Молодой раб не спал, он уже давно просто лежал с закрытыми глазами, а теперь открыл их. Он с интересом посмотрел на светлеющее небо, потянулся, через большую дыру в рубашке почесал голову и волосатую грудь (а заодно поймал какое-то кусачее насекомое и раздавил его), потом медленно вытянул руки, согнул ноги, поворочал головой из стороны в сторону — будто делал утреннюю гимнастику. Он отзывался на не имеющие смысла то ли чужеземное прозвище, то ли имя Кадет, Каддет — так оно удобнее произносилось на гиккейском языке, но сотенный надсмотрщик рабов по прозвищу Бык всем велел называть его Урод.
Кадет отодвинулся от товарища и легким гибким движением встал на ноги. Его цепи глухо звякнули, ударившись о каменистую твердую землю. Его товарищ, пожилой раб, по прозвищу Монах, тоже начал шевелиться, но делал это сонно, неохотно, не открывая глаз. Длинные вислые усы и седая бородка скрывали морщины, шрамы и гримасу недовольства на его лице. Потом он медленно сел, руками придерживая тяжелое деревянное ярмо, клонившее его голову вниз, и огляделся по сторонам.
— Кажется, еще рано говорить "Доброе утро"...— пробормотал он на лингве с почти безупречным произношением. У Монаха — потрясающий лингвистический талант, в который раз отметил Кадет.
— Сегодня — подходящий нам переход,— отозвался он тоже на лингве, чтобы их не поняли другие рабы. Часть ночи он снова обдумывал план побега.— Если я все правильно рассчитал, то — либо сегодня, либо завтра ночью нам надо бежать. Умирать я не собираюсь. И тебе не дам умереть.
— Я готов, — тихо сказал Монах по гиккейски и внимательно посмотрел на Кадета. Вчера вечером, когда Бык хвастался перед другими надсмотрщиками мастерством управления бичом, Кадету особенно досталось, но в основном — рукам, которыми он прикрывал лицо и грудь, и теперь Монах беспокоился, не ослаб ли товарищ. Кадет подмигнул ему, сел и, показывая, что у него достаточно сил, разогнул и опять согнул звено на своих ножных цепях.
— Мне опять приснился побег,— сказал он на лингве.
— Мы убежали? — спросил Монах. Его глаза были светло-голубого, очень редкого на этой планете цвета, и придавали его взгляду детское выражение открытости и доброты.— Впрочем, не говори.
— Я не стал досматривать сон до конца,— со смешком ответил Кадет. — Но у меня осталось хорошее предчувствие, а ты сам говорил, что предчувствие не подводит.
— Странно, что такой высокоорганизованный человек в своих суждениях ссылается на мнение слаборазвитого существа,— сварливо произнес Монах. — Не хочешь говорить — не говори.
— Не сердись, брат,— миролюбиво сказал Кадет. — Я ж тебе объяснял, что предчувствие — вполне научно доказанное явление...
— ...основанное на подсознательном интуитивном когортивном и многофакторном анализе действительности, — все тем же сварливым тоном закончил Монах цитату из какого-то справочника по психологии. — Пойми, я не боюсь. Не боюсь! — громко произнес он.— Просто мне нужно больше, чем тебе, времени, чтобы сосредоточиться. Чтобы мобилизоваться.
— Все будет нормально,— твердо сказал Кадет. — Укладывайся, время массажа...
После массажа Монах неторопливо поднялся на ноги и сделал несколько приседаний. При этом он изображал на лице удовольствие, растягивал губы в улыбке. На самом деле ему было больно, потому что его левой ноге нужна была еще по меньшей мере неделя покоя и точечного массажа, но выбора, понимал Монах, у них не было: если Кадет все правильно рассчитал, то завтра-послезавтра лагеря рабов перегонят на земли, подчиненные чугам, и тогда — конец. Конец их судьбам, а возможно и их жизни — почти никому не удавалось вырывался из рабства чугов. От тех, кто вырвался, знали, что еще ни один раб чугов не доживал до старости: как только мужчина-раб не мог работать за двоих, а последний ребенок женщины-рабыни достигал семилетнего возраста, их убивали. К слову сказать, рачительные чуги даже костям рабов нашли применение — из них они варили свой знаменитый на всю Гиккею клей, Императорский клей. А мясо, срезанное с тел мертвых рабов, в Империи чугов консервировалось и шло на прокорм прожорливых собак-пастухов.
Сейчас эти собаки широким подвижным свободным кольцом охватывали лагеря рабов. Почти каждую ночь кто-либо из рабов или рабынь выбирал быструю смерть, перешагнув через пограничную веревку. Надсмотрщиков это нисколько не волновало — беги, жалкий раб! — рабов было много, очень много, потому что приплывающие в порт Дикка работорговцы продавали их необыкновенно дешево — на соседнем огромном континенте, Зеленых Землях, вот уже пять лет шли войны, и пленных было не счесть. Другие, но такие же беспощадные, как чуги, племена подчиняли себе территории и народы: здесь, на планете Гиккея, было раннее Средневековье, по классификации Цивилизованного Пространства.
Вот сейчас засвистит призывную мелодию дрессировщик, и собаки ринутся со всех границ лагерей к нему — за свежим кормом. Последние две ночи Кадет устанавливал с собаками-людоедами ментальный контакт.
Монах пригладил волосы на голове. Стричь или как-нибудь заплетать волосы рабам запрещено. И бриться тоже. Так их легко даже издали отличить от чугов, всегда бритых и наголо стриженных. И делает похожими на вечных врагов чугов — гилей Королевства Стерра. А у Кадета безволосое лицо и шея, как у гиля, и это раздражало многих чугов.
— Ты здоров, Урод? — зычно крикнул издали надсмотрщик Бык, отвлекаясь от своего основного занятия — воспитания рабов своим бичом. Никакой насмешки в его голосе не было — только искренний интерес. Вот уже третью неделю медленного пути каравана рабов по неровному плоскогорью от порта Дикка к границам владений чугов он ежевечерне избивал Кадета бичом, и каждое утро интересовался тем, как он себя чувствует.
— Нет, все-таки он ревнует, — сказал неделю назад Монах, — ведь за многие годы его честной службы ты — первый раб, а возможно — вообще первый человек, который выше его ростом и, как он подозревает, равный ему по силе. Да еще у тебя не растет борода. Если бы ты был просто одним из нас, он бы забил тебя сразу, на второй или третий день пути, на очередном привале, чтобы напомнить всем остальным, что их жизнь ничего не стоит. Но ты — купленный раб, чужая собственность, а собственность, свою и чужую, чуги почитают выше всего. Возможно, Каддет, собственность — это их божество. Поэтому искалечить тебя, испортить чужую собственность, нельзя. Приходится Быку терпеть и злиться от бессилия. Вот если бы ты напал на него...
В первую неделю пути Бык многое сделал для того, чтобы у Кадета была такая возможность, и чтобы он воспользовался ею: иногда вечером он не надевал на него цепи или ярмо на шею, а обходился не тугими петлями тонкого корабельного каната, или, словно нечаянно, оставлял в пределах досягаемости дерзкого раба свой маленький острый бритвенный нож, нож-кадык, а потом, будто внезапно вспомнив, бросался его искать под рваньем, одетым на Кадета... Он не понимал, почему Кадет ни одной из этих возможностей не воспользовался. Не понимали и другие рабы. Только друг, Монах, все понимал. Но две недели назад его нога была еще хуже, чем сегодня. И вот они, наконец, оказались на ничейной территории между землями королевства Стерра и Империи чугов.
— И все-таки я не понимаю, почему я так интересен Быку,— тихо ответил Монаху Кадет. — Здесь что-то другое, не эмоциональное, ну, — объяснил он, видя, что Монах не понял, — что-то более важное. Какая-то идея.
-Идея? — переспросил Монах. — Мысль, так? О, да, Быка мучает мысль,— улыбнулся Монах.— Это ужасно.
