Судьба всегда звонит дважды

— Я уже чувствую, — кряхтит она.

— Ну, ты долго там копаться будешь?

Она со зла дергает ногой, лыжа проваливается еще глубже, стопу больно выворачивает.

— Ай!

— Что там у тебя?!

— Лыжи глубоко ушли! Вытащить не могу! А ногу больно...

Он в одно мгновение выстегивается, падает рядом с ней в снег на колени.

— Не дергайся, я сейчас! — руки запускает куда-то в глубину снега. — Упрись мне коленом в руку!

Щелчок, нога освобождается, потом он отщелкивает и вторую лыжу. Маша вытягивает ноги, морщится.

— Как ты?

Неужели беспокоится?

— Нормально. Но лыжи глубоко, придется копать.

— Выкопаем, лыжи — не картошка, — отвечает он задумчиво. Стоит над ней на коленях, сама Маша, как в перине, лежит в пушистом снегу.

— Слушай, ну ты же понимаешь... — тон его неожиданно нерешителен. — Что я не могу не воспользоваться... сложившейся ситуацией.

Задирает очки на шлем, поднимет ее очки так же. Теперь видно глаза. Он наклоняет голову, как будто что-то оценивает.

"Сейчас поцелует" — мелькает в голове паническая (какого черта, не сама ли ты этого хотела, Маша?!) мысль. Наклоняется медленно, все так же чуть повернув голову. Когда двое, которые собираются поцеловаться, оба облачены в шлемы и очки, вздернутые на лоб, к этому процессу надо подходить внимательно и не торопясь.

Бас прицелился точно. И когда их губы разделяло уже совсем немного, она резко отвернулась, царапнув оправой своих очков о его.

Он выдыхает ей куда-то мимо губ, обдавая теплым воздухом щеку, ухо, шею.

— Маш, что за детский сад?

— Слезь с меня!

Он чуть отстраняется.

— Маш, но ты же....

— Слезь с меня, ты тяжелый!!!

— Слушай, но ты же... я же тебе... Мне показалось, еще там, в Канаде... что я тебе нравлюсь?..

— Когда кажется — креститься надо! Слезь, я кому сказала!

Он резко садится.

— Все-все! — даже руки поднимает перед собой в примирительном жесте. — Извини, дурак, не понял, напридумывал себе всякого. Погорячился, был неправ. Приношу свои извинения!

Встает, протягивает руку, помогает ей выбраться из снежной перины. Потом они вдвоем выкапывают из-под снега лыжи. Маша бросает на него косые взгляды. Он так быстро согласился, что это кажется странным... и обидным! Черт, она сама запуталась — в себе и в нем!

Мария слишком недолго была знакома с Василием, чтобы понимать: такая мгновенная и безоговорочная капитуляция означала одно — силы противника отходят на заранее подготовленные позиции, чтобы перегруппироваться и нанести вероломный удар с другой стороны.

______________

Блицкриг был проведен согласно всем правилам военного дела — молниеносно и сокрушительно. У нее не было ни малейших шансов. Впрочем, очень похоже было на то, что все свои шансы она утратила еще в момент первой встречи. И ни доводы разума, ни девичья гордость ей бы не помогли.

Он ввалился к ней в номер вечером. Вернул камеру и потребовал показать фотоматериал. Что тут скажешь? Она привыкла к тому, что райдеры имеют на это право.

В тесном номере, большую часть площади которого занимала кровать, ноутбук был устроен именно на ней. Бас, не спросив даже разрешения, плюхнулся на живот перед ноутом. Но, разумеется, ему потребовалась помощь, он вдруг стал неожиданно криворук, и ноутбук у Маши "не такой", и "покажи мне, как перевернуть", и "как все неудобно тут у тебя, что за программа дурацкая". Пришлось сначала сесть рядом, потом, плюнув на все, свой комфорт дороже, растянуться так же на животе, перед ноутом. Рядом с ним. Это было начало конца.

