Записки ведуна. Утопленник Васька и другие истории

А как это понял, так и способ осознал. След мой останется, конечно, но куда деваться, иначе не выйдет у меня ничего. Огляделся окрест, траву свою именную нашёл, остальные для ключа сразу подобрались, мелодию напел себе и пошёл работать.

С первой башни и начал сразу. Дело-то недолгое — нужными ключами двери открыть. Иду себе, травы собираю каждой башне свои, мотивчик заклинательный мурлыкаю под нос, а за спиной слышу, как души в небо уходят, и хорошо так становится, благостно... Паломникам не до меня — у них служба, а до туристов мне дела нет: им делать не хрен, ходят — пялятся, а у меня работа.

Обошёл весь монастырь против солнца, на первой башне кольцо замкнул, на труд свой поглядел: красота! Куда лучше вышло, чем я ожидал. Башни открыты, стены тоже, души в сиянии в небо чистое уходят, только те остались, кто ещё срок свой не отбыл. Да и им веселей стало — надежда появилась уйти, как время придёт.

Монах тот задержался, ко мне подлетел. Аура светлая, солнечная, хоть одеяние чёрным осталось.

— Благодарим тебя, — улыбнулся так скромно. — Благословил бы, да не могу: не в нашей ты епархии.

— Да не страшно, — отвечаю. — Вы по-доброму попросили, я по-доброму и помог. Живите теперь.

Он снова улыбнулся тихонько и к своим на небо отправился. А я на валун здоровый лёг, что возле родника был: на солнце греться, силы восстанавливать. Народ идёт мимо, косится, а не пристаёт никто, да и ладно.

Отогрелся, в монастырский двор зашёл — не через главные ворота, а боковые, для местных нужд, — пирогов взял, кваса, перекусил и дальше гулять отправился: деду подарок какой поискать.

Но осталось у меня ощущение, что придётся ещё к монастырю вернуться. Не закончена моя работа тут.

Чутьё меня не подвело.

На третий день пошёл я в посёлок короткой дорогой. Тихо идти, навки почти все делом заняты у старшой, никто по лесу рядом не идёт, дразнилки не дразнит.

Но окликнули они меня. Пораньше, чем до советного камня дошёл. Вдвоём показались, молча поманили.

Серьёзные обе, не до шуток им.

Я канаву перепрыгнул, на взгорок поднялся и пошёл, куда повели. Вели недолго — от дороги метров двадцать. Две сосны сухие, от одного корня, а на нижних ветвях колыбелька с душой младенческой. Спит душа, пока человечья ещё, а уже навье над ней власть берет потихоньку — зелень по тельцу проскальзывает. Мать от дитя отказалась, аборт сделала поздно, когда уж почти родиться должен был, да ещё и прокляла вдогон, что жизнь ей испортил. Не каждому такую смерть пожелаешь — заживо на куски разорванным быть, так хоть отпустить душу по-человечески. Примут его на небе, заслужил он. А здесь оставить — станет неприкаянным по лесу шататься: не лешак, не человек. Ни к чему это.

Посмотрел я, к навкам обернулся.

— Забрать могу, — говорю. — В храме очищу и отпущу на перерождение.

Они попереглядывались, потом кивнули.

— Бери, — говорят. — Старшая разрешила.

Ещё бы не разрешила — мальчишка это. На кой он им сдался. Была бы девочка — даже не показали бы.

А душа глазёнки открыла и еле поймать успел: шустёр! Зажал его в кулаке тихонько, крестом серебряным прикрыл, чтобы тихо сидел, и пошёл в храм.

Подошёл к воротам, душу в кулаке держу, а внутрь идти не охота: не любитель я таких мест, хоть и крестил меня дед в детстве. Но мальца отпустить надо, тяжко ему.

Собрался я с духом и пошёл.

Народа внутри — тьма. И туристы, и монахи, и паломники, и гастарбайтеры, что ремонтом занимаются... Поднялся по ступеням, внутрь зашёл. А там половина музей, половина — храм действующий. Я по музею прошёл, таблички почитал, у дверей, где народ мучили, постоял, проверяя — чего дважды сюда заходить? Сразу всё и сделать, коль на то пошло. Но не было там душ, все сгинули, потому как без веры жили и умирали. И пошёл я мальца отпускать.