— Я здоров, Бык, — громко ответил Кадет, поднимаясь во весь свой хороший рост, чтобы позлить надсмотрщика — высокого, красивого, прекрасно сложенного. Бык ухмыльнулся и подошел к нему. Этот ритуал повторялся каждое утро после вечерней порки: Бык никак не может понять, почему его замечательный бич не может сотворить с кожей этого гиганта же самое, что творит с кожей груди и спины любого другого раба. Бык не имеет представления о возможностях биомедицины, самолечения и аутотренинга. Ведь боль можно просто отключить от сознания.
— Может быть, Урод, твой почтенный хозяин разрешит мне поиграть с тобой, когда увидит, как ты непокорен и неблагодарен, может быть, уже совсем скоро, через пять или четыре дня, — осмотрев следы бича на руках раба и опять разочаровавшись результатами своих трудов, со злобой сказал Бык. И эти его слова подтвердили догадку Кадета — совсем скоро они окажутся во владениях чугов. — А еще лучше, — твердил Бык, — если он послушает моего совета и продаст тебя мне. Я заплачу за тебя... тридцать Империалов!
Империал чугов — тяжелая большая монета из тусклого чугского золота, это пять золотых монет Королевства Стерра. У чугов много золота.
— У-у, это очень большие деньги, Бык!.. — восхитился Кадет. — Я горжусь такой ценой! И тебе будет не жалко тридцати больших золотых монет за удовольствие забить меня бичом? — спросил он, стараясь говорить как можно четче: все-таки, несмотря на все старания Монаха хорошее гиккейское произношение давалось ему не без труда.
— Глупая волосатая обезьяна, — возмутился Бык, — зачем мне тебя убивать просто так? Я бы устроил для нас поединок на мечах или секирах на Празднике Всех Вождей, который будет зимой, — мечтательно произнес он с улыбкой на своем красивом чеканном лице. Тщательно им самим выбритом: Бык следил за собой — вот сегодня на нем была надета новая синяя рубашка. Бык, почувствовав внимание, начал говорить громче, для всех, кто его слушал, а слушали его многие:
— Это великий праздник, на него придет много тысяч воинов, они разобьют лагерь около столицы, они будут хвастаться наложницами, рабами, золотом, зерном, оружием и собаками, а вечером при свете костров вожди устроят бой собак-людоедов, которые будут драться за живого раба, и прольется первая кровь. Потом будет День Большой Крови...Это день, когда наши Владетельные Господа будут сводить счеты между собой в поединках. А на другой день, по обычаю, победители боев будут показывать все свои приемы боя на рабах, сравнивать свое умение. Это очень интересно и красиво,— пояснил Бык прислушивающимся, — от правильного красивого удара в зрителей летят отрубленные руки, ноги, головы... Я умею красиво драться. Люди ставят деньги на удар, на время смерти раба...Можно выиграть много денег... И тут бы я объявил о поединке с тобой. Ты большой и сильный и очень уродливый... И, похоже, умеешь быть злым. А, Урод?.. Я бы убил тебя красиво, я бы прославился, я бы стал очень богатым, потому что, если тебя одеть, как благородного воина Короля Стерры, лорда, в железные доспехи, дать тебе длинный меч или большой боевой топор, придумать тебе какое-нибудь глупое дворянское имя, то может показаться, что ты умелый и опасный пленный враг, вожди разрешили бы... и нашлось бы много богатых дураков, которые поставили бы на тебя деньги, потому что я бы на арене начал хромать, как твой ученый приятель, и пару раз уронил бы секиру во время поединка... Если ты согласишься, я обещаю убить тебя быстро и без боли, Урод... И когда бы я тебя убил!..— горячо воскликнул Бык.
— И что тогда, Бык?
— Тогда мне дали бы Имя. Ты понимаешь, что такое Имя, Урод? Вот мне в детстве дали прозвище, неплохое прозвище Бык, я его заслужил силой и свирепостью, и я доволен своей жизнью, слава Великому Императору! А с Именем... С Именем меня кто-нибудь из вождей взял бы в свой отряд, — мечтательно произнес Бык и его жестоко-красивое лицо смягчилось. — Я хорошо умею драться. Я не хочу всю жизнь быть надсмотрщиком рабов. Я бы стал воином, а не остался пастухом. Меня выбрала бы женщина из приличной семьи, и у меня были бы дети. С Именами.
