Галиана сложила пальцы домиком перед лицом — человеческий жест глубокой сосредоточенности, который не совсем стерся за то время, что она была конджойнером. Клавейн почти физически ощущал, как над комнатой нависла паутина мыслей; призрачные нити познания протянулись между каждым конджойнеров за столом и дальше, в само гнездо.
— Побеждает команда, в этом ваша идея?
— Это должно быть лучше, чем война, — сказал Клавейн. — Не так ли?
Галиана, похоже, собиралась ответить ему, но тут на ее лице отразилось беспокойство. Клавейн заметил, что беспокойство почти одновременно охватило остальных. Что-то подсказывало ему, что это не имеет никакого отношения к его предложению.
Половина экранов вокруг стола автоматически переключилась на другой канал. Лицо, на которое смотрел Клавейн, было очень похоже на его собственное, за исключением того, что на экране у него не хватало одного глаза. Это был его брат. Уоррен был увешан официальными знаками отличия Коалиции и дюжины общесистемных медиа-картелей.
Он как раз произносил речь. — ...выразить мое потрясение, — говорил Уоррен. — Или, если на то пошло, мое возмущение. Дело не только в том, что они убили ценного коллегу и опытного члена моей команды. Они убили моего брата.
Клавейн почувствовал сильнейший озноб. — Что это?
— Прямая трансляция с Деймоса, — выдохнула Галиана. — Это передается по всем сетям, даже в места обитания за Плутоном.
— То, что они сделали, было актом чудовищного предательства, — сказал Уоррен. — Это было не что иное, как заранее спланированное хладнокровное убийство посланника мира. — А затем на экране появился видеоролик, сменивший изображение Уоррена. Снимок, должно быть, был сделан с Деймоса или с одного из спутников слежения. На нем был изображен шаттл Клавейна, лежащий в пыли недалеко от дамбы. Он наблюдал, как уроборос уничтожает шаттл, затем увидел, как на увеличенном изображении он и Вой бегут к убежищу. Уроборос схватил Вой. Но на этот раз для него не спустили лестницу. Вместо этого он увидел, как из гнезда в его сторону полетели лучи, сбив его с ног. Смертельно раненый, он попытался подняться, подползти на несколько дюймов ближе к своим мучителям, но червь уже был на нем.
Он наблюдал, как его сжирают.
Снова вернулся Уоррен. — Черви вокруг гнезда были ловушкой конджойнеров. Смерть моего брата, должно быть, планировалась за несколько дней, а может, и недель до этого. — Его лицо озарилось воинственным хладнокровием. — У таких действий может быть только один исход — и конджойнеры, должно быть, прекрасно это понимали. Месяцами они подталкивали нас к враждебным действиям. — Он сделал паузу, затем кивнул невидимой аудитории. — Что ж, теперь они получат по заслугам. Более того, наш ответ уже начался.
— Боже милостивый, нет, — сказал Клавейн, но теперь все доказательства были налицо; все, кто сидел за столом, могли видеть, как шаттлы Коалиции перемещаются по орбите, приближаясь к Марсу.
— Думаю, это война, — сказала Галиана.
Конджойнеры выплеснулись на крышу гнезда, заняв оборонительные позиции вокруг куполов и на краю дамбы. У большинства из них было такое же оружие, какое они использовали против уробороса. Меньшая часть устанавливала автоматические пушки на треногах. Один или двое вручную перетаскивали на позиции крупнокалиберное противоштурмовое оружие. В основном это были военные остатки. Пятнадцать лет назад конджойнеры избежали вымирания, применив оружие устрашающей свирепости, но то оружие для борьбы кораблей с кораблями было слишком разрушительным, чтобы использовать его против ближнего врага. Теперь все будет более жестоким, близким к примитивным схемам боя, и Клавейн знал, что ничто из того, чем располагали конджойнеры, не будет особо полезным против атаки, подготовленной Уорреном. Они могли замедлить атаку, но не более того.