Зашёл в храм и опешил от неожиданности слегка: на три части он поделен и мне в каждой надо щиты снять. И всё бы ничего, только слева от входа всяким товаром торгуют: свечки, иконки там разные. И народ там стоит, смотрит, покупает. Вот ведь задачка...

Эх, ладно. Пока везёт, рискну.

Прошёлся туда-сюда, настроился, ключи нашёл и улучил момент, справа-слева сделал всё как нужно.

И центр мне остался, где и душу выпустить надо. Встал там, голову задрал, словно иконостас оглядываю, а сам опешил: прямо над алтарём висит себе люстра-дура и мощно так всё и закрывает. А наверху, под куполом, где белить хотят, — лик нарисован. И не будь этой люстры — уходили бы души себе спокойно и храм бы силу от земли принял как должно, святым бы стал...

Постоял, пожалел, что не в моей власти эту хрень с цепей снять. Оглянулся на монастырских, там народ поредел, да в мою сторону уже поглядывают: что за странный тип тут шатается. Собрался я с духом, открыл проход как смог — надо дело до конца довести. Да и мальца всё равно отпускать надо. Поднёс кулак к губам, прошептал мальцу напутствие, проклятие с него снял, дорожку подсветил, да и отпустил. Порхнула душа птичкой радостной, в свет ушла. Завершил я всё жестом нужным, чтобы не закрылся выход, обернулся, и вовремя — идут уже ко мне.

Я морду кирпичом благостным — и к выходу, как ни в чём не бывало. Типа просвятился духом святым.

А монашка наперерез.

— Простите, — говорит, — а что это вы делали?

— Ничего, — с улыбочкой ей так отвечаю, — красиво у вас.

И напрямик на выход, пока она в себя не пришла.

Вышел во двор, огляделся, в наглую точку поставил, результат закрепляя, и пошёл себе. Народ и забыл тут же: служба какая-то начиналась.

И пока шёл я в лес отдохнуть, слушал, как колокола играли, и другой оттенок был у звона.

Чистый.

История шестая. За рекой Смородинкой

С отпуска я довольный приехал: и отдохнул, и поработал для души с удовольствием. Дома всё хорошо оказалось: Антишка квартиру в порядке держал. Дождался, пока я вещи разберу да один останусь, и полный отчёт мне представил, что тут без меня творилось. Только смотрю, нет-нет, да скосит глаза виновато, вроде как умалчивает о чём-то. Ладно, думаю, подожду, торопить не буду.

Договорил он и мнётся стоит, с лапки на лапку: вроде и хочет сказать, а опасается, что я рассержусь.

— Выкладывай, что там у тебя ещё, — говорю. — Не мнись зря.

Он так на меня взглянул глазищами своими, в сторону покосился и лапкой кого-то поманил. Гляжу — а из-за шкафа ещё одно такое чудо выходит, только шерсть коричневая, с рыжим отливом. Подошло робко так к моему квартирному и глазки в пол.

Я даже вроде как понимать начал, в чём дело, а Антишка это рыжее за лапку взял, на меня виновато-просительно посмотрел.

— Это Глаша, — говорит. — Подружка моя. Вот.

Вот я деда понял, когда он меня утром дома с девкой увидал... И выгнать эту Глашу повода нет, и обижать Антишку не хочу: нравился он мне и как существо, и как квартирный, а тут у него любовь, как-никак. И "добро" дать язык не поворачивается: привык я уже, что у нас дома мужики только. А тут какая-то Глаша по ночам шуршать будет, с моим квартирным амуры крутить...

А они почуяли, что настрой у меня мятущийся, за ноги с двух сторон обняли, Глафира эта в глаза просительно заглядывает, а Антишка вздыхает тоскливо: мол, жить без неё не могу, хозяин.

Посмотрел я на эту сладкую парочку и не выдержал, махнул рукой:

— Живите, — говорю. — Только чтоб я вас не слышал.

Они оба аж засветились от счастья, кивнули, и Глафиру ветром сдуло: чтоб не сердить меня своим присутствием, значит. А квартирный мой ещё раз на меня с благодарностью посмотрел и за ней следом улепетнул.