— Но у воинов опасная и короткая жизнь, Бык. И бедная. И разве вы, чуги, собираетесь воевать?— спросил Кадет
— Я не боюсь опасности, болтливый раб. А впереди — большая война, объявил наш Великий Император. А большая война — это всегда большая добыча.
— Бык, — сказал Кадет, — я — горный мастер, а не воин. Наверное, ты б убил меня на первой же минуте боя, а это скучно. И не принесло бы тебе славы.
— Боишься смерти, Урод?
— Мне нравится жить, Бык, — усмехнулся Кадет. — А тебе?
Взметнулся бич и опустился на спину дерзкого раба.
— Ну, для боя я бы тебя кое-чему научил... — Бык серьезно посмотрел на Кадета. — Чтобы публика поверила... Ну и разрешил бы тебе пару раз ударить меня по щиту... А еще я думаю, что ты лжец. Уж очень ты ловко двигаешься...
— Я много ходил по горам, Бык,— объяснил Кадет.— Там без гибкости никак...
— Ты лжец, Урод! — усмехнулся Бык.— Я знаю: ты убивал... У тебя взгляд человека уже убивавшего других. Поэтому я и купил тебя для владетельного господина Дор. Помнишь, как я торговался за тебя с пиратами? Даже твоего приятеля-хромца взял в придачу. А ведь он ни к чему не годен.
— Может быть, господин Дор пожалеет свои деньги,— сказал Кадет, — я много умею и знаю, зачем же мне умирать от меча? И я хочу еще пожить.
— Глупый Урод,— вдруг доверительно произнес Бык, смотря рабу в глаза, — да для тебя лучше умереть в бою, чем быть рабом у твоего почтенного хозяина... — С этими словами он снял запоры ножных и ручных цепей с Кадета, а с Монаха — ярмо. — Если надумаешь, позови меня уже сегодня, я научу тебя, как не понравиться твоему хозяину. Убить он тебя не убьет, пожалеет потраченные деньги, а продать согласиться... Ты подумай... Не потеряй свои вещи,— Бык показал на цепи и ярмо. — Кажется, это все, что у тебя есть...А ну, шевелитесь, собачье мясо,— гаркнул Бык на сгрудившихся рабов и пошел к кострам охраны, завтракать, похлестывая полураспущенным бичом попадающихся ему на пути.
— Уходи сегодня, обязательно уходи, мы сейчас на нейтральных землях, — торопливо зашептал Монах на лингве, — а пробежать тебе нужно не больше десяти часов, я знаю, ты можешь сделать это даже без еды, ты молод, пусть, как ты выражаешься, на пределе возможностей, но ты сможешь дойти. Держи путь на запад, в Королевстве Стерра нет рабства, чуги — их враги, тебя не выдадут...
— Никогда не был гладиатором, — задумчиво произнес Кадет.
— Не был кем? — Монах не знал этого слова на лингве.
— Бойцом на арене. А что будет, если я на арене убью Быка? Может быть, поменять планы? Стать гладиатором, заработать деньги на тотализаторе, потом нам выкупиться из рабства... — пошутил Кадет, хотя на самом деле отлично понял, что шутки кончились: наконец он добрался до Каменных Земель, северного континента планеты Гиккея, пора начинать заниматься делом. И почти автоматически он тронул висящий у него на груди под рваной рубашкой большой овальный амулет-диск, все его сокровище, его надежду. Амулет не тяжелый, как бы деревянный, исцарапанный и потертый, никто из воров на такой до сих пор не позарился, тем более, что по местным поверьям отнять силой амулет — большая опасность: берешь себе Судьбу человека. А вдруг у него страшная Судьба?.. — Как тебе такой план, дружище?
А Монах не ответил, сердито отвернулся, поднял свой узел с пожитками, нащупал в узле свою драгоценную Книгу и молча подождал, пока Кадет обматывался вокруг пояса и поперек груди своими цепями и надевал его ярмо. Эти цепи — понимал Монах — хоть какая-то защита от поперечных ударов мечом — если уже сегодня придется драться с надсмотрщиками. А ярмо неплохо защитит шею.
