Максимовна и гуманоиды

— Шваливать надо! Бабы шейчашь пойдут на дойку, да уфидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы, — сказал он сам себе и уселся в кресло, как у себя дома.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат приподнялся, и Сеня волей своего земного разума направил его к себе домой. Тазик бесшумно заскользил над самым снегом, приподнимаясь только над заборами и кустами. Он словно старался слиться с белоснежным покровом, лишь слегка поблескивая металлическими боками в холодном свете новогодней луны...

* * *

Тем временем Шумахер, набрав у Канонихи "бальзама", вновь вернулся в деревенский клуб. Там, в "красном уголке" былых времен, на кумачовых скатертях из лозунгов коммунистического бытия, были словно на свадьбу, накрыты столы. Каждый из деревенских, кто приходил в клуб на празднование Нового года, приносил с собой закуску, складывая все на некогда бывший биллиардный стол. Зеленого сукна на нем не было уже лет пять, зато скотник Сашка, по кличке "Зек", все эти годы проходил в зеленых штанах, скроенных его женой Галькой из добротного шерстяного полотна. В еще недавние времена он бы уже поплатился за свое варварство, но отсутствие биллиардных шаров, украденных еще во времена великих потрясений в стране, сводило на нет попытки местных мужиков свести с ним счеты.

Зек был еще знаменит тем, что в зоне, где отбывал наказание, приобрел довольно редкую специальность "кольщика". Благодаря его умелым рукам и художественному таланту половина деревенских мужиков ходила в наколках, которые украшали их тела в различных и даже интимных местах. Но и на этом фантазии Зека не закончились.

Однажды по-пьянке, напоив в колхозном свинарнике свинью водкой, он опасной бритвой наголо обрил ее. Пока свинья валялась в состоянии алкогольного опьянения, он так разрисовал "машинкой" ее тело татуировками, что она стала похожа на настоящую Палехскую шкатулку. На его работу прибежала глядеть вся деревня, которая каталась покатом со смеху от наколотых на свиных боках картинок, взятых из старого журнала "Крокодил". Выходка Зека сначала вызвала гнев у председателя колхоза, но, когда за шкуру сданной на бойню свиньи один из предпринимателей заплатил бешеные деньги, то профессия "свиного кольщика" стала для Сашки Зека довольно прибыльной.

Теперь каждый день, завалив хрюшку на пол, он жужжал машинкой, разрисовывая деревенских "пятачков" замысловатыми хохломскими узорами, срисованными из книги "Узоры русских народов севера". Теперь свиньи из Убогого стали пользоваться на рынке огромным спросом и шли по двойной, а то и тройной цене. Сумочки, кошельки из шкур местных кабанчиков стали очень модными среди богатых дам Рублевского шоссе Москвы, и поэтому их "роспись" была поставлена председателем на широкую ногу. Вот так, благодаря Сашкиному умению расписывать хрюшек, словно пасхальные яйца, в Убогое потянулись всевозможные торговые дилеры известных кожгалантерейных фирм. От того бюджет колхоза стал прирастать твердой валютой, а Сашка необычайной в народе популярностью. Особое предпочтение отдавалось молоденьким молочным поросяткам, на спине которых Зек под заказ каллиграфическим почерком выводил цветной тушью, словно на праздничных тортах — "Совет да любовь" или "Саньку от Вована". Подавались эти украшенные поросятки на торжества и всевозможные юбилеи и почти всегда вызывали среди гостей дикий восторг.

Мария Максимовна Балалайкина в образе "Снегурочки" восседала за столом в самом центре, как положено было по ее статусу завклуба и молодой девушки. По правую руку в образе "Деда Мороза" сидел колхозный инженер и кандидат на ее сердце Колька Кнусс. Он, сквозь свисающие локоны своей белоснежной шевелюры, косился на Максимовну, нежно называя ее Машенькой, и раз от разу подливал ей целебный Канонихин бальзам, в надежде разжечь в груди красавицы настоящий огонь страсти.

