в рот пустить хочет? Надеются открыть глаза в лучшем мире?

У меня такой иллюзии точно не было. Я зло швырнул бусину в огонь, а за ней и всю связку. Черное безмолвное пламя встало чуть ли не до небес, и я шагнул налево.

Единственной вещью, найденной в Колодце лично мной, была фарфоровая кукла. Она сидела недалеко от костра, в своем нарядном, хотя и потрепанном платье, с настоящими волосами и длинными ресницами. Очень дорогая, ручной работы, скорее всего — единственная в своем роде. Такими не играют, а ставят под стекло для красоты. Этой играли. Ее укладывали с собой спать, расчесывали и переодевали, сразу видно, эта кукла не была просто дорогостоящей статуэткой на каминной полке. Ее любили и по ней горевали. На шее куклы была повязана атласная ленточка с неумело вышитым "Alistair`s".

Тогда я отправился в отель "Санрайз", что на Манхэттене. В холле меня никто не остановил, и подняться в люксы не составило труда. Дверь открыл молодой человек в махровом халате, он был ниже меня больше чем на голову, влажные светлые волосы ложились волнами.

— Вы Алистер? — брякнул я с порога.

Он смотрел на меня снизу вверх очень долго, глаза были еще ярче, чем у Грейс — будто голубые стеклянные шарики. Потом на куклу — как тот бостонский юрист, с неверием, только в этом взгляде было не восхищение, а что-то совсем другое. Наконец он взял ее, бережно, словно в его руках она могла рассыпаться в пыль, и посторонился, пропуская меня в номер.

Честно, мне не хотелось входить. Шестое чувство не дремало, все ворочалось, пытаясь на пальцах объяснить, в какой я опасности. Но в этот раз оно ошиблось — он не убил меня и не съел. Лишь угостил бокалом вина и дал какую-то монетку в коробочке, сказав, что она стоит целое состояние. Хотя и гораздо меньше в его глазах, чем старая кукла.

— Жаль, что не все потерянное можно вернуть, — сказал он напоследок, так, будто слишком хорошо в этом разбирался.

Эти слова я сейчас и вспомнил. Не все потери можно найти, но всегда можно потеряться самому. И может, кому-то больше повезет с поисками.

Хлипкая, прямо скажем, надежда...

Что ж, раньше мне казалось, что хуже Колодца ничего быть не может. Теперь это мнение пришлось пересмотреть. В сравнении с Омутом он оказался куда ближе к Диснейленду, чем к Алькатрасу.

Я ожидал темноты, да. Но не этого.

У Омута был потолок, до которого можно было дотянуться, встав на цыпочки. У него были стены — раскинув руки, я касался их. Пол тоже однозначно был, и гравитация, что радовало. Однако больше не радовало ничего.

Закончив исследовать свою одиночку и подавив приступ клаустрофобии, я просто привалился к стене и закрыл глаза. Хотя что открыл, что закрыл — без разницы. Отлично. Я никого здесь не найду и никто не найдет меня. Вот хорошее место для истерики без свидетелей, хотя этого пока не хотелось. Наверное, еще время не пришло — если здесь оно вообще есть.

Что-то мне мешало, и наконец я достал из кармана осколок янтаря. Достаточно острый, чтобы порезаться. Не зря я его взял — маленький кусочек знакомой реальности, вещь, которой Фиори дорожил, раз не выбросил. Мне казалось странным все еще думать о Фиори, а не о том, что я похоронен заживо. Он тоже был где-то здесь — вот бы хоть голос его услышать. Было бы спокойнее...

Я сжал осколок, и он больно впился в ладонь. Как-то слишком быстро миновали три стадии. Рановато еще для последней. Я нажал еще раз, почти с удовольствием, и потекла кровь. Она стекала сквозь пальцы на невидимый пол, ощущать ее было странно и захватывающе. Касаясь окровавленным пальцем стены, я раздумывал, смогу ли полоснуть по шее достаточно глубоко, когда будет нужно. Запястья — для маленьких девочек. Я хотел прочувствовать собственный уход, словно мог что-то доказать этому месту.

— Фиори, — прочел я вслух нарисованную спираль.

И он ответил:

— Я здесь.

Как-то быстро у меня крышу сорвало. Ну немудрено... Осторожно поднявшись на ноги, через мгновение, долгое, как полярная ночь, я все же спросил:

— Правда?

Что-то действительно появилось во тьме, рядом со мной. Если это и был Фиори, то Омут поглощал даже его сияние.

— Тебе ли не знать. А вот ты что здесь забыл? Совсем ума лишился?!

Голос звучал высоко, с яростью, никогда не слышал его таким. Все же я протянул руку — и вдруг коснулся чего-то, что мой мозг отказался обрабатывать, а тело — воспринимать. Я отдернулся — может, и вскрикнул бы, если бы помнил почему.

— Не надо, Мэтт, — сказал он тише. — Постарайся не трогать меня... и не сильно размахивать руками. Пожалуйста.

Я бы и не смог — все тело как одеревенело. Тьма чуть колебалась, когда он двигался, только это и было заметно. Рана продолжала кровоточить, и я до боли стиснул кулак.

— Тебе здесь не место, — проговорил Фиори уже почти по-прежнему, спокойнее, хотя злость все еще подрагивала где-то по краям. — Возвращайся немедленно.

— Я просто должен сказать, что зря тебе не верил.

— Для этого не стоило нырять в Омут. Ничего ты мне не должен, я не понимаю, почему ты здесь. Мэтт, правда не понимаю.

