— Кричите. Кричите, ваше высочество, сколько вам угодно. Я скажу Страже, и Королеве — Матери, вашей бабке, что вы сами пригласили меня сюда и что я — ваш любовник. Как вы объясните то, что я попал сюда поздно вечером и дверь явно не ломал? Как вы объясните им, что сами отослали своих прислужниц отдыхать раньше положенного и запретили себя беспокоить? А главное, если дело дойдет до осмотра, как вы объясните то, что уже не девственны? Назовете им истинного виновника и будете потом присутствовать при его казни?

Глядя на его спокойное лицо, она постепенно понимала, в каких железных руках оказалась.

— Чего вы хотите? — сдавленно проговорила она.

— Чего я хочу? — сказал он, с улыбкой подходя к ней. — Сударыня, не прикидывайтесь большей дурой, чем вы есть на деле! Или вам доставит удовольствие слушать мой подробный рассказ о том, что с вами будет? Некоторые женщины это очень любят!

Она против воли отпрянула.

— И вам безразлично то, что я вас не люблю, что я вас презираю?

— Говоря откровенно, мне на это наплевать!

Она продолжала пятиться, пока не наткнулась на стену. Тогда она выпрямилась и нашла в себе силы глянуть ему в глаза.

— Честью своей клянусь...

Он перебил ее.

— Никогда не клянитесь тем, чего у вас на это время нет, — сказал он и положил руку на ее плечо, снимая верхнее и нижнее платья.

Она сбросила его руку.

— Жизнью своей клянусь, что я опозорю вас, негодяй! Пусть даже меня и сошлют за это, но и вы отправитесь в темницу или на плаху!

Он смотрел на нее так, будто что-то обдумывал, а потом вдруг заулыбался еще открытее и теплее.

— Знаете, пожалуй, я сказал не подумав, что вашего любовника казнят. Если это буду я, то меня не казнят. Королева — Мать чтит наш Дом, а я буду очень искренне раскаиваться! Инзилбет прикажет нам пожениться! Хотите быть моей женой, Мириэль?

Его рука вернулась на ее плечо.

— Будьте вы прокляты! — прошептала она.

— О, это звучит почти как "я люблю вас"! Сколько страсти! А теперь, ваше высочество, расстегните-ка мне ремень на штанах — у меня, как видите, руки заняты! Посмотрим, чему вас научил мой лучший друг Фаразон!

В момент его наивысшего восторга она плюнула ему в лицо. Но это было очень плохим утешением...

И это было еще не самое худшее.

— Возможно, в этом и есть испытание — просто поверить мне, безо всяких доказательств.

Она подняла голову. Гнев и боль медленно поднимались в ней, как морская волна.

— А известно ли вам, сударь, о том, — тихо и яростно произнесла Королева, — что после того, как вы всем начали похваляться о своем доблестном поступке, принц Фаразон швырнул мне в лицо мое обручальное кольцо вместе с моими обетами? Вы знаете, что я на коленях ползла за ним по коридорам Дворца до самых дверей, прося простить меня? Вам говорили, что после того как он пинком отшвырнул меня, я перерезала себе вены на руках и меня едва спасли? Нет, конечно, вы этого не знаете и теперь пришли ко мне здесь и твердите мне о вашем раскаянии! Мне, сударь, нет до него никакого дела! Мне отвратительна ваша проповедь и ваша такая прекрасная чистота... только под ней слишком много грязи! Я никогда не поверю вам, пока дышу!

Он посмотрел на нее, и под его взглядом она почему-то не смогла говорить, хотя хотела сказать еще многое. В его взгляде была печаль и жалость... и прощение.

— Что ж, иного тут трудно было ожидать, — сказал он.

— Если это все, то разрешаем удалиться!

Он поклонился и пошел к дверям, но перед самым выходом обернулся.

— Все же помните, ваше величество, что в случае нужды я готов помочь вам, — сказал он и вышел.

