— Алексашка ты, наверное, умом тронулся, если думаешь, что я в такие небылицы поверю. Чем ты можешь доказать свои слова? У тебя есть грамота ко мне, или еще какие другие знаки имеются?

— А зачем Владыка Господу какие-то грамоты нужны? Если бы я был обычным самозванцем, вот тогда бы привез тебе целый воз лживых свидетельств и доказательств. Господь уже дал тебе знак, когда я тебя из тайного узилища спас о котором даже людишки боярыни Марфы Борецкой не знали. Не было божьего провидения так, и сгинул бы ты в подземелье. Разве без божьей помощи мог бы стать безвестный бродяга в Новгороде 'Степенным тысяцким' и побить дружину заговорщиков всего с сотней на скорую руку обученных воев? Спроси себя владыка, откуда у такого молодого мужа пищали скорострельные и многие тайные знания, о которых не только в Новгороде, но и в самом Риме, ни сном не духом не ведают? Правда, если тебе нужны божественные знаки то они у тебя такие будут, что даже у папистов сомнений не останется, дай только время!

— Складно ты разговор ведешь Александр, словно дьявол меня посулами великими соблазняешь от веры Православной отречься! А как не сладится ничего? Тебя лишь на кол посадят, а меня как еретика живьем сожгут! — неожиданно заявил Иона.

— Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! Кажется, Иона начал просчитывать возможные варианты после озвученного мной предложения стать патриархом. А ведь дедок мечтает стать первым патриархом 'Всея Руси'. Теперь нужно додавить владыку, чтобы он не пошел на понятную, — подумал я.

По всем признакам наступил момент истины, который определит мою дальнейшую судьбу. Все сомнения давно остались позади, поэтому я лишь на мгновение задумался, а затем решительно ответил архиепископу:

— Владыка, тебя на патриаршее служение сам Господь послал, поэтому бояться тебе нечего! Это твои враги должны по щелям прятаться, чтобы их кара божья не настигла. Я понимаю, что тебе нужно все хорошо обдумать, поэтому не тороплю с ответом. Все равно от божьего промысла никуда не денешься, все по его воле будет. Тебе наверняка известно, что скоро к Новгороду подойдет дружина князя Ивана, который хочет уничтожить новгородские вольности. Вот когда мы побьем дружину московскую, вот тогда и дашь мне ответ. Если Москва победит — значит, я самозванец, а если по моему слову выйдет, то надеюсь, что ты устыдишься своей нерешительности. Готов ты владыка дать мне возможность подтвердить свои слова делом или окажешься, устрашившись воли Господа?

Иона пристально посмотрел на меня, после чего резко ответил:

— Побьешь Московского князя вот тогда, и поговорим, а пока все твои россказни бред горячечный! Препоны тебе чинить не буду, а помогу всем, что в моей воле. Пока иди отсель, делом займись. Если будешь нужен, то вызову!

Я не стал больше заниматься словоблудием, и низко поклонившись, вышел из покоев Ионы. Все громогласные заявления были сделаны, и теперь оставалось только сделать свои сказки былью!

Достопамятный разговор с архиепископом Ионой произошел 17 декабря 1463 года, именно в этот день история Руси свернула с проторенного пути и стала развиваться по альтернативному сценарию.

* * *

Адреналиновая эйфория после беседы с Владыкой прошла уже по дороге в загородную крепость 'Стрелецкого полка', после чего наступило осознание идиотских ошибок сделанных мною во время визита к владыке. Конечно, на первый взгляд я вел себя достойно и вполне логично, но мои дешевые разводки могли убедить только малограмотного деревенского попа, а не архиепископа Иону, который наверняка на своем веку повидал множество доморощенных мессий. Живым я вышел из покоев Ионы только потому, что владыка не был готов к такому повороту событий и не принял предварительных мер, чтобы меня задержать.