Галиана дала ему еще одну дыхательную маску, заставила надеть легкую броню-хамелеофляж, а затем приказала взять один из пистолетов меньшего размера. Оружие казалось чужим в его руках; он не ожидал, что когда-нибудь снова будет его носить. Единственным возможным оправданием для ношения оружия было то, что оно могло быть использовано против сил его брата — против его собственной стороны.
Мог ли он это сделать?
Было ясно, что Уоррен предал его; он, несомненно, знал о том, что вокруг гнезда завелись черви. Значит, его брат был способен не просто на презрение, но и на предательское убийство. Впервые Клавейн почувствовал к Уоррену настоящую ненависть. Должно быть, он надеялся, что черви полностью уничтожат шаттл и убьют Клавейна и Вой в процессе. Должно быть, ему было больно видеть, как Клавейн добрался до дамбы... Еще больнее ему стало, когда Клавейн позвонил, чтобы рассказать о трагедии. Но на более масштабный план Уоррена это никак не повлияло. Дипломатическая связь между гнездом и Деймосом была надежной — даже демархисты не имели к ней непосредственного доступа. Так что звонок Клавейна с поверхности можно было спокойно проигнорировать; снимки со шпионского спутника были обработаны так, чтобы казалось, что он никогда не добирался до дамбы... на самом деле, был брошен предателями-конджойнерами. Со временем демархисты неизбежно раскроют обман... но если план Уоррена удастся, они все будут втянуты в войну задолго до этого. Клавейн считал, что это было все, чего Уоррен когда-либо хотел.
Два брата, подумал Клавейн. Во многом похожие друг на друга. Оба когда-то сражались на войне, но Клавейн, как переменчивый любовник, устал от ее славы. Он даже не был ранен так серьезно, как Уоррен... Но, возможно, в этом тоже был смысл. Уоррену нужна была еще одна война, чтобы отомстить за то, что у него отняли.
Клавейн презирал и жалел его в равной степени.
Он поискал предохранитель на оружии. Теперь, когда он рассмотрел его повнимательнее, оно не сильно отличалось от тех, которыми он пользовался во время войны. Индикатор показывал, что боезапас на максимуме.
Он посмотрел в небо.
Атакующая волна резко и круто прошла с орбиты над Стеной; пятьсот огненных шаров с визгом устремились к гнезду. Попадания выжгли дюймы абляционной брони на большинстве этих кораблей; поджарили еще несколько, которые оказались слишком прочными. Клавейн знал, что именно так все и происходит: он годами изучал возможные сценарии атак, и их последствия неизгладимо отпечатались в его памяти.
Противоштурмовые орудия уже работали — фиксируя плазменные следы, когда они расцветали над головой, опускаясь, чтобы найти крошечные тепловые искры головных частей, вычисляя траектории преломления лазерных импульсов, извергая смерть в небо. Несчастные корабли вспыхнули ослепительной белизной и рассыпались миллиардом тусклых искр. Дюжина, затем еще дюжина. Всего, может быть, пятьдесят, прежде чем орудия перестали попадать в цель. Этого было явно недостаточно. Память Клавейна о симуляциях подсказывала ему, что по меньшей мере четыреста единиц атакующей волны переживут и высадку, и мощную оборону конджойнеров.
Что бы ни смогла сделать Галиана, это ничего не изменит.
И в этом всегда был парадокс. Галиана была способна проводить такие же симуляции. Она, должно быть, всегда знала, что ее провокации приведут к тому, с чем она никогда не сможет справиться.
Чему-то, что каждый раз должно было ее уничтожить.
Выжившие участники волны теперь выравнивались, начиная длинные, цепляющиеся за землю пробежки со всех сторон. Запертые в своих десантных корабликах, солдаты испытывали чудовищные перегрузки... но они были приспособлены к тому, чтобы выдерживать их; половина их сердечно-сосудистой системы была усилена единственными видами имплантов, которые допускала Коалиция.