Максимовна, глядя на Колю Кнусса тоже мечтала о том, как соединить с ним свою судьбу, зная все Колькины достоинства и недостатки. Сейчас ее сдерживало только одно, по паспорту она была старше его на целых шестьдесят лет, но Максимовна уже знала, как используя свое обояние и красоту, исправить это недоразумение.

В углу под пологом бархатного колхозного Красного знамени, обняв своими лапками гипсовый бюст Ленина, который сохранился в клубе еще со времен правления коммунистов, спали пьяные гуманоиды.

Максимовна, подперев голову руками, смотрела на это деревенское мероприятие усталым и отрешенным от всего взглядом. В ее груди, словно лава в недрах вулкана, закипала обида на своих селян, которые вместо того, чтобы радоваться празднику, уныло заглядывали в стаканы, подливая друг другу мутную сивуху. Их небритые с синюшным оттенком лица, в немереных количествах поглощающих самогон, вызывали в душе молоденькой Снегурки приступ безысходности, отчаяния и даже тошноты.

— Что, мужики, будем с этими делать? — спросил Шумахер, поглаживая по голове одного из гуманоидов, который от усталости прильнул к бюсту основателя компартии.

— А что делать? Не хай летят домой, — ответил Прохор, откусывая от куриной ножки кусочек жареного мяса.

— Погуляли на нашей планете, а теперь пора и честь знать! Корми их, дармоедов! Много их таких гадов во вселенной летаеть и все на Землю хотять, харчи наши пожирать! — пробурчал Прохор с фингалом под глазом.

— Ха, ха, ха! Ты, Прохор, за кой хрен тут бальзамируешься? Я же их тарелку продал Гутенморгену и своими глазами видел, как он ее автогеном разрезал на металлолом. А на эти деньги я вас, дураков, угощаю. Как теперь эти парни домой улетят? — спросил Шумахер.

— У нас, мужики, баб на ферме не хватает на дойку. Вот туда и определим. Пусть они, мужики, коров за сиськи дергают, да на жизнь себе зарабатывают! Может они нам настоящий социализм построят!? Не хрен им, как цыганам, по вселенным мотаться, пора бы и к дому прибиться! А тут они у нас и на виду, да и при деле, — сказал инженер Коля "Кнусс" и запрокинул в рот стакан с бальзамом, — Поженим их на Нюрке! Она детей индиго наплодит, хоть кто-то работать в колхозе будет!

Правильно Кнусс говорит! — крикнул Сашка Зек, — Я один, там, на свинарнике навоз выгребаю, пусть теперь эти гуманоиды поработают. А я буду, как блатной сидеть и жизни радоваться. Не зато я срок на зоне волок, чтобы какие-то инопланетяне тут на себя масть блатную тянули.

— А я, мужики, в Москву поеду, — сказала в сердцах Максимовна и глубоко вздохнула, — Не хочу я на ваши пьяные рожи смотреть. Устала до самых печенок!

— А что ты, Машка, не успела корень в нашей деревне пустить, как уже сматываешься!? — спросил Кнусс, жалобно глядя на Балалайкину.

— А что мне, Коля, все это надоело, жуть как! Женихов тут в Убогом хороших нет, все одна пьянь, а я в "Звездной мастерской" такого парня себе отхвачу! Буду с ним по заграницам всяким ездить, да на Мерседесах кататься.

— Какие парни в Москве? Дурочка, сиди уже! — сказал инженер, видя, как любовь уплывает прямо из его объятий.

— Нет, я точно в "Комбинат-шоу звезд" хочу! Буду петь и на вас из телевизора глядеть! — сказала Максимовна, — А что, я молода и хороша собой! Этих парней к себе в подтанцовку возьму, а то вы их споите! А у меня они при деле будут... Народ на нас гурьбой повалит!

— Ты, Машка, дура! Их же сразу ФСБ арестует или иммиграционная служба! У них же ни виз, не вида на жительство нет. Так, гастарбайтеры хреновы!

— Не гастарбайтеры, а гости инопланетных цивилизаций! — сказала Максимовна.