Он звучал немного иначе, но это был его голос. Я едва подавил желание снова протянуть руку — не помню, хотел ли чего в жизни больше, чем достать до него сейчас.

— Фай, почему нельзя подойти?..

— Здесь я... хуже себя контролирую. Ты хоть понимаешь, что натворил? Отвечай на вопрос — какого черта тебе понадобилось лезть сюда?

Я снова прислонился к стене. Просто нужна была опора.

— А сам как думаешь?

— Мы что, будем играть в загадки, пока не выйдет время?

— Оно не выйдет, — сказал я и рассмеялся. Вот и истерика. — Фай, я бросил в огонь всю связку. Я застрял — то есть мы застряли. Ты разве не рад? Тебе же вроде нравилось раньше. Дома. Мы вроде как счастливы были. Или я что-то путаю?

Горло вдруг снова сузилось до размера стержня для шариковой ручки, воздух проходил с жутким завывающим звуком. Сердце пропускало удары. На секунду показалось, что сейчас я потеряю сознание, но это было бы тем еще везением. Я рухнул на колени, царапнув ногтями пол.

— Мэтт, слушай меня. Слушай меня. — Ласковые нотки в голосе на деле были тверже бриллиантов. — Ты сейчас не двигайся, ладно? Я тебя обниму, только не шевелись. Хорошо?

Я кивнул, слабо соображая. Фиори помог мне выпрямиться и бережно обхватил, прижимая к себе так, что при желании руками не двинешь. Он был прямо там, за моей спиной, хотя не ощущалось ни тепла, ни дыхания.

— Дыши, — приказал он.

Я подчинился. Если бы он сказал таким тоном "умри", то и умер бы, наверное. У меня все-таки потекли слезы, и это был повод очередной раз возрадоваться темноте.

— Ты не понимаешь, ага, — заговорил я наконец, когда смог. Теперь бы заткнул кто... — А я понимаю, можно подумать. Знаешь, наслушался уже тут про настоящее-ненастоящее, еще про насилие, внушение, иллюзии и все такое. Но если подумать — что в этом плохого? Кругом сплошные долбаные иллюзии! Это не по-настоящему, говорят. А как по-настоящему? Что это вообще на хрен значит? Парень сталкивается с девушкой на улице и влюбляется? Девушка видит парня во сне, встречает — и влюбляется? А если любви конец — то что, это было не по-настоящему или как? Красивые интернет-романы, значит, иллюзорны, а выпить в баре, трахнуться и наутро имя позабыть — драгоценное живое общение! Знаешь, я из тех, кому пофиг до фанеры — группа играет, музыка звучит, и ладно. А в студии записали или вживую поют — да какая разница, если удовольствие получаешь? Люди покупают картины с изображением дерева, которое даже не похоже на дерево, а художник вдобавок нарисует две перекрещенные палки, краской посередине ляпнет — и назовет это "Фиолетовый полдень". Такие штуки на выставках раскупают как пирожки. "Смело, свежо и незаурядно", вашу мать. Я ж не против, но в таком случае и меня не учите, что настоящее, а что нет. Сам разберусь. Наверное, поэтому я и здесь... Но знаешь, что неправильно? Ты — совсем не та причина, по которой я должен здесь быть. Я ведь кайфовал себе спокойно в нашем милом домике, наслаждаясь иллюзиями, и ничего не делал — а значит, замешан во всех этих смертях и несчастьях не меньше. Ты вины не чувствуешь, но ты и не должен. Я должен. Я человек. Грейс, ее подруги, жених Маргерит, принц Роджер — всего этого можно было избежать, или хотя бы попытаться. Вот почему я заслужил Омут. Жалкий лузер, готовый принять любовь на любых условиях, лишь бы кто-то был рядом. Даже если этот кто-то — ты.

Фиори не отзывался очень долго. Потом спросил:

— А что такое фанера?

Издав нервный смешок, я неловко вытер лицо. Осторожно, чтобы не коснуться его рук, или чем он там меня обнимал. Потом пошевелился, и объятия разжались.

— Извини. Ты, наверное, ни слова не понял из этой белиберды.

— Почему же? Может, я и проспал почти сто лет, но я не тупой. Ты сказал, что любишь меня и пришел сюда ради меня. Потом сказал, что обязан отвечать за то, чего даже не делал. А потом, кажется, ты меня оскорбил, но я не уверен. Так?

— Так, — согласился я.

— Люди только и делают, что постоянно судят — не других, так себя. Выходит, вы кругом виноваты и вечно жертвы.

— Наверное, это и значит быть человеком.

Голос Фиори стал ниже и глуше, а может, со мной что-то происходило. Медленно и верно.

— Незавидно. Вообще-то меня волнует другое. Я еще могу понять, почему ты любил меня там, снаружи, но здесь даже не Колодец. Здесь ничего ни на кого не влияет. То самое место, где все как оно есть.

Если и были какие-то возражения, я не смог их сформулировать. Потому ответил:

— Получается, все как оно есть.

От такой долгой тишины мне снова стало не по себе. Слишком легко тут исчезнуть так, что никто не заметит и никогда не найдет. Потом раздался еле слышный шорох, словно по земле провели тонкой веточкой.

— Это тоже значит быть человеком?..

— Вероятно.

— Вероятно... Послушай... ты не мог бы задержать дыхание? Ненадолго.

Можно подумать, смогу надолго... Я сделал вдох, зачем-то закрыв глаза, и ощутил короткий поцелуй в лоб, потом еще один — подольше. После этого Фиори сразу отодвинулся подальше во тьму.

— Может, не так оно и незавидно. Может, я бы даже попробовал.

— Быть человеком?

— У меня же получалось, разве нет?

— С переменным успехом.

— Я могу лучше. Перестану убивать людей, куплю новую кулинарную книгу и верну тебе Грейс. Хочешь?

Я молчал, и он добавил:

— Это шутка.

— Про убийства?

— Про Грейс.

— Не важно. Все равно нам не выбраться, и можно говорить что угодно.

— Вообще-то я никогда тебе не лгал.

С этим нельзя было не согласиться. Я не задавал вопросов — так это мои проблемы, не его.

— Мэтт? Ты в порядке?

— Немного трудно дышать, — признался я. — От этого всегда страшно.

На самом деле страшно было не от этого. Я подозревал, что в Омуте люди долго не живут, но не думал, что так мало. И надежда, что связка бус сгорит и вытащит меня отсюда раньше, чем я умру, таяла с каждым вдохом. Сидеть прямо становилось все тяжелее, наконец я сдался и просто лег.

В ту секунду, когда голова должна была коснуться пола, под нее скользнуло что-то мягкое, придерживая.

— Знаешь, я бы пообещал что угодно, чтобы вернуть нас домой, — сказал Фиори тихо. Он склонился надо мной, забыв собственные предостережения. Так низко, что ключ касался моей щеки. — Или тебя хотя бы. Но лучше нас.

— Серьезно? Слушался бы меня?

— Ты же лучше знаешь, как быть человеком.

— А еще я знаю, что люди подлые, низкие и вероломные. Еще они воруют, убивают и лгут... а также предают, злорадствуют и ненавидят. Нет, я не хочу, чтобы ты был человеком.

— Чего же ты хочешь?

Это был очень несвоевременный вопрос. У меня оставалась крохотная надежда. Омут — билет в один конец, но разве кто-то это проверял? Вряд ли кому-то приходила в голову идея соваться сюда ради эксперимента. То, что я собирался сделать, могло вызвать какие угодно последствия — а может, вообще никаких. И нет смысла обсуждать то, что, скорее всего, не сработает. Чего мне ужасно не хотелось, так это разговоров типа "не делай этого" — "нет, я решил" и дурацких прощаний. Я просто еще раз вонзил кусок янтаря в рану, а потом потянулся наугад, и окровавленная ладонь сама нашла ключ.

Сорвать его было так же легко, как надеть.

* * *

Такое решение было спорным и, положа руку на сердце, глупым. А вопрос Фиори — очень даже своевременным, учитывая его натуру и злокачественные склонности. Но будем считать, что я спасал себя, а чего только ради себя не сделаешь.

А вот спас или нет, пока было неясно.

Перевернувшись, я ощупал траву. Неподалеку слышался грохот проехавшего грузовика, и костер, похоже, все еще тлел. Хотя мне показалось, что прошла целая вечность. Голова звенела, как корабельная рында, но это было далеко не самое ужасное.

— Мэтт, осторожно.

Руки Фиори помогли мне приподняться, прежде чем я чуть не влез в костер. Жар уже ощущался пальцами. Другая рука все еще сжимала ключ, я не без труда разжал кулак, позволив забрать его.

— Как у тебя это получилось?

— Я... не знаю. — Это очень мало волновало меня сейчас. — Фай, сколько времени?

— Твои часы потекли, — ответил он непонятно. — Наверное, около полудня. А что?

Я открыл глаза. Потом закрыл.

— Да просто надеялся, что сейчас аномально темная безлунная ночь. Потому что если нет — то я просто ничего не вижу.

Фиори затих — почти физически ощущалось, как он вглядывается мне в глаза. Я дотронулся до его лица, и он не возразил, только прижал мою ладонь к щеке, поцеловал и прижал снова. Но, наверное, усталость побеждает панику, как бумага — камень. Позволив ему помочь, я поднялся и заковылял к машине. А вокруг застыл непроглядный мрак, будто часть Омута решила со мной не расставаться.

— Рано беспокоиться, — заговорил он наконец. Тонкие нотки тревоги в его голосе противоречили словам больше некуда. — Может, просто побочный эффект. Временный...

— Может, — покорно согласился я. — Ты же не против отвезти меня домой?

— А почему я должен быть против?

— Ну, не знаю. После всего... я бы понял, если бы ты захотел быть подальше отсюда. И от меня.

— Я хочу быть подальше, Мэтт. — Дверца открылась, и рука Фиори легла мне на макушку, как делают полицейские. — Не представляешь, как. Но я хочу быть подальше с тобой, если можно.

— Тогда в Риверсайд, пожалуйста, и побыстрее.

— Слушаюсь, сэр.

Я был совсем не в том положении, чтобы возражать или радоваться, хотя от его слов стало чуть легче. Не физически. Голова набирала обороты, да еще ужасно болела ладонь. На фиг заднее сиденье. На фиг ремень безопасности — ввиду всего происшедшего полицейский штраф казался просто несусветной ерундой. Я съежился в кресле, и Фиори положил на меня руку, успокаивающе поглаживая. В том, что он управится с машиной и одной рукой, у меня даже сомнений не было.

— Если нас остановят, притворись Элвисом, — пробормотал я сквозь сон.

Фиори рассмеялся, и это был первый приятный звук за сегодня.

— А можно Ким Кардашьян?

— Если коп — мужик, то нужно...

Надо сказать, что моя слепота проявляла себя странным образом. Как только я ступил за порог дома, в теле словно включился автопилот — я даже ни разу не споткнулся по дороге на кухню. Фиори находился рядом, но не похоже, чтобы он был мне так уж нужен. Дверные проемы были именно там, где я и думал, а также стулья и прочая мебель. Но то, что должно радовать, пугало, и куда сильнее, чем перспектива ослепнуть навсегда.

Впрочем, я отложил эти мысли на потом.

— Мне надо в душ. Кажется, вечность там не был.

— Давай лучше ванну сделаю, — сказал Фиори совсем рядом, и рука погладила от плеча вниз. — Навернешься еще.

— А в ванне не навернусь?

— Будешь вылезать — позовешь.

Я замолк, не зная как возразить, и тем более почему.

— Мэтт, — он повернул меня лицом, — как тебе может быть неловко? После всего, что мы тогда делали? Или напомнить, как ты просил меня...

— Я помню, помню, — буркнул я под нос. Такое забудешь. Вот сейчас жаль, что он тоже не слепой... — Это не то, о чем ты подумал, это... Ну не хочу чувствовать себя больше калекой, чем есть.

— Ты станешь больше калекой, если шею сломаешь. Но если что — я поблизости.

Я принял душ без приключений. Фиори готовил обед, и для ароматов не было стен и преград. Спускаясь, я чуть не поскользнулся на собственной слюне. Образно говоря.

— Это что?

— Не скажу. Угадывай.

Я не угадал ни единого блюда, кроме утки под ни с чем не сравнимым соусом. То есть утку угадал, а соус нет. Потом забил на все и просто ел. Когда я последний раз съел что-то больше куска пиццы, меня тошнило полчаса. Сейчас вроде перспективы были поприятнее. Да, Фиори всегда относился ко мне с обволакивающей заботой, но сейчас что-то между нами неуловимо и ощутимо изменилось, будто изменился и я сам, и его видение меня. Не знаю, каким образом — у кого глаза, тому и виднее. Вообще быть незрячим под присмотром Фиори оказалось более чем терпимо — если бы не почти полное отсутствие уединения. Он постоянно находился где-то рядом, хотя проблемы с координацией у меня едва ли наблюдались. Даже когда он был тих, как тень, я знал — стоит споткнуться, и его руки найдут меня. Иногда это напрягало, хотелось побыть одному, разложить все по полкам. Но как только я наконец уединялся в ванной, то не мог просидеть там и лишней минуты.

Поэтому с наибольшим ужасом я ждал ночи. Чисто формально темнее уже не станет, но придется спать. Лечь в кровать и пытаться уснуть.

Тем не менее, я сам поднялся в свою спальню, на ощупь нашел белье — оно будто сразу попалось под руку, и перестелил постель, в чем она очень нуждалась. Но какой бы длины ни была цепочка действий, она рано или поздно заканчивается. И, в конце концов, мне пришлось лечь, натянув покрывало до подбородка. Закрыть глаза. И ждать.

Хватило меня ненадолго.

— Фиори, — позвал я.

Никто не ответил, тогда я повторил:

— Фиори!

Молчание.

— Я же знаю, что ты здесь.

— Откуда?

— Наверное, поставил себя на твое место.

— И как оно там, на моем месте?

На его месте я — ну, не совсем я, а он в моем понимании — давно исчез бы, не попрощавшись, как только покинул Омут. Но это уже было сказано.

— Лучше, чем на моем...

Он подошел, и матрац слегка прогнулся под его весом. Не дождавшись возражений, Фиори придвинулся ближе и нашел мою руку.

— Ты весь на взводе.

— Мне охренеть как страшно, — признался я, хотя облегчения это не принесло. — Так страшно, что вместо желудка будто блендер.

— Знакомое ощущение.

— Правда?

— С недавних пор. Мэтт, прошло совсем немного времени. Даже если твое состояние продлится дольше, чем мы думали, ты не должен беспокоиться. Представь, будто просто выключили свет.

— Так и про смерть говорят... В общем, — собрался я с силами наконец, — я не о глазах беспокоюсь. То есть и поэтому тоже, но не совсем. Знаешь, есть такой рассказ Амброза Бирса "Случай на мосту через Совиный ручей", так вот там описывается, как повесили человека. Он чудом сумел выбраться, с ним долго происходили какие-то вещи, и прошла целая жизнь, прежде чем мы поняли, что все это — не реально. Все это произошло за ту секунду, пока его шея ломалась в петле. Фай, я до чертиков боюсь, что мы до сих пор в Омуте, и всего этого не происходит.

— И меня нет?

— И тебя нет. Ничего нет. Я просто умираю, и весь этот день длится последняя секунда моей жизни.

Фиори придвинулся еще ближе, лицом к лицу, так, что я ощущал дыхание и движение губ при каждом слове. Моя рука невольно потянулась, коснулась его волос — они были такими, как мне помнилось, будто даже серебристый цвет ощущался кончиками пальцев — холодно и колко.

— Ничего себе, — прошептал он. — Если и так, то я тут ни при чем. Это фантазии твоего мозга, а не моего. В Омуте я бессилен и не способен провернуть такое... хотя идея мне нравится. Кроме слепоты.

— Ты не помогаешь.

— Прости. Не представляю, как доказать, что я есть.

— И не надо. Знаешь, если выбирать, то лучше быть здесь, реально это или нет.

— Да-да, я помню твою лекцию об иллюзиях. Ты не мог бы продолжать делать то, что делал?

— Это? — Мои пальцы снова зарылись в его волосы, и он вздохнул.