Первая волна приближалась со сверхзвуковой скоростью. Черви со всех сторон пытались сбить их с неба, но в основном они были слишком медлительны, чтобы догнать шаттлы. Люди Галианы заняли позиции у пушек и сделали все возможное, чтобы отразить то, что могли. Клавейн сжал оружие, но пока не стрелял. Лучше поберечь заряд батареи для цели, которую он может подбить.
Вверху первые шаттлы совершали крутые виражи, самоубийственно снижаясь к гнезду. Затем они разломились на части, обнажив падающих пилотов, облаченных в защитную броню. Непосредственно перед моментом приземления каждый пилот взрывался массой черных амортизирующих шаров, похожих на ежевику, которые подпрыгивали по всему гнезду, прежде чем так же быстро сдуться, а пилот остался стоять на земле. К тому времени у пилота — теперь уже, по сути, солдата — будет полная компьютерная карта всех уголков и закоулков гнезда; позиции противника отображаются в режиме реального времени с помощью летающих сверху шпионских спутников.
Клавейн успел скрыться за изгибом купола, прежде чем ближайший солдат успел прицелиться в него. Началась перестрелка. Он должен был отдать должное людям Галианы — они сражались как дьяволы. И координация у них была, по крайней мере, не хуже, чем у нападавших. Но их оружие и броня были просто неадекватны. Хамелеофляж был по-настоящему эффективен только против одиночного врага или массового противника, движущегося с одного направления. В окружении сил Коалиции костюм Клавейна сходил с ума, пытаясь вписаться в любой фон, как хамелеон в зеркальном доме.
Небо над головой теперь выглядело странно — темно-фиолетовым. И этот фиолетовый туман окутывал гнездо. Галиана установила что-то вроде химической дымовой завесы: инфракрасную и оптически непрозрачную, предположил он. Она укроет от шпионских спутников и может быть настроена на взаимодействие только с вражеским хамелеофляжем. Этого никогда не было в симуляциях Уоррена. Галиана только что получила небольшое преимущество.
Из тумана выступил солдат, и на Клавейна уставилось темное дуло оружия. Его броня-хамелеон была испещрена яркими фиолетовыми пятнами, что делало ее малозаметной. Солдат выстрелил, но не попал в броню Клавейна. Клавейн ответил на комплимент, попав в своего соотечественника. То, что он сделал, по его мнению, технически не было государственной изменой. Еще нет. Все, что он сделал, это действовал из чувства самосохранения.
Человек был ранен, но еще не умер. Клавейн шагнул сквозь пурпурную дымку и опустился на колени рядом с солдатом. Он старался не смотреть на рану солдата.
— Ты меня слышишь? — спросил он. Ответа от мужчины не последовало, но Клавейну показалось, что он увидел, как губы мужчины под забралом шлема произнесли какой-то звук. Мужчина был еще ребенком — едва ли достаточно взрослым, чтобы помнить многое из последней войны. — Есть кое-что, что ты должен знать, — продолжил Клавейн. — Ты понимаешь, кто я такой? — Он задавался вопросом, насколько его можно узнать под дыхательной маской. Затем что-то заставило его смягчиться. Он мог бы сказать этому человеку, что он Невил Клавейн, но что бы это дало? Солдат был бы мертв через несколько минут, а может, и раньше. Солдат ни на что не пойдет, если знает, что основанием для его нападения была ложь; что на самом деле он отдал бы свою жизнь не за правое дело. Вселенная могла бы быть избавлена от единственного бессердечного поступка.
— Забудь об этом, — сказал Клавейн, отворачиваясь от своей жертвы.
А затем двинулся вглубь гнезда, чтобы посмотреть, кого еще он сможет убить, прежде чем шансы окажутся не на его стороне.
Но шансы так и не изменились.
