Когда цветёт багульник

Люба напрасно боялась, всё, конечно же, повторилось. Она горела, как костёр из хвои сосен, стекая и искрясь смолой по веткам. Опять таяла от счастья, дрожа от страсти и любви. Пока их постелью, были только листья, позже Славка нарубил сосновых лап. И только зима загнала его в кабину. Он краснел и извинялся. Она вся такая правильная не смогла бы ответить сейчас на простейший вопрос человечества, что такое хорошо и что такое плохо. Для неё всё, что делало её и его счастливыми, было хорошо и правильно.

— Девочка моя, я понимаю, что это пошло, но выхода нет. Я бы мог тормознуть у библиотеки, но это поставит тебя под удар. Зек и есть зек. В мозгах людей стереотипы не поломаешь. Я захожу в аптеку, если там народ, то от меня шарахаются, как от прокажённого, хватаясь за сумки и глядя мне в след с такой ненавистью. А кому я, что сделал плохого?— оправдывался, смущаясь Славка.

Люба предположить не могла, что пропахшая солярой и бензином кабина и его шофёрский, зековский ватник будут так милы и романтичны. Это продолжалось всю зиму. Снежная завьюженная дорога. Шла бы по ней и шла. Хотя она страсть, как не любила это время года, но в этот год не жалела о её снежном и ледяном присутствии на земле.

— Не любишь? Почему? Это ж — зима! Красиво! — Допытывался он, грея дыханием её озябшие руки.

— Потому, что не люблю.— Упёрлась Люба и чего спрашивается в ней красивого-то? Ноги в сугробе, сверху тебя тоже сугробом пытаются небеса завалить, руки в неимоверной толщины рукавицах, нос не вытереть... Бр-р!

Славка смеялся, прижимая её к себе. Безумно радуясь той крепкой ниточке, что связала их. Ей же было непонятно, как он вообще выкручивается зимой в своей старенькой казённой одежонке. "Ну, хорошо, это сейчас я принесла ему тёплое офицерское бельё отца, толстый свитер, шерстяные носки и овчинные рукавицы, а как раньше? Слава Богу, что холода пошли на убыль и скоро сойдут на нет. До конца зимы осталось каких-то несчастных недели две не больше, а, значит, почти весна". Настроение было всегда сказочно хорошее. От присутствия в её жизни Славы и Вани, от приближения весны. Дорога и земля по краям её подсохли. Только, пожалуй, в низинах ещё чернела сырость. От них под напором солнечных лучей поднимался в воздух лёгкий пар. От чего воздух был пропитан запахами тёплой земли. Первая молодая изумрудная трава ковром рассыпалась с обеих сторон. А зеленеющая тайга... Наступает день, когда голубое небо, первая трава и малюсенькие изумрудные листочки на деревьях сливаются в одну сказочную картину от которой нельзя оторвать глаз...

Ох, лучше б не ждала Люба ту весну... С тех пор прошло их почти пятнадцать. За окном опять шумит сирень. В это время особенно тошно. Днём работа, а ночью подушка принимающая её рёв и обиды. Так себя стало жалко! Она вытерла мокрое от слёз лицо. Так! Всё! Пора завязывать с воспоминаниями. Надо подниматься. Всё равно не уснуть. Скоро на работу. Немного тревожно. Взяли на богатую фирму уборщицей. Деньги хорошие. На такое счастье и не надеялась. Работы-то всего ничего, кабинет президента, да приёмную убрать, а получка в три раза больше её основного оклада. Зарплата на заводе — слёзы. Без денежных родителей и мужа пропадёшь. Сегодня первый день, как оно там будет?