— Да. Это.

Прошло несколько минут в молчании, и впервые за последнее время страх отступил. Сон, однако же, не спешил, и я даже обрадовался, когда Фиори заговорил.

— Знаешь, что мне кажется? Нас вытащила Грейс.

— То есть?

Он чуть отодвинулся — видно, так нам обоим легче думалось.

— На том осколке была моя кровь, ее кровь, а потом и твоя. Она одна была здесь, снаружи. Это она нам помогла, сама того не желая.

Я не стал спорить — познания в магии у меня нулевые, и за последнее время пришлось узнать больше, чем за всю жизнь. Кроме того, что Грейс действительно вряд ли желала нам всего хорошего.

— Ты чувствуешь вину?

Он задумался.

— Я чувствую... благодарность.

На крайний случай и это ничего.

— Фай, если хочешь, иди спать к себе. Со мной уже все хорошо.

— Со мной тоже.

— Ты же здесь не уснешь.

— А я и не собираюсь. Ты, что ли, собираешься?

Что правда, то правда, ни в одном глазу. На самом деле я был рад, что он со мной. По крайней мере, можно просто болтать, как подростки на ночевке, и если очень повезет -уснуть незаметно.

— Помнишь, ты сказал, что разбил ее. Чашку. Тогда это случилось?

— Да, — ответил он будто нехотя.

— Значит, у тебя идет кровь?..

— За кого ты меня принимаешь? Разумеется.

Я подумал, что даже представления не имею, за кого его можно принимать. Но прежде чем о чем-то спросил, он заговорил сам.

— Мне нравилась эта чашка, ей не одна тысяча лет... А еще нравилась девушка. Там было невозможно красиво, тебе бы понравилось — с одной стороны цветущие поля, с другой — море... славное маленькое местечко. Обычно я справлялся с такими за несколько дней, но там... знаешь, там хотелось жить. И она вроде как была влюблена в меня.

— В глазу бури?

— Ну да. Мы жили вместе полгода, и ее даже забавляло, что никто нас не осуждает. Что все видят то, что им положено видеть. Я никогда не задумывался, какова влюбленность — а она оказалась сладкой, и теплой, и пахла горячим песком, а еще знаешь... будто слегка больно и щекотно, и под кожей тонкие ручейки... и все это может дать один человек, продолжая жить. Просто волшебство какое-то. В конце концов, я решил рассказать той девушке о себе чуть больше. Она производила впечатление такой искренней... и прогрессивной как для своей местности, я был уверен, что она все поймет. А потом решил, что действия справятся лучше слов. Это было глупо — но эффективно.

— И что ты сделал?

По его телу вдруг прошлась волна, пальцы сжали плечо, и я снова чувствовал щекой каждое слово.

— Мы пили чай, болтали... у нее были цветы в волосах... и тогда я просто показал ей второй слой. Тот, что видишь ты.

Значит, Тимми был прав. Он всегда знал.

— И что случилось?

— Случилось то, что третий слой нравился ей значительно больше. Сначала она чуть не умерла от страха. Потом вспомнила нашу первую встречу и первый поцелуй. А потом действительно умерла — убежала от меня, прыгнула с камня, будто море было ее единственным спасением, и на решение ушло не больше пары секунд.

Я молчал. На самом деле мне довелось увидеть нечто подобное — по крайней мере, акт первый.

— Тогда чашка и треснула?

— Да, прямо у меня в руках, и я ее не выбросил, хотя один осколок все-таки потерялся. А мне не хотелось оставаться на том пустыре ни одной лишней минуты. Видимо, следовало уделить этому больше внимания.

— Ты же не думал, что кто-то сможет справиться с тобой.

— Это было давно, и времена меняются. А кровь ждет.

Я вдруг представил ее как живую — девушку из небольшого городка, уверенную, что нашла любовь всей своей жизни. Что со мной не так?

— Фай, расскажи, как мы встретились.

— Ты там был, если не ошибаюсь.

— Это мой субъективный взгляд и, возможно, покореженный. А я хочу знать твой. Понимаю, что это отдает дешевой слюнявой романтикой в стиле "расскажите, как вы познакомились, а мы будем умиленно вздыхать", но мне плевать, если честно.

— Ладно. — Он перевернулся на спину, и я тоже, буквой Т, затылком на его груди. Ужасно хотелось закурить, но все же не настолько, чтобы нарушать это. Слишком уж тесно нас обступила тьма. — В тот момент, когда я проснулся, вы с Грейс стояли по разные стороны комнаты. И от испуга она застыла, так, что слова не могла сказать. Двинуться не могла. Только смотреть. Она была так не похожа на женщин, что я помнил, — одежда, прическа... мне хотелось рассмотреть все получше. А потом ты шагнул вперед, заслонив ее собой. Знаешь, сделал такое скупое и очень красивое движение... Наверное, уже тогда я решил сохранить тебе жизнь. И ей. Она что-то для тебя значила.

— Недостаточно, раз позволил поцеловать ее.

— Достаточно, чтобы дать ей шанс выжить. Потом я остановил кровь и положил Грейс на кровать, чтобы утром она меня вспомнила.

— А потом ты поцеловал меня.

— Нет. — Его палец рисовал на моей груди широкую и медленную спираль. — Мы еще смотрели друг на друга какое-то время, помнишь? Ты был напуган, но не до смерти. Девушка из Рива ди Фьори покончила с собой, только увидев мой второй слой, — а ведь говорила, что любит. А ты меня даже не знал. И все равно был так спокоен.