Спустя пять минут крышка ноута захлопнута. С легким неделикатным стуком Бас сметает его на тумбочку. И подминает Машу под себя. Мысли о сопротивлении даже не успевают оформиться в голове — во-первых, он здоровенный, физически крепкий парень, спортсмен. А во-вторых, он ее целует. А целоваться Бас умеет, и она с ним целоваться хочет, себя не обманешь. Это последнее подобие связного умозаключения. Дальше — только реальность, данная ей в ощущениях. Ощущениях его губ, языка, пальцев.

В себя Маша пришла уже голая по пояс. И ведь даже не осознала, когда именно он успел... Не целует, не прикасается к ней. Смотрит.

— Бас? — тихо, голос плохо слушается.

Он поднимет на нее глаза. И выражение в этих и без того невозможных глазах, этот взгляд — мужской, тяжелый, с откровенно читающимся желанием — все это вызывает чувство, сходное с головокружением.

Он произносит что-то — также тихо и неразборчиво.

— Что?

— Я хотел их... тебя такой... увидеть... с того момента, как... тогда, на балконе... мы встретились первый раз, помнишь? — он говорит негромко, сбиваясь, пытается смотреть ей в лицо, но взгляд упорно сползает ниже. — Так пялился на твои... на твою грудь... думал, ты решишь, что я маньяк какой-то...

— На грудь? Я думала, ты на камеру смотрел...

— Ну да, — хмыкает он. — Конечно, на камеру. У тебя такой... — он переходит от слов к делу. Его руки на ее груди, задыхаются оба, — "Никон" шикарный...

Дальше разговор снова прекращается — у Баса слишком занят рот, чтобы говорить. В какой-то момент остро начинает мешать его одежда, сказать об этом не получается — слов нет, воздуха нет, да и губы ее тоже заняты. Молча тянет вверх его футболку, Бас понимает без слов, секундный дисконнект тел, снятая футболка, брошенная наугад, снайперски точно приземляется на угол трюмо. Прикосновение к его обнаженной груди своею приносит с собой обжигающую мысль: "Мало!". Мало такого прикосновения, хочется чувствовать его всей кожей, всем телом. Все тряпки долой!

— Что за пряжка у тебя идиотская! — жалобно, едва не ломая ногти о строптивый металл на ремне. — Я не могу! Не получается...

— Машунь, погоди... Я сейчас, я сам...

Перекатывается обратно на спину, очень споро расправляется со своими штанами. Одно движение — и глухо звякает об пол пряжка ремня на отброшенных джинсах, а на нем из одежды остаются лишь трусы.

— Они, оказывается, синие...

— Что?!

— Резинка — оранжевая... А сами они синие... Я тогда же, на балконе, когда мы познакомились... заметила... резинка торчала из-под пояса... Думала, трусы оранжевые... забавно.

— Ты что... — поворачивается на бок, подперев голову рукой, — думала о моих трусах?!

— Эээээ... — а толку-то уже скрывать?! — Да!

— А я-то надеялся, что ты думала о содержимом моих трусов...

— Бас!!!

— Что — Бас?.. — придвигается ближе. — Я вот совершенно не в курсе, какое ты носишь белье... Но регулярно думал о его содержимом.

У нее перехватывает дыхание, от его слов и от того, как ловко он расстегивает пуговицу на ее джинсах.

— Пора посмотреть самому...

Рассмотреть Машины трусики ему не удалось — белье снялось вместе с джинсами. Маша осталась, в чем мама родила, а Бас снова выпал из реальности. Замер, будто даже дышать перестал. И лишь глаза жили своей жизнью — его тяжелый взгляд прошелся по ней, мимолетно мазнул по лицу, ниже плеч задержался, Бас как-то странно дернул щекой. Потом дальше, взгляд спустился ниже пупка, обладатель взгляда хрипло выдохнул. Потом еще ниже, к коленкам и снова метнулся наверх, смотрит, не отрываясь, и молчит.

— Бас?.. — дальше молчать под его взглядом уже просто невозможно.

— Блин, Машка, — он это не сказал — выдохнул. — Ты такая красивая...

И он наконец-то накрыл ее собой.

Нереальный кайф приносит все. Его тяжесть, хотя он и опирается на предплечья, стараясь не ложиться на нее целиком. Его прерывистое дыхание, прямо ей на ухо. Его щека, прижимающаяся к ее, такая гладкая, что становится понятно — брит не более часа назад. Его влажные плечи под ее мятущимися пальцами.

И то, как двигается его спина под ее скрещенными лодыжками. И как он растягивает ее, и как наполняет. И там, где они соприкасаются... и не только там, но и просто — там, где кожа к коже. Происходит какая-то диффузия, взаимное проникновение на клеточном уровне. Он просачивается ей в кровь, бежит по венам, и хочется, чтобы это движение было вечным. Чтобы он не останавливался.

Но все заканчивается. Он оглушает ее не удержанным стоном в ухо, спина вздрагивает, он пульсирует внутри. И тут же все становится обидно-обыденно. Магия рассеивается. Он как-то аккуратно покидает ее, неспешно откатывается в сторону. В наступившей тишине отчетливо слышен влажный звук шлепнувшегося на пол рядом с кроватью презерватива, удовлетворенный вздох.

Как горный ручей в ливень, глаза моментально набухают слезами. И умом она понимает, что глупо, но эмоции в кои-то веки берут вверх. Черт, ну почему так?! Ну откуда это чувство, что ее использовали, и все закончилось, не успев начаться?! Где ее всегдашние разумные мысли о том, что партнер сегодня хорош или, наоборот, не на высоте? Где спокойная, приятная расслабленность? Почему у нее такое чувство, что она вывернула наизнанку душу, а он просто трахнулся?! И вообще — зачем она поддалась, почему не остановила его?! Все испортила к чертям, и стало только хуже!

— Спасибо, Маш. Было офигенно.

Она говорить не может, комок в горле. Да и что ответить? Пожалуйста, обращайся? Она может лишь молчать и тихо слизывать сбегающие с губам слезы. Бас мягко притягивает ее к себе, прижимает к влажной груди. Его пальцы касаются ее лица, и в ту же секунду он стремительно отдергивает их, будто коснулся не соленой влаги на девичьих щеках, а кипятка. Приближает лицо, смотрит неверяще. Качает головой, отрицательно.

— Нет. Не может быть. Не может быть, чтобы я сделал тебе НАСТОЛЬКО больно!

— При чем тут... это? — ей удается протолкнуть слова сквозь ком слез в горле.

— Тогда какого черта ты ревешь?!

А ей вдруг становится пофигу — кем он ее посчитает, что подумает. Она устала с собой бороться, а тут еще и с ним приходится...

— Так все закончилось... быстро... А я так долго этого ждала... — в конце она не выдержала и совсем некрасиво шмыгнула носом.

— Долго ждала?! Вот врушка! А кто мне заливал, что мне показалось, там, в Канаде, а?

Она в ответ лишь повторно шмыгает носом. Капитуляция малого того, что полнейшая, так и еще и позорная.

— Маш, — он притягивает ее к себе плотно, обнимает крепко-крепко. И шепотом на ухо: — Дай мне пятнадцать минут, а? И все будет, и еще лучше, чем в первый раз. Ну, Маш? Пятнадцать минут? Даже, — его ладонь опускается ниже поясницы, сжимает упругую округлость — десять. Десять минут. Машенька, ну разве десять минут стоят того, чтобы из-за этого плакать?

Она не находится, что возразить, и лишь смущенно утыкается ему носом в шею.

Спустя продекларированные то ли десять, то ли пятнадцать минут Маша выяснила, что целоваться Бас умеет по-разному. И в разные места...

И не то, чтобы так ей делали впервые. И не то, чтобы она стеснялась раньше. Но ТАК она себя никогда не вела. И ноги так не раздвигала, и не прогибалась так под чьими-то поцелуями. И пальцы так плотно давят на его затылок. Никаких мыслей в голове. Только собственное громкое дыхание... его губы... и от них кверху... волнами. Дрожь, тепло, потом совсем горячо... А потом — оргазм. Нет, даже не так. ОРГАЗМ. Мир перестает существовать на какое-то время.

— Маш?..

— Ммм...

— Тебе было хорошо?

— Ммм.

— Ты можешь какой-то другой звук издать?! Кроме "ммм"?

— Ммм...

— Маша!!!

