Первым результатом напряженной двухнедельной работы на новом месте стал так называемый "СР — А(1)", первый представитель группы так называемых "кристаллитов", — твердого топлива, объединявшего в себе признаки и достоинства смесевых и однокомпонентных порохов. "СР" — в данном случае обозначало "стереорегулярный". Готовая шашка состояла из "геометрически", не через химическую связь, а просто-напросто на манер звеньев цепи сцепленных молекул одного циклопарафина, внутри колец которого находились в необходимом количестве атомы алюминия, а в промежутках — в строгом порядке располагался нитрат. Из-за такого своего строения вещество было прозрачным, как хрусталь, и таким же тяжелым и твердым. На первом же испытании образец, будучи подожженным, дал весь расчетный объем газа, сгорев без остатка. Весь. Но только сразу. Прозрачная субстанция с резким, сухим, звонким грохотом исчезла в мгновенной, ослепительной, как солнце, вспышке. Это — ничего, это — бывает, эта проблема обычно решается добавлением определенных веществ, замедляющих горение, флегматизаторов, но в данном случае эта испытанная мера ничего не дала. Режущий блеск, короткий грохот, облако белого дыма, состоящего из молекулярной пыли окиси трехвалентного алюминия и — никаких следов. Эксперты пожимали плечами, а Витя Мохов сказал:
— Дак он же прозрачный...
Гельветов, услыхав эти слова, чуть не задохнулся от досады на собственную недогадливость, а в результате еще через неделю был испытан "СР — Н", непрозрачный, как это явствовало из названия, и сразу же давший прекрасные результаты. Потом его довольно быстро довели. Очевидно, этот класс был бы запущен в производство, но Гельветову в тот переломный момент его биографии было недостаточно хорошего или даже отличного результата, если это был просто отличный результат. Нужно было — далеко за пределами того, что вообще считалось возможным. Попросту — невозможное без его участия. Именно так возник "СР — Р", то, что впоследствии, при серийном выпуске получило знаменитое имя "ТТФА — 1/4", что обозначало: "твердое топливо фотоанизатропное, первое в своем роде и четвертое по общему счету образцов", — или попросту "рефлектит". Изюминка тут заключалась в том, что при чрезвычайно высокой температуре горения и, соответственно, высоченной скорости истекающих газов, истечение это были до некоторой степени упорядоченным. Мало того, что это еще увеличивало скорость истечения. Благодаря ФА-эффекту гораздо меньше нагревались стенки. А значит, — их можно было сделать куда тоньше и легче, а значит — и еще возрастала дальность и полезная нагрузка предполагаемых изделий. Но самое главное, — монолитные изделия не взрывались НИ ПРИ КАКОЙ их собственной массе. Для него перестал существовать порог критической массы/объема. Автор при этом прекрасно отдавал себе отчет, что сама по себе идея, — сформировать структуру таким образом, чтобы границы раздела всех "периодов" псевдокристаллической решетки сделать подобными зеркалу, — сама по себе была выдающимся хамством. То, что у него прямо сразу получилась и работающая структура столь сложного изделия, и надежная технология его получения, — было делом чистого везения. Он технологически и методически не дорос до такого уровня. Гарантий, что в следующий раз нечто подобное пройдет — не было. Безумство храбрых, то самое научно-техническое хамство, которое вопреки Финнегану кое-когда вполне даже проходит, а потом умудренные потомки смотрят на то, на чем ездили, плавали, взлетали основоположники, из чего они стреляли, что запускали и чем заряжали, — и волосы встают у них, как иглы дикобраза, стойким дыбом.