Терёхин опять поднялся, сел на край кровати, дотянулся до стакана, допил коньяк и вздохнул. "Несчастная, бедная женщина, что она со мной видела, это надо же было меня так слепо любить". Он дошёл в своих воспоминаниях почти до самого конца. Кабан, долго ждавший случая, всё же подловил Славку, не спустив ему женщину. Только Люба этого не знала. Тяжело раненый, умирающий Терёхин три месяца провалялся на больничной койке в лазарете. Когда он сел за баранку, то Любы на дороге уже не было. На библиотеке висел замок, а в их квартире на четырёх хозяев финского домика, жила уже совершенно другая семья. Славку ждал сухой ответ на вопрос: "Куда съехали прежние жильцы?" "Уволились и уехали, кажется, в Москву". Всё. Следы он их потерял. Зеку найти их и получить информацию, было не под силу. Освободившись, сразу, конечно, искать не мог, надо было куда-то приткнуться, устроится на работу. Поиски начал через год, но усилия были потрачены впустую. Как под копирку написанные строки казённых писем извещали, что такой адресат в Москве не проживает. Терёхину не хотелось верить что Любу и сына, он потерял. Это было страшно несправедливо. Он не мог и не хотел понимать такого. Вскоре, с развалом страны, поиски вообще прекратились. И уже никто никого не искал. Славка понял одно. На кону другая жизнь. И в этой жизни, для того, чтобы жить и искать — нужны деньги. Другие ценности, подходы и стандарты вдруг появились у людей. Рушился привычный уклад. Разлетался в тартарары мир. Психологи твердят: "Чтобы достичь желаемого, достаточно чётко обозначить цель, продумать алгоритм движения, составить план достижений, и не виляя придерживаться его реализации. И ни в коем случае не сомневаться! Тогда рано или поздно выберешься из любого жизненного лабиринта". Именно так поступил и Славка! Решив, что хватит ему без толку испытывать судьбу и тыкать в небо пальцем. И так уже безвозвратно ушло море времени и сил. Он, медленно разорвал все бестолковые, скупые ответы на его запросы, бросил клочки с моста в реку и вернулся в тайгу. Обосновался рядом с дорогой, по которой она ходила. Полянкой с пожухшей постелью из сосновых лап, что он для них наломал. Спрятанным от людских глаз озером, тем самым, что Любаша ему показала. По его берегам по-прежнему гуляли глухари. Постояв у той сосны, возле которой отбил он Любу у Кабана, ласково поглаживая по тёплому стволу шершавой рукой, заскрежетал зубами, а потом, наклонившись и сорвав пригоршню перезрелых ягод в траве, определился со своей жизнью. "Всё или ничего!"— решил Славка и занялся делом. Первым он приобрёл леспромхоз. Платя начальнику зоны, которому тоже не легко было выкручиваться в таких условиях, покупал практически задарма заключённых на работы по лесоповалу. Следующим приобретением стал брошенный военный городок, тот самый, где она жила. Он сделал там элитный клуб с вертолётной площадкой. Дальше, больше. Список пополнили пилорамы и деревообрабатывающие заводы. Мебельные фабрики и даже ликёроводочное производство. Чиновники, не умея работать в некомфортных условиях, бросали всё. Чай государственное. Душа не болела. Славка за бесценок и взятки скупал и разворачивал свой бизнес. Семьи не было, деньги тратить не на кого, времени навалом. Всё шло в дело. Потихоньку, полегоньку бизнес пошёл в гору. По железным дорогам шли эшелоны с древесиной, а ему всё не было покоя. Чем преуспевающий человек отличается от неудачника? Совсем не способностями и яркими идеями. Это только хорошее приложение к другому, а конкретно, к смелости и готовности сделать ставку на свои силы, пойти на просчитанный риск и действовать. И он действовал. Дело процветало. Теперь у него были деньги. Он мог уже хорошо платить за поиски. Но воз не желал сдвигаться с места. Не найдя Любу, он расшибал лоб в работе расширяясь и внедряя последние методы обработки и новейшее оборудование. Скупая магазины переоборудовал их по своему профилю. Открывал отремонтированными, торгующими мебелью и материалами для строительства. Тайга стала тесна, и он перебрался в столицу. Почти все помощники за небольшим исключением пришли с ним из Сибири. Около него были все от начальника лагеря, начальника милиции и до бывшего директора леспромхоза. Всякое случалось. Была и борьба. Удачи и потери, не без этого. "Чем дальше в лес, тем больше дров..."— Так говорят в народе. Приблизительно так оно и было. Подминая под себя всё и вся, шагая только вперёд и ставя во главе угла одну цель — деньги, Славка не отступал от советов психологов. Как они говорят: "Поставь цель, правильно оцени ситуацию, решительно действуй — и успех неизбежен!" Он стал тем, кем стал, но к Любаше и, как он надеялся Ване, ближе не подошёл. Сколько раз в год ему знакомые и друзья желали, чтоб сбылись все мечты, но текли на счета в банки деньги, а в отношении семьи они никак не желали воплощаться. "Ничего,— убеждал он себя,— наши мечты и стремления воплощает в жизнь наше же подсознание. Именно оно направляет нас по пути, который приводит почти всегда к желаемой цели. А чтобы оно знало маршрут, я ясно формулирую желание — Люба и сын. И мне до лампочки подключается оно к информационному полю Земли или задействует мои скрытые возможности, лишь бы работало". Иногда накатывало отчаяние: "Зачем всё это и кому?— стонал он, схватившись за голову.— Психологи врали и болтуны. Время нелёгкое, голодное. Где она, как она. Что с Ваней?" Но наступало утро и слабость, и отчаяние проходило. Он работал дальше над тем, как расширить империю и сделать денег ещё больше, а жизнь богаче. И опять всё катилось, как по маслу до одного вечера, когда ему будет невтерпёж от десятка домов во всех частях света, географию можно изучать, но это не приближает его к счастью, потому, что тоска сидит в нём самом. Зачем ему всё это ведь живёт он практически в этом вот поместье в Подмосковье. А сердце рвётся на лесоповал, где среди вековой тайги осталась мягкая и душистая сосновая постель и берущий в сказочный плен любви багульник.