После обеда Королеве нездоровилось. Ее слегка подташнивало и у нее кружилась голова. Она легла в постель. К ней пришли целители, долго осматривали ее, спрашивали о том, что она ела на обед и утром, случалось ли такое с ней раньше и как часто, не огорчал ли ее кто. Последний вопрос вызвал у нее улыбку. Проще было спросить, кто и когда ее в последний раз радовал. Целители ушли, ничего не сказав и посоветовав ей отдохнуть. Она последовала их совету, отпустила прислужниц, велев иногда заходить к ней и проведывать ее, а сама отвернулась к стене и закрыла глаза. Сон не шел к ней.

Ар-Фаразон не счел нужным не то что зайти, а даже послать рыцаря осведомиться о ее здоровье. Он был сейчас во Дворце, ее муж и господин — она не слышала труб, возвещающих о его отъезде, но к вечеру или даже к ночи вполне мог уехать на прогулку или к кому-нибудь на праздник, и ему не было дела, что его жена лежала больной. Да умри она, он только порадуется, что его избавили от бесплодной женщины, с грустью подумала она. Все его трудности разрешала ее смерть. Конечно, Ар-Фаразон никогда не станет травить ее — это не в его духе, скорее уж он открыто разведется с ней из-за бесплодия, но неужто кто-то из придворных услышал думы своего повелителя? Княгиня Хиарнустара ненавидит ее. Ромендил из Роменны отвернулся от нее, как и все Верные, из-за ее нечестивого брака. Владыкам Орростара и Форростара наплевать на нее. Амандилу она ни за что больше не поверит. Она заперта в золотой клетке, и хотя все улыбаются и льстят ей, эти же люди вонзят ей ножи в спину по первому взмаху руки Ар-Фаразона да и без такого знака.

Есть ли на всем Острове хоть одна живая душа, которая любила бы Королеву Ар-Зимрафель?

Ответ пришел сам собой. Белдис из Дома Беора. Эта девушка, простая и честная, не умеет притворяться. Она искренне любит свою госпожу. Она не оставляет ее даже теперь, когда прочие фрейлины только делают вид, что служат ей, а на деле только и думают, как бы пролезть на ложе к Королю, тому из Владык Острова, кому они и впрямь хотят услужить. Белдис всегда утешает Королеву, старается, как может, смягчить ее горечь и одиночество. В последние дни сколько она рассказывает историй о том, как женщины, уже отчаявшиеся иметь детей, вдруг зачинали в самом преклонном возрасте! Невинная душа! Как повело ей, Королеве, что у нее есть Белдис!

Повинуясь неожиданному порыву, Ар-Зимрафель встала, накинула на себе халат и, не говоря никому ни слова, пошла проведать Белдис. Бедняжка же тоже плохо себя чувствовала, она упала в обморок прямо перед ней, Королевой! Надо завтра же отправить Белдис к целителям!

Комнаты фрейлин были чуть дальше ее покоев, прямо по коридору. Комнатка Белдис была к покоям Королевы ближайшей, так что ей не пришлось идти долго. Осторожно приоткрыв дверь, Ар-Зирафель заглянула внутрь.

Занавеси на окне были опущены, и в маленькой комнатке царил сумрак. Белдис лежала на постели, положив голову на руку и смотря в никуда со счастливой улыбкой. Подушка рядом с ней была примята. Рядом с подушкой валялся золотой перстень с печаткой.

— Ваше величество! — вскричала Белдис, увидев Королеву. Сев на постели, она торопливо принялась затягивать на груди рубаху, пока не проследила направление взгляда Ар-Зимрафели.

Обе женщины рванулись к перстню одновременно, но Королева оказалась быстрее. Схватив золотой ободок в руки, она подошла к окну и откинула занавесь. Солнечный свет хлынул в комнатку золотым столпом, и в этом столпе заиграл и засиял выбитый на печатке герб — Солнце, посылающее вокруг себя множество лучей. С некоторых пор это Солнце было увенчано короной.

Королева держала в руках перстень своего супруга.