— Поверь, не был я спокоен.

— Но и не слишком шокирован. Не настолько, как... бывает. Потом ты сказал...

— "Бери что хочешь, только не трогай ее".

— Значит, помнишь...

— И ты взял.

— Да. И я взял.

В такой темноте даже трудно понять, закрыты глаза или нет, и еще труднее заметить, когда пришел сон. Он был цветным — фуксиевым и янтарным; меня то поднимали на морских волнах, то распластывали на бесконечном поле цветов, а целовали будто совсем по-настоящему.

* * *

Утро оказалось мудренее не только вечера, но и всего вчерашнего дня. Я прозрел.

Как ни странно, не было ни огромного облегчения, ни безмерной радости. Оглядев комнату и разворошенную постель, на которой будто в футбол сыграли, я не испытал ничего кроме вспышки страха. Дом был пуст, ни звуков, ни запахов — ничего.

— Фиори! — позвал я.

Тишина.

Кое-как одевшись, я спустился вниз, сначала быстро, а потом все медленнее, пока не присел на последнюю ступеньку. И тут, ощутив какое-то знакомое давление, быстро сунул руку в карман — осколок все еще был там. Очень медленно я выдохнул. Привет, огромное облегчение и безмерная радость.

Может, когда Омут и выветрится из меня окончательно, но на это уйдет время.

— Проснулся? — Фиори захлопнул дверь ногой, руки были заняты двумя бумажными пакетами. — Думал, ты до вечера проспишь.

— У меня было вдохновение.

В кино при таких обстоятельствах люди обычно роняют пакеты на пол. Он поставил их не спеша, а в давно привычных глазах "второго слоя" замелькало что-то живое и новое. И не знаю, мое "прозрение" тому виной или что другое.

Дело в том, что пока Фиори ездил в супермаркет, чтобы ублажить меня очередным королевским ленчем, я нашел в кладовой клей и вернул янтарной чашке первоначальную форму. Снова плохая примета — но плевать, к антиквариату это не относится. Ключ от Колодца долго искать не пришлось, Фай просто повесил его на крючок для ключей в холле. Так обыденно. И последний осколок тоже занял свое место.

Он взял чашку из моих рук, будто она могла взорваться, немного подержал и отдал назад.

— Пусть будет у тебя.

— Почему?

— А вдруг я возьмусь за старое?

Я не мог понять, смеется он или серьезно. Мы ведь еще не возвращались к нашему разговору. И он, если на то пошло, ничего не пообещал.

— Ты говорил, что спал почти сто лет. Разве это не необходимость?

— Мэтт, я сплю, когда мне скучно, — это как перелистывать книгу. Когда-то я уничтожил одну цивилизацию и спал почти две тысячи лет. В новом мире всегда поначалу интересно.

— Значит, ты и правда можешь этого не делать?

Он пожал плечами.

— Я не пробовал, но... Это... дурная привычка, вроде курения. Может быть ломка, но переживу.

Что-то мне слабо верилось, но от комментариев я пока воздержался.

— А есть что-то типа никотинового пластыря?

— Есть. — Фиори провел пальцем по серебряному ободку чашки. — Ты. И пока ты есть, можете сильно не беспокоиться.

Я не выдержал и фыркнул. Ну надо же.

— Что, снова пафос для пятнадцатилетних школьниц?

— Уже чуть лучше, но еще работать и работать.

— Я даже не сказал "любовь моя".

— А это определенно шаг вперед.

— На самом деле мне просто нравится, как это звучит. My love, my love... будто на языке что-то гладкое и мягкое. — Он спохватился. — То есть это не значит, что я тебя не люблю, просто...

— Да ясно.

Еще повертев чашку в руках, я осторожно поставил ее в буфет — слишком много чашек на этой кухне разбилось вдребезги. Самое ценное лучше хранить на видном месте. По крайней мере, пока мы не купим сейф.

В этот момент он закрыл мне глаза, а я вздрогнул сначала, но потом прижал его ладони крепче, и так мы пару минут стояли, даже чайник успел закипеть.

— А когда я умру? — спросил я тихо. — Что будет, когда я умру?

— Значит, не умирай.

* * *

Я все никак не решался позвонить Ласке и все рассказать — может, это было неразумно, но он заслужил знать. Тем более что услышать об Омуте из первых рук — это вам не хрен собачий. В конце концов, я решил дождаться случая, и он не промедлил.

У меня оставалась еще одна недоставленная находка из Колодца — жемчужина на цепочке в оправе в виде звезды. Она звала в Лос-Анджелес, но тогда мне было не до этого, а сейчас маршрут вдруг изменился. В Нью-Орлеан со мной Фиори лететь не захотел и остался на хозяйстве, а я всю дорогу раздумывал о совпадениях, решив все же позвонить Тимми, когда разберусь с находкой.

Она привела меня в дом в одном из старых районов. На просторной террасе сидела целая компания, и я просто остолбенел. Совпадение — слишком слабое слово. Это был парень-ласка собственной персоной, выглядел он просто жутко — лиловые круги под глазами, осунувшееся лицо — но, по крайней мере, сам встал из своего кресла, чтобы встретить меня. Потом, правда, снова сел, переваривая некоторые факты недавнего времени. Его жена — змея змеей — показалась мне чем-то знакомой, но я так ее и не вспомнил. Зато вспомнил Стивена Коллинза. Однако хозяином жемчужины был не он и не Тимми, а другой парень. Дельфин, подумал я, едва взглянув, — однозначно. Он от души пожал мне руку хваткой не слабее моего отца и сказал:

— Я Сил Маккензи. И если не возражаешь, ты нашел друга на всю жизнь.