В эти минуты всеобщего и всенародного пьянства, ей до ужаса хотелось поделиться тем, как она, женщина восьмидесяти лет, стала столь молода и желанна всеми представителями мужского пола деревни Убогое. Хотя ее паспорт, полученный еще во времена Брежнева, отражал настоящий возраст Максимовны, вряд ли кто мог поверить, что под личиной молодой девки, скрывается бывшая дряхлая старуха, которая уже собиралась отойти в мир иной. Машка понимала, что как никогда пришел тот момент, и назрела необходимость поменять свой паспорт на новый. Вот только кому довериться в этом деле, чтобы скрыть тайну своего внезапного омоложения, она пока не знала.

Участковый майор Бу-Бу вошел в клуб в самый разгар общенародного гуляния. Отряхнувшись от снега, он снял свой форменный полушубок и молча вытащил из планшета бутылку Канонихиного бальзама.

— Во, мужики, Бу-Бу, хочу свою долю внести в общий стол, бу! С Новым годом всех вас хочу поздравить, бу, и пожелать в этом году снижения приводов милицию, бу-бу.

— Ой, ёй, ёй! Начальник сам лично нам счастья желает! — сказал скотник Сашка Зек.

— Какие могут быть приводы, когда мы все уже раскрали? Осталось только у самих себя воровать! — сказал он и заржал, словно конь Пржевальского, которому веткой защемило яйцо.

— А это кто, бу, такие, бу? — спросил Бу-Бу, глядя на пьяных инопланетян, — Ти есть у этих "Фантомасов" какие документы!?

— Это, майор, наши гости с планеты "Циклопея". Они к нам на празднование нового года прилетели, — сказал спокойно Прохор, — Луланитики, мать их!

— Да ты, Прохор, не гони волну! Это, майор, ряженые из Худолеевки, — сказал Кнусс, выгораживая инопланетян, — Напились, да заснули...

— А что это, бу-бу, они зелененькие, бу!? — спросил майор, пристально рассматривая внеземной разум" сквозь лупу, словно Шерлок Холмс.

— Так, что они, это зеленкой накрасились, да и потом самогон худолеевский, он же не наш убоговский, чудотворный бальзам. Худолеевцы водку никогда гнать не умели, — сказал Коля Кнусс, запихивая в рот под торчащие усы соленый помидор.

Он в забытии как-то неловко надавил на него зубами и в этот миг помидор лопнул, обдав сидящего напротив него Саньку Зека, зеленой массой. Тот, не скрывая злобы, вытер свою физиономию рукавом и тут же влепил "Деду морозу" прямо в красную пробку от заморских духов, которая болталась на резинке вместо носа Кнусса. "Дед мороз" не удержался на табуретке и упал на пол, запутавшись в театральных нарядах.

— Сука какая, "Кнусс", помидоры жрать не могёть! Да я на зоне...

Майор Бу-Бу, сидевший по левую руку от Зека, так стеганул ему ладошкой по лысой голове, что у того изо рта в тот миг посыпались его латунные фиксы, вставленные во время отбывания последнего срока.

— Цыц, урка, бу! Я на тебя, бу-бу, сейчас протокол составлю, бу.

— А что он, майор, помидорами брызжется!? Всю харю мне рассолом залил, конь германский!

Максимовна, сидя среди пьяных мужиков, смекнула. Майора Бу-Бу нужно брать в оборот немедля и уже с его помощью решить свои паспортные проблемы.

— Что-то мне жарко, — сказала она, сняв с себя наряд Снегурки.

Выкатив перед участковым свои полные сока и любви груди, она начала томно вздыхать, каждый раз привлекая к ним внимание местного майора.

Бу-Бу, искоса поглядывая на выпирающие бугры бюста Максимовны, сначала всей душой сопротивлялся соблазну, но его сопротивление было не долгим. "Забальзамировавшись", он после второго стакана окончательно припал к ее груди. Воспылав к ним любовью, участковый инстинктивно стал вытягивать свои губы в трубочку в надежде коснуться этого великолепия. Максимовна уже видела неуемное желание майора добраться до ее плоти, и не смотря на свои симпатии к инженеру, решила флиртануть с участковым ради достижения своей цели.