Она с трудом приоткрывает глаза. Хотя его не видит — Бас обнимает ее сзади.

— Васька, я отключаюсь...

Почему с губ сорвалось это имя, вместо привычного "Бас" — непонятно. А думать об этом нет сил. Но Бас на это тоже не обращает внимание. Его беспокоит другое.

— Что значит — отключаюсь? Ты что — спать собралась?

— Ммм...

— Маша! Какое "спать"?! А как же я?!

Его слова очень недвусмысленно подтверждает твердое и горячее, что прижимается к ней ниже спины. Но все равно... глаза закрываются сами собой.

— Вась, извини... Я засыпаю...

— Так! Я понял! Можешь делать все, что тебе угодно, — под эти слова он деловито шуршит упаковкой фольги, и ведь явно не конфету разворачивает! — Ты можешь спать, и даже храпеть, а лично я буду... — одно плавное движение — и он уже внутри, — трахаться! — заканчивает сердито.

С ее губ помимо воли срывается вздох удовольствия. Он подсовывает одну руку под нее, накрывает в момент налившиеся тяжестью груди, своими длиннющими пальцами прихватывает и без того растревоженные его предыдущими прикосновениями соски. Двигаться начинает, медленно, неспешно. И на ухо, тоном, за который его сиюминутно хочется придушить:

— Спокойной ночи, Машенька. Спи сладко.

А ведь действительно — сладко... И когда она начинает двигаться ему навстречу и тихонько постанывать...

— Что, Маруся, не спится?

Она прибьет его потом, после...

— Ну, раз ты все равно не спишь, Маша...

Подхватывает ее бедро, закидывает на свое. А потом, пальцами — туда, где раскрыто и раздвинуто. Маша охает, пытает опустить ногу, он не позволяет.

— Не надо!

— Почему? — палец начинает двигаться — легко и так же неспешно. — Тебе же понравилось?..

— Бас!.. Ну я же... — как сказать?! А пофиг, прямым текстом, стесняться уже все равно поздно! — Ну, я же... кончила... там сейчас... не очень... приятно... — все равно говорить об этом как-то... неловко.

— Да?.. — а между тем, не перестает делать там это! — А я вот читал... что девушки... женщины... могут несколько раз подряд...

— По-моему, это вранье... — она плотно прижимается спиной к его груди в напрасной попытке как-то увернуться от его прикосновений. Хотя не так уж и неприятно, собственно...

— А давай проверим? — и тут он касается самого чувствительного места. Маша вздрагивает. А он ей тихо, до мурашек, хриплым шепотом на ухо: — Я осторожно... потихоньку...

Неприятно почти и не было. Почти сразу стало приятно. Потом — очень приятно. Потом она не выдержала, всхлипнула, не веря самой себе:

— Сейчас кончу...

— Подожди... — она его не видит, только слышит и чувствует, и это почему-то заводит еще больше. Движения пальцев чуть замедляются, становятся легче, невесомее. — Подожди меня, Машенька. Не торопись. Со мной, хорошо? Только со мной...

После второго, теперь совместного оргазма, она смогла только повернуться к нему лицом, уткнуться носом во влажную грудь, благодарно чмокнуть куда-то в область сердца. И отключиться уже окончательно под его удовлетворенное:

— Ну вот, а ты говорила — вранье... Чистая правда.

_____________________

Утром она проснулась первая. И получила возможность вдоволь посмущаться, вспоминая вчерашнее. И сполна насладиться воспоминаниями. А еще — рассмотреть его, спящего.

Ночью они как-то расплелись во сне, и теперь Бас спал рядом, на спине. Спал тихо и как-то очень... безмятежно.

В свете пробивающегося сквозь неплотно прикрытые шторы солнца его волосы конкретно золотисто-рыжие. Такие же, как и брови — кстати, на удивление правильной формы, и короткие, но густые ресницы. Нос, под россыпью веснушек, оказывается замечательно ровный, идеальный, практически, нос. Губы — ничем не примечательные, обыкновенные. Разве что целуется он ими... как надо. Она легонько проводит пальцем по щеке — нет и следа вчерашней гладкости, шершавый.