Все засмеялись, но я понимал, что это правда. Плата за находки всегда очень ценная и всегда настоящая, чем бы она ни была. Даже дружбой.

Когда Тимми вышел меня проводить, я сказал:

— Твоя супруга обещала освежевать меня, если я тебя побеспокою.

— О боже, — рассмеялся он. — Извини. Она может быть брутальной.

— В ее защиту — тогда она еще не знала, что это ты накосячил.

— Что ей не нужно, так это защита... Когда-то в разговоре с Силом я пожаловался, что хочу иметь миссию, только мою, а не навязанную семьей. Оказалось, я плохо понимал, о чем говорю. Это непросто — но на то она и миссия.

— Кажется, у меня еще будет шанс убедиться.

— Мэтт, — посерьезнел он, — я в тебя верю, но не недооценивай проблему. Лично твою я бы не стал недооценивать. Все, что ты рассказал... мне нужно время, чтобы вникнуть. Столько нового. Это очень интересно. И опасно. Так что если понадобится помощь...

— Я ее приму, — ответил я честно. — Хочется верить в собственные силы, но всегда возможен форс-мажор. Кстати, Маргерит все еще жаждет крови?

— Не слишком. Устала она. И боится.

— Скажи, что ей нечего бояться. Фиори вряд ли понимает месть, это слишком...

— Человеческое? — улыбнулся Тимми.

— Вроде того.

— Возьми его с собой в следующий раз, обещаешь?

— Ты же слышал — Стив и Аддисон уже пригласили нас на Рождество. Особенно когда узнали, что не придется готовить.

Дома Фиори не было, но на столе лежала записка. Та самая, смятая и потертая по углам. Я прочел ее снова и, свернув конвертиком, положил в янтарную чашку. Странно, но в этот раз дом не показался пустым, пусть даже никого и не было со мной. Фай скоро вернулся, сияя, как серебряная монета.

— Как слетал?

— Хорошо, — ответил я, тщательно скрывая беспокойство. — Нас пригласили в гости.

— Супер. А я нанял подрядчиков, и скоро мы тоже сможем приглашать гостей.

Выяснилось, что после моего отъезда курьер принес бумаги насчет развода, в которых говорилось, что Грейс оставляет мне дом. Тогда Фиори взглянул на наше убожество колониального стиля трезвым взглядом и решил, что я заслуживаю большего. Я, в общем, не возражал. Всегда приятно, когда разрушители начинают созидать, — что-то вроде одного из двенадцать шагов.

— Знаешь, Тимми Мори сказал, что у меня редкие способности. И хорошо бы их развивать.

— Тоже на случай, если я отобьюсь от рук?

— А ты планируешь?

Фиори молча взял меня за руку и оттащил на кухню. Посадил на стул, сел напротив.

— Мне здесь хорошо как никогда и ни с кем. Я отдал тебе чашку и доверил жизнь. Чего ты хочешь?

— Ты уже спрашивал.

— А ты не ответил.

— Хочу тебе верить.

— Так верь.

Он улыбнулся — в этой улыбке был мрак, но подсвеченный, будто именинный торт в темной комнате. Действительно, что может быть проще. Просто верь, ведь вера — мать не только иллюзий, но и счастья. Я уже видел людей, которые справляются, встретил друзей, нашел дом — да, в конце концов, поверить осталось себе самому. Тот короткий поцелуй чудовища в беспросветной, вечной тьме говорил больше, чем сказали бы недели страстных ночей и ежесекундные прикосновения. Что сделал Омут, так это смахнул последний морок Фиори, налипший на меня — теперь все так, как оно есть. Без прикрас... Это и значит "в унисон", да?.. Заметив вдруг, что сижу на "стуле слёз", я вскочил как ужаленный — не хватало еще.

— Ты чего?..

— Этот стул надо срочно выбросить.

— Хоть все до единого, — обрадовался он. — Мы выберем новые, какие пожелаешь. Хочешь, принесу каталог?

В новом мире всегда поначалу интересно.

— Да, — вспомнил я, — Тимми просил спросить кое о чем. Что-то насчет надписи "кроатон"...

— Я не в курсе. Она уже там была.

* * *

Монета, что подарил мне парень с куклой, оказалась пятицентовиком Либерти Хэд "V" 1913 года. Прежде считалось, что их все пять штук во всем мире. Выходит, шесть. Если, конечно, он отдал мне последнюю, что не факт. Но самое главное — это аукционная цена монеты, в момент сделавшая меня миллионером. Честное слово, после этого мои воспоминания о Колодце стали чуть более теплыми.

Бумаги на развод я подписал тут же, но решил отнести их лично. Мне хотелось увидеть Грейс, и увиденное, надо сказать, очень порадовало. Она превратилась обратно во фламинго, яркую и уверенную в себе красавицу, и весь мир снова лежал у ее ног. Поколебавшись пару секунд, я все же подошел.

— Здравствуй, Келли.

На миг сквозь розовое проступили мелкие серые перышки, но тут же исчезли.

— Здравствуй... Мэтью. Как твои дела?

— Чудесно. А твои?

— Великолепно.

— Спасибо за дом.

— Не за что.

Ей легко было верить. Грейс сунула бумаги в сумку, улыбнулась и пошла к своей машине, ни разу не обернувшись.

— Вряд ли нам удалось бы справиться самим, — сказал Фиори. Он стоял рядом, держа руку на моей спине, пальцы нервно постукивали между лопатками. — Я могу что-то для нее сделать?