Дед подаркам обрадовался, а промеж делом опять на правнуков намекал. А мне и отшутиться не в силу: как себя осознал да вспомнил, совсем на людей иначе смотреть стал. Раньше-то как у всех было: что перед глазами, то и вижу — тело для тряпки. А теперь я куда глубже да больше видел. Друзей у меня поубавилось сразу, с подружками я на "нет" всё свёл — даже для тела не в радость стало с ними встречаться: пусто да скучно. С навками и то теплей и душевней было. А с живыми бабами ни о жизни не поговорить, ни о делах духовных тем более. Знал я уже: есть у меня та, с которой мы по жизням вместе шли. Только узнать не всегда могли друг друга — для того надо было прежде себя вспомнить. Я, с тех пор как вспомнил, тосковал по паре своей, её найти хотел.

А ещё по работе я затосковал. Не по официальной своей, она никуда не делась, а по настоящей, где силу приложить можно, живым себя почуять, чтобы душу грело и радость доставляло. А где её приложишь? К людям — они другого ждут, моя помощь им без надобности, а к духам — так пусто вокруг. Человеческая нечисть — не природная. Те разумные, в гармонии с миром живут, для пользы и для дела, интерес свой во всём блюдут. Хочешь — договаривайся, обманешься — на себя пеняй. А у человеческой одни инстинкты — сожрать и выжить. Кто посильней да зачатками понимания обзавёлся — тот и главный.

Район свой я от всякой дряни давно вычистил, пока вспоминал да силу пробовал, а "разумных" — раз-два и обчёлся. Сидят они себе на местах, своё жрут, не наглеют, чего их трогать? По другим районам я ходил, конечно, но в дела тамошние не вмешивался. Мелочь от меня пряталась, а крупные твари не трогали: кто попытался — в небытие отправился, остальным соображалки хватило тихо сидеть. И я их не трогал: свято место пусто не бывает, а по мне лучше со знакомыми тварями дело иметь, чем каждый раз новую дрянь убирать — всё равно наплодятся да навылазят — "магов" всяких много развелось. А я, чай, не ассенизатор, не нанимался.

И тем сильнее я удивился, когда потянуло меня в другой конец города.

Дождался я выходных и поехал туда. Не был я в том районе ни разу, хоть город свой. Добрался, смотрю — а там ужас, что делается: в каждом доме тварей столько — впору бригаду ассенизаторов вызывать. Не твари, конечно, меня звали — земля стонет, просит от лишнего очистить. А источник "добра" такого в глубине, искать надо. Собрался я с духом, границу клоаки этой переступил, пошёл искать. Иду — а вокруг взгляды недобрые, злые. Так бы и сожрали, только страшно — незнакомую силу чуют, непонятную. Шипят, что змеи, и ухватили бы за ноги, да не настолько голодные, чтобы страх свой пересилить.

Озадачился я слегка: думал посмотреть только, а тут работать сразу надо — не хочу второй раз возвращаться. Огляделся — магазин продуктовый увидал. Зашёл, сигареты взял и воды простой, чистой. Крест серебряный есть, сам освящу, как мне нужно. Вышел, вода с крестом в руке, закурил. Иду, прислушиваюсь да настраиваюсь. Живность местная почуяла, что дело на серьёз пошло — попряталась да затаилась. А я понял уже, куда мне надо. За речкой местной кладбище было старое, давно уж не хоронили там никого. Облюбовали его некроманты-неофиты — вспомнил я список, что на сайте видел. Колдовать — колдовали, а что по всему району всякая дрянь расползлась — это не их высокого ума забота.

Дошёл я до речки, посмотрел — хороша, в навь выход есть, и начал работать. Иду вдоль берега, заклинание напеваю, речку заколдовываю. Открылась она, полыхнула и давай в себя тварей со всего района стягивать. Визги, вопли поднялись — никому заживо гореть неохота. Я до моста дошёл, портал закрепил, посмотрел, чтобы кто поумней да посильней на местах остались — свято место всегда желанно, границу по воде закрепил, смотрю — вон и кладбище. И тоже там для меня работа есть.

Время — вечер, выходной, лето, народа никого почти. Самое оно поработать...