Все то зло, что случалось с ней в жизни, вся грязь, унижения, ревность и предательство, вся ее боль и мука разом вспыхнули перед ее глазами, а потом будто внезапно обрели плоть и сосредоточились в сидящей на кровати у стены большеглазой темноволосой девочке, дрожащими руками все так же пытающейся затянуть ворот рубахи.

— Ваше величество, вы не должны...

Струна будто натянулась и лопнула в голове у Ар-Зимрафели.

Увидев лицо своей госпожи, Белдис начала медленно ползти по кровати к двери.

— Ваше величество, пощадите! Пощадите хотя бы дитя! Я жду дитя!

Это было соломинкой, переломившей хребет волу. Без единого слова Ар-Зимрафель кинулась к Белдис. Она больше не была человеком, женщиной, Королевой — она стала зверем, и зверь сейчас ее руками бил и рвал гадкую тварь, мягкое тело, которое даже не пыталось сопротивляться или уползти, а оборотни в ее души выли от восторга, и ей хотелось завыть вместе с ними. Быть может, она и выла — она этого не помнила. Ей было так легко, так свободно — впервые в жизни!

Потом ее долго рвало, и она стояла на коленях, сотрясаясь в конвульсиях и не в силах встать. Рвота начиналась заново, стоило ей обернуться и взглянуть в ту сторону, где лежала Белдис. Через некоторое время ей удалось подняться на ноги и медленно, держась за стены, дойти до своих покоев.

В покоях ее ждали целители. Увидев ее, они онемели.

— Ваше величество! — первым пришел в себя Старший Целитель, Бран дин-Халмир. — Что с вами? У вас кровотечение? У вас вся рубаха в крови!

Она медленно покачала головой.

— Нет, нет. Одна из моих девушек... поранилась.

— Садитесь, ваше величество, вот так. Успокойтесь, государыня! Вы вся напряжены, а это вредно! Расслабьтесь!

Ее руки все еще были сжаты в кулаки. Медленно, как у судорожного ребенка, дин-Халмир разжал ее руки.

Из правой выкатился искореженный окровавленный перстень с печаткой, и ее опять вырвало. Очнувшись, она с удивлением увидела, что целители все еще здесь.

— Уходите. Со мной все хорошо.

Старший Целитель улыбался.

— Пусть ваше величество не волнует это досадное недомогание. Такое теперь часто с вами случиться. Вот если бы пошла кровь — тогда дело другое. А это будет мучить вас еще месяц-другой, а то и больше.

Она непонимающе смотрела на него.

— Ваше величество, вы ждете дитя.

Часть первая

Наследница Короля

Йозайан, 3309 г. В.Э.

Глава 1

Халлакар осторожно тронул ее за руку.

— Вперед, моя принцесса?

Она обернулась, и под ветром ее волосы обвили ее шею и плечи, вырвались вперед, и, как тысячи светлых змей, устремились к нему.

— Вперед, до серого камня!

Она ударила пятками своего черного с белым пятном на лбу скакуна, и, хоть она не носила шпор, он сорвался с места и галопом понесся вниз, по каменистому руслу маленькой речушки Глингит, сейчас вспухшей от дождей, но не достигшей все же своего высшего предела. Халлакар со смехом направил Быстрого вслед за ней. Это не было соревнованием — он никогда не стал бы на деле соперничать с ней, и она, зная это, никогда не унизила бы его необходимостью притворяться — но они оба любили скорость и бешенную скачку, и теперь не видели причины, чтобы отказать себе в этом удовольствии. Серое мрачное небо низко нависало над ними тяжелыми тучами, готовыми в любой миг пролиться холодным дождем, ветер бил в лицо, рвал плащ принцессы, расстилая вместо него живым плащом ее волосы, вода Глингита брызгами попадала на ноги, руки и живот, а русло шло вниз, к морю, и бег коней все убыстрялся и убыстрялся. Он слышал смех принцессы, и он был братом-близнецом его собственного восторга и рвущейся наружу дикой радости, отдаленно сравнимой с радостью от плотского соединения. Он был будто един со скакуном, небом, ветром и мчащейся впереди женщиной — он знал, что она чувствует то же, что и он. Вот она решила усложнить прогулку — она отпустила поводья и, обернувшись, протянула руки к нему, приветствуя и призывая одновременно, и, повинуясь этому призыву, он ударил коня шпорами — но Быстрый и так бежал на пределе сил. А она меж тем, не замедляя скачки, вдруг подобрала ноги и одним прыжком вскочила на спину коня и выпрямилась, отпуская гриву. Она стояла на седле и, смеясь, протягивала руки к ветру, а русло шло под уклон, и конь обегал прямо по мелкой воде громадные камни. Халлакар знал, что принцесса — отличная наездница, у нее прекрасно развито чувство равновесия и ей легко удаются такие штуки, и поэтому почти не переживал. Почти. Ее стойка была красива и смела, и он не стал бы обижать ее предостережениями. Только что-то немыслимое могло выбить ее с седла.

Внезапно конь принцессы заржал и встал на дыбы, и изумленный Халлакар увидел, как какой-то человек, незаметный среди листвы небольшого леска, подходящего вплотную к Глингиту, прыгнул с дерева прямо к принцессе и, обхватив ее руками, повалился вместе с ней на мелкие круглые камни русла.

Закричав, Халлакар обнажил меч и бросился к ним.

В этот день Элендил решил погулять немного подольше и не возвращаться к обеду. Дома уже привыкли к тому, что в последнее время его отлучки становятся все продолжительнее и продолжительнее, и наверняка не станут дожидаться его, а сядут за стол. А он привык к тому, что... впрочем, как можно привыкнуть к непокою? Ноги сами несли его прочь от дома, от Роменны, от всего, что он знал и любил, от того, что создал и ценил... Сначала в этих прогулках его сопровождала жена, потом он перестал брать и ее — не хотел ломать тишину теми словами, которые придется сказать, не хотел выражать словами те мысли, которые и выразить-то было нельзя — они жили в его сознании неясными тенями, разлетавшимися при первой же попытке придать им форму. Что он хотел, чего искал — он и сам не знал. Рвущиеся облака в небе рождали в нем желание улететь вместе с ними, шум листвы под ветром складывался в призыв, суть которого он не мог постичь. Он подходил к деревьям, клал руки на шершавую кору, прижимался к ним лбом, ища ответов — что за неназываемое дышало ему в спину, что гнало его прочь из дома, от жены и сыновей, что заставляло его уходить все дальше и в те места, где он раньше не был? Он любил сады и светлые, пронзенные солнцем рощи — а теперь находил прекрасным серое мятущееся небо и забирался в глухие чащобы, где пару раз даже слышал волчий вой. Он любил мягкую щекочущую ноги траву, а в этот раз по голым камням спустился почти к Морю и вышел за пределы владений Князей в Роменне. Потом он вернулся в лес и пошел назад, стремясь выйти к Глингиту и вдоль его русла выйти к Роменне с юго-востока, сделав круг. Места эти были глухими — поля, лес и усыпанная мелким камнем речушка, поэтому Элендил мог надеяться, что его никто не потревожит. Он вышел из большого леса и, пройдя овраг и усыпанное валунами поле, попал в еще один лес, куда меньше первого. Земля шла под уклон, и небольшие деревья с трудом цеплялись за камни узловатыми корнями, отчаянно пытаясь не сползти в Море с льющими часто этим летом дождями. Шелест листвы, отдаленный шум моря и плеск Глингита сбоку сопровождали его, и его шаги звучали в лад с их мягкими голосами. Вдруг что-то нарушило это созвучие, будто камень разбил застывшую гладь лесного озера, и он не сразу понял, что это смех — женский смех, высокий и мелодичный. А потом он увидел ее.

Когда ему было восемь лет от роду, он упал с флета, и от удара о землю несколько мгновений не мог дышать — у него занялся дух. Сейчас он почувствовал то же самое, стоя на твердой земле — открывшееся его взгляду было сродни удару.