— Оставайся невидимкой...

Вдалеке, будто ощутив что-то, Грейс уронила ключи от машины. Но это было в самый последний раз.

* * *

Мы, конечно, слетали в Лос-Анджелес на Рождество. Выяснилось, что кроме меня второй слой Фиори видят как минимум двое — Тимми и одна из его друзей, жена агента ФБР. Модель, которая всегда вызывала у Фиори уйму восхищения. Он с ней весь вечер проболтал о подиумных страстях, знаменитостях и прочей ерунде. А я, познакомившись с парнем Стивена поближе, понял, что был прав. Дело не в кризисе какого-то там возраста и не во внезапной смене курса. Дело было именно в конкретном человеке — если можно его так называть. И ни в чем другом.

То была действительно безбашенная ночь, не помню, чтобы доводилось раньше так веселиться. Нас приняли — и хочется верить, не только из-за выдающихся кулинарных способностей... Я наблюдал за Фиори, как его плющит от всего нового — человеческих отношений, рождественских песен и той особенной атмосферы счастья, когда тебе есть, кого поцеловать под полночный бой часов. Это было приятно — и в то же время как-то горько. Мы, люди, как никто знаем, что влюбленность проходит, не важно, живет она три года или тринадцать. И в то же время каждый из нас, людей, уверен, что с ними этого не произойдет. Дележ имущества и детей, брачный контракт, кровавый развод — не для нас. Мы — другие, ведь наша любовь — бесконечна. Так думают все. И будь это правдой, мир действительно стал бы капельку краше.

Разница только в том, что в нашем с Фиори случае угасание отношений может грозить угасанием чего-то посерьезнее, типа штата Нью-Йорк. Но в ту ночь, в ту полночь я заставил себя ненадолго убрать цинизм подальше на антресоли. Мы — другие. Мы — не все. И у нас все может быть иначе.

Разумеется, у Фиори есть и первый, настоящий слой, я помню — хотя не горю желанием даже думать об этом. Хватило и того, что было скрыто тьмой Омута. То прикосновение — оно забылось, но, наверное, где-то глубоко в памяти останется навеки, будто неглубокий шрам или давно залеченная детская травма. А поскольку я спокойно отношусь к иллюзиям, то мне почти безразлично, каков он на самом деле. Хочу надеяться, что знаю и так. Или нахожусь в процессе узнавания — обоюдном, и оттого довольно увлекательном. У всех колодцев есть дно, и пусть так оно и будет.

Иногда накатывает, но в целом, наверное, я смирился. Следовало возвращаться в реальный мир, когда была возможность, а теперь что уж. Если подумать — мало кому из нас дана привилегия выбирать, даже если кажется, что вариантов море. Чаще всего для кого-то ты сам и есть вариант, один из многих. И надо радоваться, что тебя нашли, выбрали и выдернули из толпы. Да, вообще-то быть найденным в кромешной тьме — и удача, и счастье в чистом виде.

Однажды Фиори затащил меня в свой гамак — я и раньше там бывал, но спал впервые, плохо представляя процесс в целом. Оказалось, трудно ли умеючи. Но около полуночи я вдруг проснулся в ледяном поту с абсолютным и неумолимым ощущением ловушки. Если кому-то снилось, как он застревает в норе глубоко под землей без возможности шевельнуться — это самое то. Парализованный ужасом, я старался выровнять дыхание, на глазах выступили слезы, но Фиори, всегда такой чуткий к переменам в моем настроении, спал мертвым сном. Мои старания успокоиться ни к чему не приводили, еще немного — и я начал бы просто скулить, бессознательно и безнадежно. В тот самый момент Фиори, не просыпаясь, неспешно извернулся и перекатил меня наверх; так пространства и воздуха стало больше, мои пальцы вцепились в переплетенные веревки, а дыхание начало помалу выравниваться. Скоро руки устали, и, в конце концов, пришлось опуститься сверху, осторожно, чтобы не разбудить. Он тут же прижал меня к себе, обвивая, опутывая, но теперь это было что-то другое. Не ловушка. То, чего страстно желают все на свете, независимо от пола, расы и социального положения. То, что получают далеко не все.

Под утро я снова проснулся, в этот раз от противоположного ощущения, но свобода эта не казалась особенно приятной. Фиори неподвижно сидел рядом с гамаком, как я когда-то, и рассматривал меня через частую ячейку. Он бледно, почти незаметно сиял, а глаза как никогда напоминали осколки плененных светил.

— Что?

— Мне так повезло, — сказал он так тихо, что впору читать по губам. — Почему мне так повезло?..

— Я не знаю.

— А тебе? Повезло?

— Не знаю, — ответил я честно.

Он кивнул, будто и ждал чего-то такого. Потом чуть толкнул гамак, чтобы он закачался.

— Спасибо тебе.

— И тебе.

Да, я помню и про возможность абстиненции, и про множество других малоприятных возможностей... В глазу бури легко забыть, что творится вокруг, потому нужно стараться изо всех сил. Скрывать не стану — иногда меня еще посещают дикие мысли, что мы все еще в Омуте и моя последняя секунда вот-вот закончится. Но пока она длится, я, по крайней мере, проживаю ее счастливым. Не то, что раньше.

энд

...In the eye of the storm, it's quiet, it's peaceful

Free from all this chaos...

Eye,

In the eye of the storm

I'm stronger, I'm emperor,

I live my life the way I want and choose.

S. Lazarev