Ученик фэйери

Здесь, под деревьями, летний зной почти совсем не ощущался. Листву ерошил легкий ветерок, а птицы, гнездо которых, очевидно, было спрятано в соседних кустах, озабоченно попискивали прямо над его головой. Их тревожил человек, расположившийся так близко к их дому (тем более, что это был мальчишка, вроде тех, что весьма охочи до разорения птичьих гнезд), но, т.к. ничего откровенно опасного он сейчас не предпринимал, то беспокойство пичуг отнюдь не стремилось перерастать в панику. Просто чириканье, неискушенным ухом принимаемое даже за пение.

Однако ни яйца, ни птенцы Роберта не интересовали. Он и в детстве-то не слишком стремился к подобным забавам и, найдя что-то подобное, больше интересовался повадками его обитателей, чем видом крови и трепыхания беспомощных жертв. Мальчишки, конечно, смеялись, но лишь до того времени, пока не выяснилось, что с возрастом эта пустая трата времени сделала его куда лучшим охотником, чем те, какими выросли разорители гнезд. Ибо по одному свисту безобидных и бесполезных с виду пичуг он безошибочно узнавал о передвижениях куда более крупного зверя и на память помнил столько лесных закоулков, овражков и болот, что в нормальные годы не было ни дня, когда он возвращался в дом с пустыми руками. Но сейчас ни о какой охоте не могло быть и речи, а потому и привычные исследования его не заинтересовали. Ему просто хотелось спать, веки его сомкнулись, и усталость уступила место покою, непременно ведущему за собой самые необычные и красочные сны.

* * *

Они неторопливо ехали вдоль края обширной луговины. Молодой мужчина и девушка, едва ли намного старше шестнадцати лет. Великолепный вороной жеребец так и красовался перед ни в чем не уступавшей ему подругой, но хозяин привычно держал его в узде и бедолаге оставалось лишь норовисто всхрапывать в ответ да прядать ушами в надежде на то, что какой-то неожиданный звук позволит ему испуганно отпрянуть в сторону, хоть на мгновение выйдя из-под власти седока, а потом... Однако никакого "потом" не случалось. Рыжая кобылка, как ни в чем не бывало, степенно вышагивала рядом и ни сбрасывать всадницу, ни убегать в луга не собиралась. Лишь косилась на разыгравшегося спутника и, коротко встряхивая гривой, как будто говорила ему о том, что из его затеи ничего не выйдет.

Сбруя на обеих лошадях отличалась изяществом и простотой. Но кажущаяся эта простота ничуть не мешала яркому летнему солнцу едва заметно поблескивать на серебряных бляшках отделки, играя в пятнашки с трепетом ближайшей листвы и почти такими же бликами, то и дело вспыхивавшими в одежде и волосах всадников.

Луговина простиралась перед ними, колосясь невысокой травой и где-то там — за горизонтом — очевидно, переходя в обширные холмистые пустоши, но лесная опушка, зеленевшая совсем неподалеку, не позволяла ей превратиться в степь. Что-то неуловимое невольно роднило ее с уже виденным когда-то Волшебным лесом, но через некоторое время стало ясно, что это место c окрестностями неведомого дворца связывает не пейзаж. Волшебством тянуло от всадников, таких непохожих, но друг с другом и со всем, что их окружало, составлявших, казалось, единое целое.

Старший из них был черноволос, и выглядел скорее воином, чем магом. Его удивительные темно-зеленые глаза невольно приковывали взгляд, а движения были уверенными и не лишенными лихости человека, привыкшего к тому, что ни его силе, ни его молодости не прекословят. Он почти дурачился, радуясь дальней прогулке, и чернота шелка и кожи его в меру сдержанного одеяния лишь подчеркивала то, что со своей точки зрения он имеет право на все. На войну, на высокомерие, на любовь...

О первых двух вещах говорило его лицо, о последней — взгляд. Ибо он без сомнения любил ту, что ехала с ним рядом, иначе никакие духи Земли и Неба не заставили бы его быть настолько ослепительно красивым, открытым и настолько свободным от Судьбы. А заодно и от проклятий, без сомнения, сыпавшихся на него не реже, чем по пять раз на дню.

Девушка в изумрудно-зеленом платье сидела в седле боком, дерзко выпрямив спину и пустив по ветру огненно-рыжие кудри, едва собранные на затылке в некое подобие простейшей прически. Укротить эту неистовую волну не под силу было, казалось, даже богам, но несколько шпилек и одна-две цепочки делали с ней, что могли, а остальное... Остальное отдавалось в дань красоте загорелого тонкого чертами лица и неистовству "разбойничьих" серых глаз, без труда подошедших бы и беглой принцессе, но... Именно принцессой она, судя по всему, и не была.

Одетая гораздо богаче своего спутника, она легко забавляла его разговором, милостиво кивала шуткам и нарочито-дурашливой похвальбе, на которую горазды развлекающие даму мужчины, и по собственному желанию следовала за ним туда, куда вела избранная им дорога.

Постепенно волей мужчины лошади, с шага и рыси перешедшие на галоп, миновали сопутствующий дороге лесной мыс и, сорвавшись, наконец, в долгожданную скачку, свободно вылетели в поле. Изящество движений постепенно превратило их в Сказку, а неумолимая власть горизонта — в недостижимую мечту, всегда скрытую там, где никакой мечтатель ни за что на свете не в силах ее рассмотреть. И может лишь грезить ею, стремясь достичь, но лишь в воображении своем способный представить такой, какой надо.

* * *

Такого пробуждения Роберт не испытывал даже после сна о Волшебном лесе. Та сказка, как ему показалось, принадлежала фейери. Увиденные же теперь были людьми. Людьми, жизнь которых настолько не походила на то, что происходило вокруг него самого, что в первый момент проснувшегося охватило отчаяние. Он едва успел накрепко стиснуть зубы, чтобы слезы, навернувшиеся было на глаза, не пересекли установленной ресницами границы век. Того, что едва не случилось, не стоило видеть никому, а если он позволит себе расклеиться, то произошедшее наверняка заметит хотя бы Верлена. И вопросов о том, что случилось, у нее будет!.. Никаким враньем не отмахаешься.

Поэтому, решительно стерев непрошеных гостей ладонью, он нарочито спокойно подошел к пасшемуся неподалеку коню и, поймав того за привязь, первым делом предусмотрительно вложил в его рот ослабленные прежде удила. Норовистый жеребец, до того блаженно чесавший шею о ближайшую зеленую ветку, вскинулся было в возмущенном рывке, но, почуяв всадника уже на своей спине, фыркнул и покорно покинул лесное убежище, ходкой рысцой выкатившись на недоскошеный луг.

— Я поехал! — окликнул Роберт уже вышедшую туда же матушку, и, ей в угоду сдержав Фостэра на не слишком быстром ходу до поворота на нужную тропинку, в лесу позволил ему сорваться-таки в легкий галоп.

Пусть перед работой отбесится. Не ровен час, станет под вьюком играть: хлопот с ним не оберешься... Только и забот будет — сено за ним по лесу собирать да обратно на конскую спину взваливать. Так они и до ночи с обещанной помощью не управятся, а, значит, и на их лугу работа будет стоять дольше, чем они могут себе позволить. Если же погода переменится... Не за тем они с Верленой часами с окотом мучились, да ягнят выхаживали, чтобы осенью почти пол стада под нож пустить. Да и корове зимой сена нужно — целая прорва. Если падет — следующий год придется жить, если и не впроголодь, то уж никак не в достатке. Тем более, что, чем быстрее удастся с нынешним покосом управиться, тем быстрее будет возможность снова с чем-либо тренироваться. А то эти луга-огороды скоро окончательно поперек горла встанут.

...Зеленые ветки то и дело задевали одежду и лицо, пару раз попались на пути тонкие бревна упавших стволов, едва примятая за время сенокоса трава комьями летела из-под копыт. Не скачка, конечно, так — баловство одно, и все же... Ветер немного остудил его лицо, дурь кое-какую из головы повыдул и дал возможность по-настоящему осмотреться. И вот уже чем-то вроде сказки оказалось возможным признать жизнь Нового короля, и сын Верлены... Не похоже, чтобы сплетни деревенских почву под собой имели. Не такова его приемная мать, чтобы младенца со свету сжить. Хотя правда (такая, какую он таковой полагает, зная то, что знает на денный момент) как раз на вымысел куда больше походит. Но тогда и его собственную встречу с Лисенком тоже придется за вымысел признавать. И Драко... Даром, что он, говорят, исчез после своей кончины...

Да, тут есть над чем в подходящий момент голову поломать. И дракон менее, чем четверть века назад тут живал, и про гоблинов Лисенок тоже кое-что говорила. И сама фейери... Не привиделась же она ему!

...Ага!.. Вместе с энергией, источниками и той сломанной лещиной, обломки которой до сих пор торчат из земли там, где им и положено... И снами, духи их забери, в ту же логическую корзину положенными.

Тут или весь мир сошел с ума, или он один в районе сумасшествия приключается... А так как сам он себя сумасшедшим все-таки не чувствует, то придется ему работать с теми вещами, которые у него есть.

И, прежде всего — с сеном дядюшки Браэна.

* * *

Удобно утвердившись на широкой развилке крепкой дубовой ветки, Лисенок сладко потянулась после блаженного дневного сна и собралась уже тихонечко спрыгнуть вниз, когда внимание ее привлекло ощущение, никогда прежде ей не испытанное. Это походило на предчувствие близкой грозы или просто на мрачное напряжение, внезапно затаившееся где-то в глубине леса.

Воздух для ее внутреннего зрения заметно потемнел, а то, к чему упрямое подсознание привязывало происходящее, медленно продвигалось по лесу как раз в направлении дуба, только что служившего ей удобным ложем. Говорили, что в свое время на такие "шуточки" был горазд таинственный Ардэннский лес. Однако эти места не были Ардэнном!!! И до Волшебной Страны отсюда было — отнюдь не рукой подать. А что еще из напастей такого рода могло на нее "упасть", Лисенок даже и предположить побоялась. Тем более, здесь: в мире, к Стране Вечного Лета отношение может быть и имеющем, но... почти наверняка — левым боком через правое крыло.

Еще мгновение, и, с точки зрения Лисенка, у нее осталось два варианта: бежать с этого места, куда глаза глядят, или затаиться и посмотреть, может ли из такой авантюры выйти что-либо более путное, чем быстрая и неминуемая смерть. Побледнев, как полотно, она решила затаиться. Тем более, что даже птицы, щебета которых в это время дня обычно бывает довольно много, уже не рисковали расправлять проворные крылья. А ведь именно они — пернатые стражи леса — как известно, и служат всем прочим обитателям тенистых земель наиболее точным определителем степени грядущей опасности. И, судя по их поведению, неприятности, им угрожавшие, были хотя и велики, однако, вполне возможно, переживаемы. Пускай и не без сильных ощущений, но...

Сменив положение и прижавшись к дубовой ветке как можно плотнее, фейери пристально всмотрелась в окружавший прогалину подлесок. Какое-то время в той стороне не шелохнулся ни один листок, только воздух темнел, как от приближения грозовой тучи. Однако в какой-то момент Лисенок уловила шорох знакомых шагов и вскоре увидела того, кто послужил причиной переполоха.

Машинально отстранив с дороги мешавшие ему ветки рябины, к ее убежищу медленно вышел Роберт. Осунувшееся, землисто-серое лицо, полузакрытые глаза, не слишком послушные ноги... Она готова была принять мальчишку за ходячего мертвеца, если бы не чувствовала в тот момент его мощь, обернувшую приятеля, как плотное одеяло. Мешавшее дышать и грозившее задушить его в своих "дружеских" объятьях. А заодно явно неподконтрольное сейчас его разуму.

Ввиду укрывавшего Лисенка дуба он ненадолго остановился, тяжело дыша и с натугой проталкивая в легкие непослушный, словно бы спекшийся воздух, затем сделал еще несколько шагов и тяжело упал на землю. Как будто в самый разгар горячки внезапно в который раз обессилел и потерял сознание.

— Да-а, набрался ты, братец! — многозначительно покачала головой его наставница и в каких-то два движения соскользнула с укрывавшей ее ветки на плотный дерновый ковер.

Энергетическую горячку она распознала сразу. Такое бывало, если кто-нибудь по неосторожности не совладает с тем, что ему удается набрать, и Сила, взятая из источника (или нередко чего похуже), брала верх над тем, кто оказался достаточно неопытен, чтобы не суметь подчинить ее своей воле или — на худой конец — избавиться от того, что оказалось лишним. С волшебными существами, не интересующимися магией напрямую, такого почти не случалось, но вот ученики Могущественных грешили этим, почем зря. И вот здесь-то между людьми и их волшебными соседями не было никакого различия. И ругаться про себя их наставникам тоже приходилось совершенно одинаково. Некоторые даже заставляли ученика самого выбираться из неприятностей. Считали, что траты на его спасение велики, а после очередного "урока" невнимательным ему быть уже не захочется.

Однако в этом конкретном случае поступать так было равносильно самоубийству. Энергии, завязанной на себя Робертом, было столько, что при любом неверном его движении он наверняка уничтожил бы весь окружавший себя лес. А это было настолько не в интересах Лисенка, что, шепотом высказывая все, что она по его поводу думает, фейери осторожно склонилась над мальчишкой и принялась за муторную работу сиделки.

Вообще-то она не видела его с того самого момента, когда их угораздило вроде как поссориться друг с другом. Пару раз она даже наблюдала за ним издалека, но непосредственным общением это все равно назвать было довольно сложно. Однако за какой срок он ухитрился наскрести на свой хребет СТОЛЬКО того, что в этот момент ему приходилось тащить, предсказать теперь было невозможно. Поэтому работать пришлось на основе того, что было наиболее очевидно. И молиться лишь о том, что нехватка информации не приведет к катастрофе, ничуть не меньшей, чем та, которая может произойти при ее невмешательстве.

...В ход пошел весь доступный ей арсенал. Вода из фляжки, сжигаемые на руке травы, энергия, ну и, конечно же, колдовство... А также голос. Прекрасный голос, не звучавший в этих краях уже несколько столетий. Голос Полых холмов. Тайны и Мудрости, веками хранимых от жадного слуха людей, по самой природе своей не способных понять то, что же на самом деле заключено в мотиве старых песен. Учеников торопливых, и потому тянувших в доступное им Знание то, чего в действиях общавшихся с ними фейери отродясь не бывало. Стремившихся обогатиться, но не понимавших, что настоящее богатство создаваемых мелодией чар — вовсе не там, где они его ищут.

Роберта ей можно было не опасаться. Во-первых, он был без сознания и, следовательно, осмысленно слышать ее не мог, а, во-вторых, насколько она его понимала, музыка явно не была его сильной стороной и пытаться перенимать у нее эту науку он не будет. Как любой человек, он искал легких путей и без особой необходимости не стремился освоить то, что представлялось ему более сложным. Хотя и задавал время от времени вопросы, от которых у нее волосы дыбом вставали. То есть, чуть ли не по теории мироздания.

Сама же Лисенок, со своей точки зрения не будучи магом ни в одном глазу, в этот момент использовала звучание слов примерно для того же, для чего факир использует свою флейту. Этот нехитрый прием просто помогал ей урезонивать тот бешенный наплыв энергии, который в противном случае перекинулся бы на нее, и скорее всего раздавил бы ее хрупкую феа, как лавина сминает неудачно выросшее дерево, виновное лишь в том, что оно попалось ей на пути. О том, как удерживает эту махину Роберт, она даже не думала. Тем более, что любое неосторожное движение, любая не вовремя всплывшая в сознании мысль, любой фальшивый звук, прорвавшийся из глубин ее дыханья, грозил бедой, масштабы которой ей сложно было даже вообразить. А выбирать между собственной сущностью и лесом как-то не хотелось.