С рычанием он метался по широкой кровати, даже не раздеваясь сегодня. Какой на хрен сон. Если она где-то рядом. Ванька непременно с ней. Не мог он в ней ошибиться. Даже мысли не допускал, что Ваньку она бросила. "Он с Любой, непременно с Любой".— Уверял он себя. Спустился на кухню. Выпил воды. Авось полегчает. Вернулся и опять ничком упал на постель. Уткнулся лицом в подушку, но вместо сна, перед глазами опять поплыла тайга. Мелькающая под колёсами дорога и яркие ковры по обочинам сибирских подснежников, растущих большими нежными полянами— семьями: жёлтые, синие, фиолетовые. Хочется выскочить из машины, упасть в тот рай, напиться из тех огромных пахучих чашек живительной росы, услышать гудение шмеля и загудеть самому, на всю катушку. Как это было давно и как было хорошо ему там и спокойно. Какими вязанками он рвал ей оранжевые красавцы жарки, подкладывая под дверь. Гордые царские головки их жалобно клонились, от первых ранних солнечных лучей, пока он нёс их до неё. С их ярко оранжевых лепестков падала на его грубые, не вымывающиеся от мазута и масел руки роса. Или багульник. Как можно пропустить багульник! Горящие на склонах сопок и просто вдоль обочин, розовыми облаками кусты. Ломал вязанками, заваливая её в кабине лесовоза розовыми, неимоверно пахучими цветами: "Я принёс тебе цветы,— смотрел он на неё сквозь голые тонкие веточки, облепленные розовыми нежными лепестками,— Хотя ты сама, как цветок, только ещё нежнее и красивее!" Что она говорила? Вот ведь забыл... Вспомнил! "Зачем так много Славочка?!— шептала Любаша утопая счастливым смехом в цветах.— Багульник не цветы, это сама Весна и Любовь!" "Тогда они только твои!"— улыбался Славка, целуя любимую женщину. Ведь это было, не приснилось же. Такой поток чувств. Больше никогда, никому ему не хотелось подарить весну. Напоить из головок-чашечек подснежников или кинуть женщину на манящий любовью ковёр из цветов... Неужели одиночество кончилось и он её нашёл? Какой, интересно, теперь Ванька? Что получилось из того маленького цыплёнка? "Губы раскатал, обрадовавшись. Ничего себе заманчивую картину нарисовал, не подумал дуралей старый о другом,— одёрнул он себя.— А что, если она замужем и у Ваньки давно другой отец? Ведь прошло много лет, всё сто раз могло поменяться..." Страх, подняв, согнал с кровати, кинув к окну. Он стоял ссутулившись. Потом метнулся к шкафу, подёргал ящики, ища сигареты. Нашёл. Жадно зятянулся. Тысячу лет не курил. Нет, нечего раньше времени радоваться. Он ничего не знает о ней, о том, как жила она это время. Всё правильно, она запросто может быть замужем и у Вани отчим или он называет его даже отцом. Скорее всего, так и есть. У неё своя семья, свои дети. А может, и Ваньки-то с ней нет. С чего он так уверен, что она не отдала его в детдом? "Чёрт надо было дать Сергеевичу задание узнать о ней сначала всё, а не лезть напролом.— Ругал он себя, на чём свет стоит.— Утром же сделаю это, не откладывая в долгий ящик". Если идёт работать уборщицей, значит, не сладко живётся. Хотя получают они у него не меньше начальника отдела на госпредприятии. Ещё в очередь на места стоят. Завтра, нет, сегодня, он должен о ней всё знать. Уже сегодня. Светает. Подойдя опять к окну, откинул штору, пуская в комнату зарождающийся рассвет. "Надо поторопиться. Она должна уже сегодня выйти ко мне на работу".— Вспомнив об этом, ухнуло сердце. С трудом справляясь с волнением, принял душ и, напившись кофе, поехал пораньше в офис, очень хотелось застать её ещё в кабинете: "Узнает, она меня или нет и, как пройдёт наша встреча?"— маялся он, глотая таблетки, чтоб успокоиться и с нетерпением, подгоняя водителя. Тот удивлённо поглядывал на шефа, ничего подобного раньше не позволяющего себе.