— Вам всегда везло, — сказала Галиана, склоняясь над ним. Они снова были где-то под землей, глубоко в гнезде. Судя по всему, это была медицинская зона. Он лежал на кровати, полностью одетый, если не считать внешнего слоя брони-хамелеофляжа. Комната была серой, в форме кастрюли, и окружена круглым балконом.
— Что случилось?
— Вы получили ранение в голову, но выживете.
Он попытался подобрать правильный вопрос. — А как насчет атаки Уоррена?
— Мы пережили три волны. Конечно, понесли потери.
По периметру балкона стояло около тридцати серых кушеток, слегка утопленных в сводчатые проемы, уставленные серым медицинским оборудованием. Все они были заняты. В этой комнате было больше конджойнеров, чем он видел до сих пор в одном месте. Некоторые из них выглядели очень близкими к смерти.
Клавейн поднял руку и осторожно ощупал свою голову. На коже головы было немного засохшей крови, слипшейся с волосами; некоторое онемение, но могло быть и хуже. Он чувствовал себя нормально — никаких провалов в памяти или афазии. Когда попытался встать с кровати, тело подчинилось его воле, лишь слегка закружилась голова.
— Уоррен не остановится на трех волнах, Галиана.
— Знаю. — Она сделала паузу. — Мы знаем, что будет еще.
Он подошел к перилам с внутренней стороны балкона и заглянул за край. Он ожидал увидеть что-нибудь — возможно, какое-нибудь непонятное хирургическое оборудование, — но посреди комнаты была только пустая серая яма с гладкими стенами. Он вздрогнул. Воздух был холоднее, чем в любой другой части гнезда, которую он посещал до сих пор, с привкусом лекарств, напомнившим ему о палате для выздоравливающих на Деймосе. Что заставило его вздрогнуть еще больше, так это осознание того, что некоторые из раненых — и некоторые из погибших — были едва ли старше тех детей, которых он навещал всего несколько часов назад. Возможно, некоторые из них были теми детьми, которых забрали из детского сада после его визита, и которые благодаря новым имплантам получили боевые навыки.
— Что вы собираетесь делать? Вы знаете, что не сможете победить. Уоррен потерял лишь малую толику своих сил в этих боях. Вы выглядите так, словно потеряли половину своего гнезда.
— Все гораздо хуже, — сказала Галиана.
— Что вы имеете в виду?
— Вы еще не совсем готовы. Но я могу показать вам через минуту.
Ему стало еще холоднее, чем когда-либо. — Что значит "не совсем готов"?
Теперь Галиана пристально посмотрела ему в глаза. — Вы получили серьезное ранение в голову, Клавейн. Входное отверстие было небольшим, но внутреннее кровотечение... оно убило бы вас, если бы мы не вмешались. — Прежде чем он успел задать неизбежный вопрос, она ответила за него: — Мы ввели вам в голову небольшую дозу лекарств. Они очень легко устранили повреждения. Но мне показалось предусмотрительным позволить им расти.
— Вы поместили репликаторы в мою голову?
— Не стоит так ужасаться. Они уже растут — распространяются и взаимодействуют с вашей существующей нейронной сетью, — но общий объем глиальной массы, который они потребляют, невелик: всего несколько кубических миллиметров по всему мозгу.
Он подумал, не блефует ли она. — Я ничего не чувствую.
— Вы не почувствуете... еще минуту или около того. — Теперь она указала на пустую нишу в центре комнаты. — Встаньте здесь и посмотрите в пространство.
— Там ничего нет.
Но как только он заговорил, то понял, что был неправ. В яме что-то было. Он моргнул и перевел взгляд куда-то еще, но когда снова перевел взгляд на яму, то, что, как ему показалось, он видел — молочное, призрачное, — все еще было там и с каждой секундой становилось все отчетливее и ярче. Это была трехмерная структура, сложная, как упражнение по сворачиванию белка. Переплетение петель, соединяющих ветвей, узлов и туннелей, встроенных в призрачную красную матрицу.