Моргая своими бархатными ресницами, она подала ему тайный знак и тут же вышла на улицу. Бу-Бу мгновенно клюнул на ее уловки, и ничего не подозревая, через несколько минут, возжелав освежиться, вышел следом за Максимовной.

Коля Кнус, увидев ухаживания участкового за волюбленной Балалайкиной, не теряя времени, набрал номер телефона жены Бу-Бу и женским голосом поведал ей о тайных замыслах ее суженого, который так настойчиво стал ухаживать за Снегурочкой. Уже через десять минут майор вопил так, словно он был не майором милиции, а подраненным бизоном.

Выйдя на крыльцо клуба, Колька увидел картину, которая могла стать настоящим эталонным пособием для обманутых жен. Агриппина, вооруженная деревянной дубиной, гнала Бу-Бу домой и на ходу лупила его по ребрам с такой силой, что после каждого удара мент приседал, хватался за поясницу, а потом, взбив облако снега, стартанул с такой скоростью, что в мгновение ока исчез в темноте новогодней ночи.

Город Бормотухин Псковской области. 10-00 утра.

Зяма Наппельбаум был единственный в районе истинно русский фотограф, способный разрешить все Машкины проблемы. В эпоху всеобщей паспортизации населения пропихнуть фальшивку в паспортный стол, а взамен получить новый документ, не составляло никакого труда, а особенно тогда, когда за дело брался хитрый парень по имени Зяма.

Новогодние каникулы подошли к концу, и Убогое, как подобает российской глубинке, вновь погрузилась в суету деревенских буден. Максимовна, с нетерпением дождавшись конца праздников, уже с утра помчалась в район к Зяме.

— Что, девушка, желает? — спросил Зяма Наппельбаум, вытирая руки вафельным полотенцем с пятнами от проявителя цвета кофе с молоком.

— Хочу запечатлеться на паспорт, — ответила Максимовна, скидывая с себя шубку.

— А эротическую фотосессию, барышня, часом не желает!? А может для красивой девушки портфолио сбацать, как на журнал "Плейбой"!? Я и это могу!

В эти минуты Максимовну будто ударили током. Чудные современные иноземные слова "фотосессия, портфолио" завораживали и в тоже время пугали некогда бывшую партизанку.

— Пока, милек, только на паспорт! А уж потом, когда я гляну на твою работу, можно поговорить и о вашем портфелио!

— Не портфелио, а портфолио, — сказал Зяма, поправляя Максимовну.

— А что это за хреновина такая, ваше портфелио? — спросила Машка, заинтригованная иноземным словом.

— Это, золотце мое, альбом с вашими фотографиями! Индивидуальные портреты невиданной красоты, отражающие вашу женскую стать! Неизменный, мадам, атрибут при приеме на работу в солидные фирмы Москвы и всей России.

— Это мне обязательно нужно, — ответила Максимовна, — Давай, касатик, трудись над своими портфелями.

Зяма Наппельбаум с трясущимися руками прыгнул к своим тайным закромам и достал дорогой японский фотоаппарат, который был его гордостью и достоянием. Закрыв двери своей фотостудии от клиетов, он включил все софиты и когда все было готово, томным эротическим голосом сказал:

— Раздевайся, детка, Зяма будет из тебя богиню прайм тайма ваять!

Максимовна, ничего не поняв, влепила Зяме такую оплеуху, что тот отлетел в угол своей студии.

— Я покажу тебе, раздевайся! — орала она, наступая на фотографа, — Ты у меня, так разденешься, что тебя ни мама, ни папа не узнают!

Зяма, забившись в угол, прокричал:

— Стоп!

Максимовна замерла в тот момент, когда ее рука, схватив со стола бронзовый канделябр, занесла его над головой Зямы.

Впервые за долгие годы работы фотографом эротическая фотосесия с Максимовной была для Зямы настоящим поражением.

— Ты, что творишь, идиотка!? Ты фоткаться пришла или меня хочешь уконтрапупить!?