Если трезво посмотреть на весь расклад со стороны, то Иона прекрасно осознавал, когда мы остались с ним наедине, что его жизнь находится в серьезной опасности. Архиепископ наверняка решил, что у Алексашки Томилина поехала крыша, а уж страшилок о моем воинском искусстве по Новгороду ходило немеряно. Так что, скорее всего я напугал Иону своим россказнями до смерти и теперь мне следует ждать ответной реакции Владыки. Главное в данный момент не развесить уши и быть готовым к самому плохому сценарию развития событий, а там глядишь удаться, что-то придумать. Осознав свой прокол, уезжал я из Детинца в крепость с надежной охраной вооруженной огнестрелом, видимо, поэтому на меня не решились напасть, хотя у ворот наблюдалось странное шевеление среди охраны Владычного двора.

Понимая всю неоднозначность сложившейся ситуации, я решил пока не высовываться из уже практически построенной крепости и посвятить все силы подготовке к обороне, а также тренировкам рекрутов. Сразу по приезде в полк я издал приказ о запрете увольнений из расположения части и объявил осадное положение. Караульная служба усилиями моих гвардейцев и сержантов из первой стрелецкой сотни уже была отлажена, поэтому особых проблем не возникло. Видимо мой неожиданный приказ разворошил агентуру моих противников, которые решили смыться из крепости.

Комендантом крепости я назначил Павла Сироту, который рьяно взялся за дело и видимо до икоты запугал караульных страшными карами.

Армейская мудрость гласит, что:

— Часовой — что труп, завёрнутый в тулуп, проинструктированный до слёз и выставленный на мороз.

Видимо по этой причине караул нес службу на редкость бдительно, а полнолуние и безоблачная погода способствовала исправному несению службы. В результате чего в первую же ночь бдительные часовые подстрелили двоих и задержали еще четверых дезертиров, попытавшихся перелезть через стену крепости.

Начальник караула не решился ночью будить своего грозного командира ради такого происшествия, за что поутру схлопотал пять суток ареста на крепостной гауптвахте. Помимо начальника караула получили люлей дневальные и дежурные по ротам, которые не углядели за личным составом.

Мои расшатанные нервы были и так на взводе, поэтому допрос дезертиров я проводил лично и с пристрастием. В 15 веке на Руси преступников допрашивали, в основном подвешивая на дыбе, а так как я не озаботился местным детектором лжи, то обходился собственными силами. Однако дезертирам и так мало не показалось, и мне удалось расколоть всех шестерых до самой попы всего за час.

Сведения, полученные в ходе допроса, позволили мне выявить еще пятерых вражеских агентов среди стрельцов, четверо которых оказались из первой сотни, причем двое были из числа сержантского состава. Эту пятерку мои гвардейцы сразу взяли за жабры, и я снова приступил к допросам с пристрастием.

По большому счету все агенты оказались простыми соглядатаями различных боярских семей Новгорода, а также архиепископа Ионы. В мои сети попался также информатор Еремея Ушкуйника, которого тот подослал ко мне, чтобы быть в курсе дел 'Степенного тысяцкого'. Только двое дезертиров были людьми боярина Норова, подосланными чтобы меня грохнуть по-тихому.

Наиболее опасных вражеских агентов я приказал содержать на гауптвахте до окончательного выявления вражеской агентуре в Новгороде, а остальных подсылов приказал выпороть перед строем шомполами и вышвырнуть из крепости в одном исподнем. Погода стояла не особо морозная, и у предателей имелся шанс добраться живыми до жилья, а там как Богу будет угодно.

Основной проблемой для меня стали двое предателей из сержантов. Оба проштрафившихся командира давали мне личную присягу, и прощать такого было нельзя. Если дать слабину в этом вопросе, то вскоре мой авторитет опустится, ниже плинтуса, а тогда проще всего будет самому застрелиться. Пороть сержантов стоящих на офицерских должностях в 'Стрелецком полку' было невместно. Ронять офицерскую честь командного состава нельзя, поэтому я решил расстрелять изменников перед строем за нарушение присяги.