С вылетающим сердцем распахнув дверь кабинета, он замер на пороге, точно споткнулся. Люба действительно была ещё там. Такая же худенькая. От чего ему показалась ещё меньше ростом. Рабочий зелёный комбинезон был ей немного великоват, а длинный козырёк фуражки накрывал лицо. Под неё же она прятала и волосы. Огромные резиновые ярко розовые перчатки скрывали руки до локтя. Это, безусловно, была она. Славка наблюдал за ней, прислонившись к косяку. Он даже не заметил, что улыбался, просто не сводил с неё глаз, белея и краснея попеременно, гадая, что будет, когда их взгляды встретятся? "Вот сейчас, уже рядом..." Но она даже не посмотрела в его сторону. Просто делала своё дело, натирая мебель и протирая паркет. И когда подобралась, елозя тряпкой к вросшему в паркет Терёхину, не поднимая головы, попросила перейти на другое место. И всё. "Может, так и лучше,— успокаивал он себя,— я немного о ней узнаю, подготовлюсь. Чтоб не было с бухты барахты, как здрасте вам".

— Саша?— вызвал он секретаря,— Леонида Сергеевича ко мне и немедленно.

Саша, глянув на возбуждённого шефа, ринулся исполнять. "Чем чёрт не шутит, Сергеевич ведает безопасностью, значит, вопрос не из лёгких". Через пятнадцать минут тот входил в дверь кабинета.

— Сергеевич у меня к тебе дело,— показал на стул отставному полковнику Терёхин.

— Слушаю.

— Ты главный за безопасность?— однако, уйдя от прямого ответа, пошёл в плавание шеф.

Полковник приподнял на столе ладонь, что означало для знающих его растерянность, непонимание, волнение...

— Ну да, а в чём собственно дело?

Терёхин ткнул пальцем в грудь.

— Во мне.

"Вот тебе раз!" Сергеевич побелел.

— Не понял, я просмотрел и есть прямая угроза?

— Какая угроза, ты о чём?— не понимающе таращил глаза Терёхин.

"Тьфу, тьфу!" Сергеевич шумно выдохнул:

— Тогда я весь внимания.

Терёхин наклонился к нему и прошептал:

— Мне нужно всё знать. Слышишь, всё. До мелочей.

"Батюшки, что происходит?" Сергеевич, видя волнение шефа, больше не таращил глаза, а осторожно спросил:

— О ком?

Терёхин ещё больше разволновавшись, обвинил Сергеевича чёрте в чём и продолжил: