Лаэр-Данвед

Белег остановился в десяти шагах от трона, преклонил колено перед королевской четой и, встав, отступил в сторону. Келегорм остался один перед властителями Дориата. Не глядя на Тингола, он повернулся к Лютиэн и поклонился ей одной — так, как только может кланяться потомок первородного сына Финвэ, если не стоит перед лицом Верховного короля.

Возмущённый ропот прокатился по рядам синдар — и мгновенно смолк, стоило королю поднять руку. В зале стало тихо.

— Келегорм, сын Феанора, — Тингол мимоходом отплатил ему за пренебрежение, назвав лишь по имени и опустив титул. — По праву короля Дориата и владыки Белерианда я обвиняю тебя в нарушении границ моих земель. По праву родства я обвиняю тебя в вероломном нападении на брата моего Ольвэ, владыку Альквалондэ, убийстве его подданных и похищении кораблей. Если тебе есть, что ответить на эти обвинения, — говори.

Келегорм стоял перед ним, гордо выпрямившись, исполненный достоинства. Трон стоял на возвышении, да и сам Тингол был необычайно высок ростом — но, глядя на обвиняемого, никто не сказал бы сейчас, что сын Феанора смотрит на короля снизу вверх.

— У меня один ответ. — Келегорм давно выучил синдарин и говорил на нём с лёгкостью, но привычка к квэнья давала о себе знать: язык Серых эльфов звучал в его устах с непривычным звоном, и слова падали, как удары меча. — Я не признаю твоего права и твоего суда. Ты называешь себя владыкой Белерианда, но пальцем не пошевелил для его защиты. Ты презираешь нолдор и их язык, но долго ли простояло бы твое королевство без наших мечей? Ты ведёшь счёт погибшим тэлери в Альквалондэ — так сочти и нолдор, которые умирали на Рубеже Маэдроса, чтобы Тьма не затопила весь Белерианд, который ты мнишь своей вотчиной. Пусть меня судит тот, кто сражался и держал кольцо Осады вместе со мной. Другого суда я не приму.

— Не вам, пришедшим из-за моря, решать, кто больше отдал для защиты Белерианда. — Выговор Тингола был мягче, но голос звучал не менее чеканно. — Мы жили здесь за тысячи лет до вас и сражались с Тьмой, когда имя нолдор еще не звучало на этих берегах. И не от нас, но от вас, с Запада явился сюда Враг, ныне грозящий Белерианду рабством и гибелью. Но я вижу, что твои дерзкие речи — лишь попытка уйти от обвинения, бросаясь новыми вымышленными обвинениями. Ты разочаровал меня, Келегорм. Я ожидал, что сыну Феанора, по крайней мере, хватит мужества признать вину и не увиливать от честного ответа.

— Да, — сквозь зубы сказал Келегорм, — я сын Феанора и не отрекусь ни от имени моего отца, ни от его дел. Я совершил то, что совершил; я не горжусь этим поступком и не ищу себе оправданий. Когда судьба настигнет меня, и я вступлю в Чертоги Мандоса — тогда и придёт мне черёд взглянуть в глаза павшим от моей руки и держать перед ними ответ. В твоей власти сделать так, чтобы я отправился туда побыстрее, но по долгам своей совести я рассчитаюсь сам.

— Я не собираюсь вставать между тобой и твоей совестью, — надменно отозвался Тингол, — и не стремлюсь продлить кровную месть с Домом Феанора. Если сожаление твоё искренне, то преклони колени, покайся в своих чёрных делах, попроси прощения — и будешь отпущен с миром.

Келегорм почувствовал, как щёки обдало холодом. Он всегда бледнел, когда злился, в отличие от Карантира — у младшего брата, наоборот, в такие минуты кровь приливала к лицу. Роднило их другое: в гневе оба плохо владели собой и бывали несдержанны на язык.

— Сыновья Феанора не унижаются ради милости. Даже в Круге Судьбы, на суде Валар, я не встал бы на колени — тем паче не встану перед тобой, тщеславный король, сильный лишь чародейством своей жены. — Келегорм презрительно вскинул голову. — Давай, прикажи казнить меня. Наш общий Враг будет тебе благодарен, ведь ты сбережёшь ему много сил и много орочьих жизней, убив одного из Феанорова рода.

Тингол задохнулся, его пальцы стиснули подлокотники трона. Казалось, он хочет выкрикнуть приказ и приговор, но от бешенства не может вымолвить ни слова. Тишина в зале стала нестерпимой, как будто все присутствующие тоже перестали дышать. Лютиэн стояла, как мраморное изваяние, — белая, неподвижная, с очень прямой спиной.

Мелиан положила ладонь на руку мужа. В пугающем напряжении прошло несколько секунд, потом плечи короля чуть опустились, руки разжались, лицо перестало напоминать застывшую маску ярости. Тингол медленно выдохнул, вдохнул и заговорил почти ровным голосом:

— Я велел бы отрубить бы твою наглую голову прямо здесь, не сходя с места... но я не хочу уподобляться Феанору, проливая кровь Старшего Народа. Так и быть, на этот раз ты уйдёшь из Дориата живым. Но если попытаешься снова переступить границы моих владений или увидеть мою дочь — пеняй на себя. Даже моё терпение имеет пределы.

Он сделал знак Белегу и, видимо, собирался приказать вывести пленника из зала, но Келегорм опередил его:

— Ты можешь изгнать меня из своей земли, но не можешь запретить мне искать расположения госпожи Лютиэн. Как не можешь запретить и ей выбирать себе мужа по сердцу. — Он увидел, как глаза принцессы изумлённо расширились — и его понесло, как на крыльях; теперь он смотрел лишь на неё и говорил — для неё. — Ибо она — прекраснейшая из Детей Мира, и я люблю её всей душой и дорожу ею больше жизни. И если она пожелает сменить гнев на милость и одарить меня взаимностью, то знай — ни каменные стены дворцов, ни мечи твоих воинов, ни чары владычицы Мелиан не остановят меня на пути к ней.

Ещё миг продлилось ошеломлённое молчание. Потом зал всколыхнулся и загудел, и эхо заметалось между колонн, повторяя удивлённые и гневные возгласы. Гневных было больше, и звучали они громче. Лютиэн не шелохнулась, по-прежнему глядя перед собой, но на бледном лице проступил тончайший румянец— точно первый луч зари упал на свежий снег.

Только Тингол остался спокоен — лишь странная, скользящая усмешка коснулась его губ и тотчас пропала. Снова он поднял руку и, когда все голоса стихли, проговорил:

— Между моей дочерью и тобой стоит преграда более прочная, чем камень, сталь, чары и моя воля. И этой преграды тебе не одолеть, ибо она зовётся — кровь. Феанор взял жизни наших родичей из Альквалондэ и ничего не отдал взамен, а ты сам признал, что причастен к его злодеяниям. И даже если Лютиэн даст тебе согласие — не бывать тому, чтобы убийца сочетался браком с родственницей убитых, покуда не уплачен данвед.

Келегорм прикусил губы, чтобы сдержать смех, который синдар, без сомнения, посчитали бы оскорбительным. Так вот в чём дело! Он думал, что Тингол жаждет мести за сородичей, а повелитель Дориата всего-навсего хотел извлечь побольше выгоды, продать подороже и руку Лютиэн, и кровь жителей Альквалондэ. Слухи не лгали: этот лесной владыка и впрямь жаден до драгоценностей. Но каким бессовестным надо быть, чтобы даже чужие раздоры обращать себе на корысть!

— Так назови цену, о король. — Как он ни старался, толика ядовитой насмешки всё же просочилась из мыслей в голос. — Какой выкуп ты желаешь получить за смерть тэлери и за свою скорбь? Не знаю, правда, что мы можем предложить владыке Дориата, ведь Дом Феанора не кичится великим богатством. Мы не сидели четыреста лет под защитой чар, набивая погреба жемчугами, и в наших кузницах куют не золотые ожерелья, а острую сталь для орочьих шей. Но всё же назови цену, и я уплачу её, не торгуясь.

Если язвительный тон и задел Тингола, то по лицу короля об этом нельзя было догадаться. Взгляд его оставался таким же холодным, и так же мерно, отчётливо падали в тишину его слова:

— Ни золото, ни жемчуг не искупят вины тех, кто запятнал себя братоубийством. Лишь одно сокровище будет достойной расплатой за содеянное вами. Ради Сильмариллов вы пролили кровь тэлери — пусть Сильмарилл и будет выкупом за эту кровь. Вот данвед, который я назначаю Дому Феанора.

Если бы каменные ветви-стропила переломились и рухнули на Келегорма с высоты — даже этот удар был бы не таким внезапным и сокрушительным. Ему казалось, он готов к любому, самому безумному требованию; пожелай Тингол получить в уплату корону гномьего царя, чудодейственный самоцвет Энердила или шкуру Готмога с рогами и крыльями — Келегорм только рассмеялся бы в ответ и отправился хоть в Ногрод, хоть в Гондолин, хоть на охоту за балрогом.

Но Сильмарилл!..

Это была правда — ради Сильмариллов они убивали в Альквалондэ. Ради Сильмариллов покинули Аман и отправились в Эндорэ, переступив через проклятие Валар, через кровь тэлери и муки родичей-нолдор, покинутых в Арамане; не убоялись вражды, убийства и измены. И последующая война, и долгие века Осады — всё для того, чтобы вернуть себе Камни, хранящие первозданный свет Двух Деревьев. Лучшее творение Феанора. Величайшее сокровище Арды, похищенное Морготом и скрытое в недрах его цитадели...

Добыть один из Сильмариллов? Даже в годы своего наибольшего могущества нолдор не смогли взломать врата Ангбанда и добраться до похитителя. Теперь, после прорыва Осады и падения Дортониона, о наступлении нечего было и помышлять — удержать бы те крепости, что ещё оставались за ними. Но если бы вдруг свершилось чудо и Сильмарилл оказался в руке Келегорма — условие Тингола было бы для него по-прежнему невыполнимым.

...Ночь — тёмная, глухая, непроницаемая для привыкших к вечному свету глаз; первая ночь, павшая на Бессмертный Край. Огненное море факелов, разгоняющих тьму багровыми сполохами. Тяжесть меча в поднятой руке — клинок пламенеет отражённым светом, скрестившись с мечами отца и братьев. И слова, которые произносит Келегорм, оставляют на губах привкус железа и дыма:

"Будь он друг или враг, будь он чист иль нечист..."

Восемь мечей — как восемь лучей стальной звезды. Восемь голосов, повторяющих нерушимую Клятву:

"Наше слово услышь, Эру Всеотец! Вечной Тьме обрекаем себя, если не исполним обета. Вас, Манвэ и Варда, с вершины священной горы призываем в свидетели — услышьте и Клятву нашу запомните!"

Они поклялись. Никому не владеть Сильмариллами, кроме Феанора и Феанорова рода. Они поклялись и повторили Клятву у смертного ложа отца. Нам — или никому.

И Вечная Тьма ожидает сына Феанора, если он нарушит отцовский завет и отдаст Камень в руки чужака.

Самоуверенная улыбка снова дрогнула на губах Тингола. Улыбка мальчишки, который дразнит посаженного на привязь пса, зная, что хрипящий от злости зверь не дотянется до него — цепь коротка, и ошейник прочен, и Клятва вяжет по рукам и ногам, не позволяя принять брошенный вызов...

И Лютиэн молчала.

Ярость, чистая и жгучая, как расплавленный метал в тигле, окатила Келегорма белой волной. И голос — словно бы чужой, резкий и звенящий — взлетел к сводам тронного зала:

— Да будет так! Я принимаю эту цену! Сильмарилл станет выкупом за пролитую кровь и очищением для Дома Феанора. Запомни свои слова, о король, запомни хорошенько! И когда я вложу в твою руку Сильмарилл — не говори, что тебе зазорно выдавать дочь за клятвопреступника!

Лишь умолкнув, он понял, что в надсаженном горле царапается хрипота. Неужели он прокричал это в полный голос? Тингол больше не улыбался, и если бы Келегорм мог в эту минуту думать о чём-то кроме Клятвы, то растерянный вид короля доставил бы ему немалое удовольствие. А Мелиан...

Мелиан подняла голову и взглянула на него. Ни у кого из Воплощённых не встречал он такого взгляда, светлого и пронзительного, как остриё копья; и, смотря в лучистые глаза бессмертного духа в обличии женщины, Келегорм почувствовал... нет, это было больше, чем чувство, это было словно предвидение: пути назад нет. Чаша судьбы наполнена и будет испита до дна.

Пусть так.

Он шагнул к Лютиэн, но стражники, стоявшие у трона, скрестили перед ним копья. Сзади на плечо предупреждающе опустилась тяжёлая рука Белега.

— Я делаю это не ради прихоти твоего отца, а ради тебя. — Келегорм знал, что им не дадут много времени, и разрывался от невозможности вместить всё, что он хотел сказать, в несколько коротких фраз. — Чтобы ты не считала меня убийцей и кровником. Я не прошу больше ни о чём, только помни — ради тебя.

Он протянул руку — и успел коснуться её холодной ладони, прежде чем Белег сжал его плечо, заставляя сделать шаг назад.

Покидая зал, он оглянулся ещё раз. Лютиэн стояла у трона, беспомощно опустив руки. Другие эльфы походили к ней, обступали со всех сторон, но ему всё чудилось, что она стоит там одна, отгородившись от всех невидимой стеной печали, безмолвия и тоски.

~ ~ ~

Хуан, оставленный в нижних покоях под охраной двух лучников, не бросился к нему с порога, а тихо подошёл и прижался головой к его руке. Пёс очень хорошо чувствовал настроение хозяина.

— Куда теперь? — Келегорм обернулся к Белегу. — Обратно в Нан-Дунгортэб? Или Тингол желает избавиться от меня ещё быстрее?

— Я не получал такого приказа, — сухо ответил Белег. — Если ты желаешь присоединиться к своему брату в Нарготронде, то наилучшим путём для тебя будет спуститься по Эсгалдуину к месту его впадения в Сирион, а оттуда — до Аэлин-Уиал, где проходит южная граница Дориата. Я распоряжусь, чтобы тебе дали лодку и охрану.

— Благодарю, — искренне сказал Келегорм, но всё-таки не удержался от укола: — Для одного из подданных Тингола ты на редкость учтив и радушен.

— Мне не за что любить сыновей Феанора, — голос Белега ничуть не потеплел. — Но попасть живым в руки Чёрного Врага или кануть в Вечную Тьму — такого я никому не пожелаю. Поэтому в первый и последний раз советую тебе: отступись. Ты выбрал дорогу, на которой нет спасения — или смерть, или плен, или погибель души.

— Благодарю, — повторил Келегорм, помолчав. — Совет от чистого сердца дорого стоит. Но душа моя уже в плену, и если я отступлюсь, ей не видать освобождения. Я пойду за Сильмариллом и добуду его или погибну.

— Тогда... — Белег что-то сказал вполголоса одному из стражников, тот кивнул и протянул ему нечто небольшое, продолговатое и тяжёлое, завёрнутое в кусок серебристой ткани. — Тогда возьми назад то, что тебе принадлежит. Если ты и впрямь собираешься вынуть Сильмарилл из Железного Венца — это тебе пригодится.

Келегорм развернул ткань и криво улыбнулся.

В его руках был Ангрист.

3. Братья

Нарготронд, месяц лотессэ 457 г. Первой Эпохи

— Если ты решил посмеяться, — лёд во взгляде и голосе Куруфина мог остудить самое буйное веселье, — то предупреждаю: ты выбрал очень неудачный повод для шуток.

Келегорм покачал головой.

— Мне не до смеха, Атаринкэ. И я никогда не стал бы шутить такими вещами.

— Тогда как это понимать?

— Как есть. Я люблю Лютиэн из Дориата и хочу помириться с Тинголом, чтобы просить руки его дочери.

— А цена примирения — Сильмарилл. — Казалось удивительным, что мраморная поверхность стола не покрылась инеем в том месте, где Куруфин облокотился на неё. — И ты вознамерился отдать наше сокровище Тинголу. Вождю Забытого народа, лесному царьку, недостойному даже смотреть на Камни Феанора.

Келегорм поморщился.

— Рано говорить о том, кто достоин или недостоин смотреть на Сильмариллы, пока они находятся в руках Моргота, и на них смотрит весь Ангбанд.