На запуск изделия, заправленного этим самым ТТФА, его, разумеется, не допустили, — из соображений грифа секретности, и в тот раз он не увидал страшного, яростного пламени, дикого потока, водопада тепла и света, отброшенного его "молекулярными зеркалами", ослепительного газа, разогнанного до небывалой дотоле скорости. Не видел, как ушел в небо прототип знаменитой впоследствии "сорокопятки". Вообще-то — плевать, но был в этом самом недопуске тот самый вызывающий, непреодолимый, непобедимый именно в силу своей тупости идиотизм, который временами — смешил его, но куда чаще — злил. К этому моменту у него появилось любимое развлечение: он ловил начальника "РО-4", того самого, который самым первым догадался применить к нему эту мудрую инструкцию, становился рядом, закуривал "приму" и, щуря правый глаз на манер незабвенного Чангурова, начинал рассказывать ему байки о прихотливых путях Режима. Фокус был в том, чтобы поймать товарища Сорокина в положении, при котором тот не мог бы немедленно послать его, сославшись на крайнюю занятость, выполнение государственной миссии, либо же на усталость, но при этом не мог бы и немедленно удрать. Подходящий момент наступал, к примеру, когда тот доедал в столовой суп, а ко второму еще и не думал приступать.
— А вот еще случай... Послушайте, Николай Трофимович, вам понравится... Я сам-то всю жизнь на Авиазаводской живу, так там кругом одни авиастроители живут, — на улице, где я живу, в моем доме... На лестничной площадке — так все три соседа со сборки. Да... А еще у нас там одна такая тетя Клава живет, санитаркой в медсанчасти работает. Все нормально, пятьдесят четыре года, выглядит на шестьдесят семь, ну, попивает, не без того... Так вот ейной старшей дочке, — из шестого гастронома, зав "бакалеей", тоже все правильно, килограмм на девяносто пять, завивка под бронзовую стружку, вся в золоте, вдруг с чего-то вспонадобилось единоутробную маманю в отпуск на Солнчев Бряг спровадить. Зачем — не знаю, но что не просто так — это точно, — он затянулся, отщелкнул окурок и прикурил третью, — ну, туда-сюда, паспорта-бумажки-визы, вроде бы и там все схвачено, они, из бакалеи, в нашей жизни и вообще, мож сказать, самые главные, — Сорокин, попав под струю этого злокачественного словесного поноса, только моргал нервно, потому что давно уже убедился в полнейшей непредсказуемости Гельветовских подлых баек, — ан тут — хрена! — Он с торжеством поглядел на жертву, словно бы с трудом удержавшись от соответствующего жеста, и ожидая что товарищ Сорокин всецело разделит его восторг перед этаким обломом, что постиг ненавистных торгашей. — Нельзя, говорят, и никак невозможно, поскольку тетя Клава считается работником номерного заводу, и потому автоматически считается невыездною, поскольку по правилам уже само собой является носителем государственной тайны. Я почему знаю, — я эту путевку экстренно перехватил, она не то, что горела, а прямо-таки полыхала ярким пламенем. Я и выехал. И ничего, что я с соседями-пролетариями выпивал, и знаю, где что делают, а где что — не идет, и где начальник цеха — по чуть-чуть, но уже с самого утра. Мне — можно. Это что ж — у наших славных органов такой формализьм в работе? Где ж бдительность-то чекистская? Ну да ладно, заболтался я, так что приятного аппетита, — сказал он, покровительственно похлопав Сорокина, которому уже давно не лез в горло кусок, по плечу, — не буду мешать.
Он твердо знал, что на него будут писать, и на него, понятно, писали, но при этом откуда-то была у него и твердая уверенность, что никаких связанных с этим неприятностей не воспоследует.
Сходный сюжет повторился в недалеком будущем, — Валерий Владимирович Гельветов, узнав об этом только много позже и окольными путями, смеялся, было, до слез, — на основе этой его разработки, — в стр-рашном секрете! — разработали новый тип химического лазера, у которого источник энергии и рабочее тело объединялись в одном твердом теле. Разумеется, изделие получилось сугубо одноразовое, что-то вроде боеприпаса, но в луче, наряду с мощностью, выбрасывало просто, ну о-очень большую энергию.
Потом были уникальные конденсаторы "особо большой мощности", сверхжаростойкое покрытие для неких гиперзвуковых изделий, проект "Гроб Магамета" по созданию бесфрикционных подшипников и опор на основе бездефектных постоянных магнитов особого состава. В соответствии с расчетами получалось, видите ли, что бездефектность увеличит их силу на порядок, и так оно и оказалось. А потом как-то вдруг выяснилось, что за Гельветовым со товарищи остается целый след из технологий, рассредоточенных по различным, разрозненным в силу собственной своей секретности конторам и производствам. И, разумеется, хоть и не вдруг, но нашлась-таки умная голова, усмотревшая в этом непорядок, совершенно нетерпимый в условиях нашего передового планового хозяйства. Дело надо было централизовать, оформить, а исследования — направить, расширить и углубить. С ударением на второе "у". С невероятной, прямо-таки пугающей по сравнению с присущими нам темпами скоростью предсказание сбылось. Сверкнуло, громыхнуло, — и оказался он начальником лаборатории Неравновесных Систем, рядом с ними — два старых сподвижника, в голове — сумбур, а впереди — перспективы головокружительные, но в высшей степени туманные.
— Да нет, — сказал ему ненадежного вида очкастый юноша, которого ему почему-то усиленно рекомендовали в качестве наилучшего специалиста "по всяким подобным штукам", — ничего у вас из этого не выйдет. Лучше даже и не пытайтесь.
— И не такое делали, — может быть, с излишней уверенностью заявил Гельветов, — и ничего...
Но на нового знакомого его безотказный понт не произвел ни малейшего впечатления, он только, прикрыв глаза, грустно покачал головой.
— Не такое — может быть, а вот это — нет.
— Почему?
— Да потому что, — он махнул листочком, на котором легким изящным, почти женским почеркам без помарок были начертаны строчки знаков, понятных только двум людям в мире, — это же ужас какой-то!
— Я что, — мрачно осведомился свежеиспеченный завлаб, — напортачил чего-то?
— Нет, — Игорь, как звали нового знакомого, опять-таки только непонятно качнул головой, — не в этом дело. Метод — это нечто, дикое конечно, недоведенное, слепленное на живую нитку с массой пропусков, на чистой интуиции, но, безусловно, нечто особенное. После Теории Множеств ничего столь фундаментального, такой основополагающей темы пожалуй, и не было. Даже теорию алгоритмов и теорию бесконечных автоматов, пожалуй, не сравню. Но... вы же меня не для того позвали, чтобы выслушивать дифирамбы от специалиста? У меня, можно сказать, руки чешутся как можно скорее зарыться в новый э-э-э-э... раздел, покопаться, разобраться и все такое прочее, — но от меня же не это требуется? От меня требуется всего-навсего сделать заключение: разрешима ли задача, и если да, — то каково решение. Отвечаю: то, что у нас вышло согласно вашему потрясающему методу, рассчитать нельзя. Просто-напросто слишком велик объем вычислений.
— Так ведь на это, — подозрительно сказал Гельветов, — есть, кажется, ЭВМ?
— Да? — Тихо, с едкой горечью спросил новый знакомый, — и на чем же вы, позвольте спросить, собираетесь считать? На "Стреле — 2"? На "Урале"? На "БЭСМ — 6"? На мифической "ЕС — 1050"? Понимаете? Машина вроде бы как есть, а в то же время она является не более, чем мифом? Встречались с такими п-парадоксами? Или на каком-нибудь краденом на загнивающем Западе агрегате? Те, что есть, загружены двадцать восемь часов в сутки, да и те устарели на десять лет...
— Дадут. — Решительно рубанул ребром ладони воздух Гельветов. — Закажем — и дадут.