На древней Руси преступникам рубили головы, их вешали, сажали на кол и даже рвали пополам лошадьми, однако расстрел наверняка был в новинку. Конечно, я поступал по меркам 21 века весьма жестоко, но на войне как на войне! Боец должен бояться своего командира больше противника, иначе как заставить его идти на верную смерть? По поводу осознанного восприятия бойцами духа армейской дисциплины накручено много патриотического словоблудия, но жизнь намного прозаичней рекламных плакатов, а люди воюют с момента сотворения мира и озвученного мной жестокие правила никто и никогда не отменял.

Суд над изменившими сержантами, я провел уже через сутки после допроса на общем же общем построении полка. По большому счету судьба изменников была решена, но мне нужно было создать видимость легитимности своих действий, поэтому я назначил двенадцать присяжных из гвардейцев и наиболее преданных мне сержантов первой сотни. Никакой самодеятельности допускать я не мог, а поэтому каждому из членов суда четко объяснил их роли. На суд я также пригласил представителя архиепископа и лично посадника, подробно расписав в приглашении прегрешения подсудимых.

О намеченной мной экзекуции гостей я уведомлять не стал, а поэтому приговор суда стал для них полной неожиданностью. Все прошло как по нотам, и спектакль со справедливым судом удался на славу. Как и было оговорено заранее, восемь присяжных проголосовали за расстрел, трое за порку шомполами, а один воздержался.

Затем я толкнул речь по поводу неотвратимости справедливого возмездия за измену и вызвал расстрельную команду, набранную из первой сотни. Отобранных бойцов я лично запугал, доходчиво разъяснив им, что если хоть одна пуля пролетит мимо, то следующим к стенке встанет промахнувшиеся, поэтому накладок не произошло. Грянул залп и приговоренных к расстрелу, буквально порвало на куски выстрелами с двадцати шагов.

Видимо ни Пимен Горбатый, присланный на суд Ионой, ни Еремей Ушкуйник не совсем до конца поверили в реальность происходящего, а смысл слова незнакомого слова 'расстрел' еще не дошел до их сознания, поэтому они не успели вмешаться. Личный составу полка тоже был потрясен этим зрелищем и из строя вывалились с десяток бойцов потерявших сознание от испуга.

Я приказал унести трупы и распустил полк с построения по казармам. Командиры рот уже получили инструкции по проведению задушевной беседы о значении воинской присяги и карах за ее нарушение, поэтому бойцы не имели возможности обсудить между собой произошедшее и начать бузу. На всякий случай я вывел на стены комендантский взвод из наиболее преданных мне стрельцов, которым было приказано в случае нужды не стрелять на поражение. Однако никаких эксцессов не произошло и бойцы в гробовой тишине разошлись по казармам.

Крепостной плац очистился от людей и только у стены на запорошенной снегом земле, разлилось большое кровавое пятно.

— Сирота, прикажи дежурному по полку убрать кровь с плаца, а сам приходи в штаб у меня есть для тебя приказы.

Павел козырнул мне по уже прижившейся в этом мире традиции и скорым шагом направился в караулку, а мы с Еремеем Ушкуйником и Пименом Горбатым отправились в штаб для беседы. После того как гости вошли в мой кабинет, я сразу приказал дежурному принести что-нибудь перекусить и усадил их за стол. Некоторое время в кабинете царило напряженное молчание, но наконец, Пимен, криво усмехнувшись, произнес:

— Не ожидал я от тебя тысяцкий такой решительности и скорости на расправу. Мне баяли, что ты зелен еще и доверчив, словно новик первогодок, а ты вон как все сурово повернул. Что же ты со мной и Еремеем сперва не переговорил, а сразу виновных кончил без покаяния?