Зашёл, гляжу: кладбище растревожено, земля да могилы чуть ли не дыбом стоят, порталы в уровни разные еле закрыты. Души-то тут смирные, порядочные — живые родственники их отпустить не хотят, они и живут себе, где похоронили. Не некроманты — им бы спокойно было.

И упырюка местный харю высунул. Пасть раззявил, на меня кинулся, думал — некромант очередной, а я ему в морду из своей бутылки плесканул. Взвыл он и бежать. Пометался промеж могил и укрылся у себя, пересидеть решил.

Так я ему и позволил.

— Что, — говорю, — думаешь, твою могилу не найду? Вон она торчит, отсюда вижу.

И пошёл к месту нужному. Иду, вслух ругаюсь — знаю, что он меня слушает.

— Ты, — говорю, — сукин сын, чего творишь? Расплодил тут нечисть всякую, бардак на кладбище у тебя, души живые на непотребства разные отдаешь, на людей кидаешься, за порядком не следишь совсем! Одичал, что ли? Так я тебя живо упокою! — и хлоп водой на его могилу.

Взвыл упырь, заметался. А куда от своей норы ему деться? Некуда. Я и вторую его захоронку водой побрызгал. Стою, курю, смотрю, как упырь по могилам мечется, куда приткнуться — не знает.

— Ну что, — спрашиваю, — отправлять тебя по назначению, или по-хорошему поговорим?

Замер, посмотрел удивлённо, а как понял — что не шучу, башкой закивал.

— Поговорим, — отвечает.

— Ну, давай, говори, — я вторую сигарету начал. — Да не ври, я тебя насквозь вижу.

Упырь ближе подошёл, на соседней могиле пристроился, чтобы дым в его сторону не летел, и давай на жизнь жаловаться, чисто бабка на лавочке...

Выслушал я его, докурил как раз.

— Значит, так, — говорю. — С порталами я разберусь. Нечисть лишнюю я почистил, на реке границу поставил. Некромантов своих сам гоняй, твоя забота, чтобы они души не тревожили, а людей не трожь. Они к своим приходят, и родственники их тут ждут. Понял?

— Понял, — кивнул уныло.

— Чего скис? — спрашиваю.

— Невкусные они, — отвечает. — Кожа да кости, есть нечего.

— Кто? — удивился.

— Некроманты, — вздохнул и с надеждой так: — Можно иногда людей нормальных-то?

Тьфу ты, нежить! Перевели с пряников на чёрный хлеб...

— Не нравится, могу отправить куда положено, — встряхнул бутылкой с водой.

Он отшатнулся, руками замахал:

— Нравится, нравится, — отвечает.

Ещё бы. В пекле ему горячо да жарко, там с него спрашивать за дела земные будут, как должно, а здесь хорошо да вольно, сам себе хозяин. Живи, сколько можешь.

— Вот и ладно. А теперь не мешай, посмотрю, что тут у тебя за порталы пооткрывали.

Прошёлся я по кладбищу, убрал лишнее, землю да души успокоил, да защиту вокруг поставил, чтобы души против их воли никто увести не мог. Живут они себе и пусть живут. Время придёт — уйдут сами.

Упырю присмиревшему наказ оставил строгий: за порядком следить да звать, если что, и обратно пошёл. Чисто в домах да на улицах стало, спокойно. Земля под ногами легко дышит, благостно ей, и мне на душе приятно.

Речку я закрывать не стал — пусть землю охраняет.

История седьмая. Упырь и Настенька

Хоть и нашлась для меня работа в городе, а чем дальше, тем больше я по тем местам тосковал, где отпуск провёл. Вспоминал всё, как хорошо и вольно там было. А у меня вокруг город да люди. И поговорить по душам не с кем. У брата своих забот полно, семья большая была, да ещё больше стала — сын ещё родился. С дедом — не хотел дураком показаться, решит, что совсем внук никудышный. Антишка с Глашей своей тоже не собеседники: они про своё знают, а о большем и не мыслят. Маялся я, маялся, пока на одном сайте рекламу не увидел: походы на выходные. Зашёл на страничку, посмотрел, ну, думаю, мой вариант. Хоть на пару дней из города вырваться, всё легче. И деда надолго одного не оставлю.