— Не-ет, — все с той же зловещей, медлительной негромкостью покачал головой Игорь, — не дадут. Просто потому что не могут. Ты привык, что в этой стране, если уж оч-чень нужно, то даже когда нет, то все равно все-таки есть. А если очень-очень нужно, то даже когда совсем нет. И в этом есть своя правда, — только не в этом случае. Времена все-таки меняются.
— Все это ля-ля. В данном случае ты должен сказать, что для этого требуется, а можно ли это добыть, и как добыть, — не мое и не твое дело.
— Нечто мало-мальски подходящее делает фирма "Край" — и только она. Работает на заказ. Экземпляры — считанные по номерам. Нам — не продадут, не дадут украсть, и не помогут никакие подставные лица и фирмы. Это раньше на Западе были наивными такими, розовыми идиотиками, которых даже накалывать-то было, говорят, совестно, а теперь — все! Они четко знают, чего нельзя более-менее, а чего — вообще, и в таких случаях умеют обставиться.
— Так. А специалистов — никак нельзя?
— Можно. Наверное — не самых лучших, но все-таки можно, — Игорь Иртенев говорил все тем же терпеливо-безнадежным тоном, — вот только что они тут будут делать? Им не из чего сделать, и нечем, а кроме того — они не знают устройства. Не потому что плохие, а потому что никто не знает. Не в человеческих это силах, уважаемый Валерий Владимирович.
— Вы все какими-то парадоксами норовите.
— Ой, ну...— математик сморщился, как от необходимости в сотый раз переделывать докучное, ненужное дело, — вот представьте себе, что вам необходимо построить реактивный истребитель в двенадцатом году. В середине прошлого века. В средние века. В каменном веке. Что у вас выйдет, будь вы хоть разспециалист? Ничего. В первых двух случаях вы, может быть, несколько поспособствуете прогрессу, хоть и не слишком, а в других — не сделаете ничего. Для того, чтобы сделать новый станок, нужно иметь станки только немного менее совершенные. Это тем более относится к ЭВМ. То есть гораздо более. Не слепишь даже одного уникального экземпляра на коленке. Если обратиться к моему примеру, — у нас каменный век.
— Ну уж...
— Ладно, — перегнул. Средние века. Послушайте, Валерий Владимирович, — мы заняты таким делом, в котором врать себе и друг другу — антипатриотично.
— Да. Только начальству об этом лучше не говорить
— Я и не говорю. Не годится тратить даром драгоценное время. . — В голосе вовсе молодого еще человека послышался Гельветову какой-то надлом, и понял он, что новый знакомый носит в душе след чужого идиотизма, как носят след вражеской пули. — Это же оно, родимое, издало приказ, чтобы процессоры, превосходящие по параметрам ИБМ, — не принимались бы даже и к рассмотрению.
— Как это?
— А вот так! Вы что, — правда не слыхали этой замечательной истории, или притворяетесь?
— Да вы — правда? Но зачем? Почему? На каком основании? Это же глупо! Лишено всякого смысла!
— Э-э-э, — лицо математика приобрело глумливое, как у злобного придурка, решившего схитрить, выражение, — тут не все так просто! Глупо — согласен. Но, исходя из соответствующей логики, — вовсе не бессмысленно. Ку-уда там! Кто-то, будучи умен в качестве представителя своей породы, сообразил все-таки, что в результате может получиться что-то такое, что будет не вполне в их власти. А может быть, все гораздо проще, и какая-нибудь тварь, занимавшаяся закупками, решила, что потеряет возможность бывать за бугром, и выпустила торпедку. И это, пожалуй, погаже будет. А если брать как частный случай общей тенденции, так и поопаснее.
— Но это же чистой воды вредительство! При Сталине бы за такое...
— А вы — не решайте за Лучшего Друга Математиков. Не стоит. Может — так, а может — и вовсе наоборот. Может быть — шлепнули бы авторов указа, может быть — авторов проекта. Сие совершенно непредсказуемо.