— Отче, часовню еще в крепости еще не поставили, да и нет у меня в полку священника. Поэтому и казнил я предателей без покаяния и исповеди. Только ничего бы исповедь и покаяние в грехах в судьбе клятвопреступников не изменило! Я сей грех отмолю, а предательство нужно было покарать немедленно и по всей строгости. Стрельцам вскоре предстоит в бой идти, а поэтому разброда и шатания в полку быть не должно! Московский князь в Новгород не с хлебом солью идет, а с саблями острыми и ратью кованой. Господа новгородцы видимо решили шутку пошутить, поставив меня 'Степенным тысяцким', только я таких шуток не понимаю!

— Ты не ершись Александр, отец Пимен дело говорит, ты сначала с нами должен был посоветоваться! У казненных тобой воев в Новгороде родня имеется, а ты человек пришлый и тебе этого не простят! — вмешался в разговор Еремей.

— Что-то я не пойму тебя Еремей? Я новгородский 'Степенной тысяцкий' или просто погулять вышел? Если новгородцы только для вида меня избрали, так и скажи! Я за должность смертельно опасную не держусь! Если не угоден Новгороду Александр Томилин, то я сегодня же в Псков уйду!

— Остынь, я сказал Александр! Тебя Вече избрало тысяцким, только оно и может тебя отставить. Не об том речь! Со знающими людьми советоваться нужно, а не пороть горячку! Пимен скажи ему!

— Не в меру горяч ты Алексашка, а серьезные дела спешки не терпят. Ты поторопился, а двоих человек уже и на свете нет! — поддержал Еремея монах.

— Я с вами полностью согласен, только нет у меня времени сопли жевать и в 'Совете господ' неделями языком без толку молоть. Думаете, я не знаю, что господа новгородцы сейчас решают под кого удобнее лечь — под князя Ивана или Казимира Литовского. Только поздно уже Новгороду метаться, как незамужней девке, когда уже подол задрали и сзади пристроились. Ивану деваться некуда ему большую дружину содержать надо, чтобы татары его за самовольство на кол не посадили, поэтому он в Новгород за серебром идет!

— Так вот ты сам говоришь, что Ивану серебро нужно! Может быть, сумеем, откупимся от Москвы, и Иван уйдет домой восвояси? — прервал меня Еремей.

— Московский князь с радостью серебро возьмет, только у него с Казимиром договор есть, что Псков должен к Литве отойти. За эту цену Иван договорился Казимиром, что Владыка новгородский будет Москвой назначаться, а не выбираться в новгородцами!

— Откуда тебе такое тебе известно стало Александр? — удивленно выдохнул Еремей.

— Ты сам-то допросные листы, что мне прислал, читал? — переспросил я посадника.

— Не досуг мне было. У меня этим делом занимался верный человек — Зосима Лысый.

— Значит, не все тебе Зосима сказывал, а утаил много важного.

— На дыбу подвешу татя! А ведь Зосима еще моему батюшке служил и у матушки в большом доверии! Господи, куда не плюнь всюду подсылы и предатели! Совсем люди Бога не боятся! Правильно Алексей ты своих предателей пострелял, это я дурак со своими все в бирюльки играю!

— Еремей не трогай Зосиму, он человек Владыки и не враг тебе. Зосима по моему приказу от тебя утаил, что заговорщики на правеже рассказали, — остудил пыл посадника Пимен.

— Это значит, у Владыки и ко мне доверия нет? Чем это я перед архиепископом провинился, что ко мне соглядатаев засылать стали? — после услышанных слов буквально встал на дыбы Еремей.

— Ты посадник не бушуй, а послушай! У Владыки не только у тебя дома свои глаза и уши есть. Ты сам господ новгородцев знаешь! Если оставить народ без пригляда, то беда будет. Сам знаешь, как Борецкие с Норовым снюхались и Владыку только чудом не погубили. Враги вроде смертные, а против Ионы в одну уду дудели, — пресек демарш Еремея Пимен.