Игра сэра Валентайна

— Ровным счетом ничего. — честно признался сэр Лестер. — В чем заключались их взаимные оскорбления, и почему многоуважаемый Джимшал решил, что везиры отныне во вражде?

— Ох-хо-хо, — вздохнул парень, — видать много работы у писца кади, если он не находит времени оторваться от бумаг, чтобы поглядеть на окружающее. Объясняю тебе, добрейший и наивнейший Авель. Во-первых, само сочетание слов "щедрейший" и "сэкономил", это укол, и довольно тонкий, указывающий на остроумие тер Сипуша. Во-вторых, тер Хусаин известнейший взяточник и казнокрад, он живет на широкую ногу, постоянно устраивает пиры и праздники, тратя на них множество наворованных денег. Именно это имел в виду махди, называя его "щедрейшим". В-третьих, он довольно недвусмысленно намекнул на то, что его место гораздо ближе к трону, чем место его собеседника, сказав, что сапог его носильщиков расположены ближе к центру ворот. Там, кажется, был еще и намек на то, что тер Хусаин не дал кому-то бакшиш, или дал, но слишком маленький, но это уж извини, откуда мне точно знать? И все это, мой добрый ан-Зай, он умудрился уместить в одну фразу.

"Ну, кому недодал бакшиш тер Хусаин, догадаться не сложно. Бенаресскому эмиру Кавусу тер Рахмату, Великому Везиру, конечно", подумал баронет ре Лееб, превратившийся в одно большое ухо.

— Идем далее, — сказал Джимшал, поднимая кружку с вином, — Но сначала выпьем.

Выпили. И на сей раз сэр Лестер даже забыл притвориться, влив в себя пиалу с явным удовольствием. День явно прошел не зря.

— Помянув щедрость махди к поденщикам, Хасан-ага тонко намекнул на его новый дворец в окрестностях Аксара. Наш праведный эмир на его строительство два года выжимал из аксарских храмов все доходы до последней таньга. Говорят — роскошный получился, самому султану под стать. Про башмачника объяснять надо?

— А это тоже намек? — сделал большие глаза благородный Блюм.

— О Тарк и Илина! Да где ты рос, мальчик, если не знаешь таких вещей? Род тер Сипуш древний и уважаемый, но происходит от презренных башмачников из Бахрея — об этом каждая собака в Аксаре слыхала! Вроде бы побочная ветвь их рода, ил-Сипуш, по сей день живет там этим ремеслом. А вот что известно гораздо меньше, так это то, что тер Хусаины ведут свой род от нищего побродяжки, пришедшего в Аксар неизвестно откуда и, вроде бы, даже не имладонца. Тут верховный жрец Аксара в долгу не остался. Ну и последнее, конечно. Лет сорок назад в Аксаре был грандиозный скандал. Мать Рустам-махди подозревали в супружеской неверности, так что тер Сипуш вполне может быть не тер Сипушем, а безродным ублюдком. Скандал замяли, Зульфию-ханум отравили, но вспоминать эту историю при Рустам-аге, значит стать его врагом на вечные времена, знаешь ли.

Рука Джимшала вновь совершила путь к кувшину, и пиала сэра Лестера еще раз наполнилась вином.

— Тебе многое известно о высокорожденных. — осторожно заметил аазурец.

— С кем только не пересекаются пути бродяги, каких только историй не услышишь в караван-сараях, чайханах и у походных костров. — ухмыльнулся фескиец. — Я держу уши открытыми, сердце на замке и саблю под рукой. Потому и жив по сей день.

— Я благодарен достопочтенному за поучительную беседу. — сказал баронет. — Но сейчас я вынужден вернуться к своим документам. Тяжба будет рассматриваться завтра утром.

— Ну что ж, дело твое. — вздохнул парень. — Да и мне уже пора. Давай-ка, выпей со мной на посошок.

— Ну, как можно отказать такому светочу мудрости? — улыбнулся начинающий разведчик.

Кувшин они приговорили в течение четверти часа. Еще примерно столько же времени у сэра Лестера ушло на написание доклада сэру Валентайну, после чего, побывав в проулке между "Полуночной усладой" и небольшим, но очень древним храмом Благодати Тарка Вседобрейшего, вручил оборванному мальчишке второй уже за день свиток папируса и мелкую монетку. Про деньги ему Виризг ничего не говорил, но, зная нравы султаната, юноша ни мгновения не сомневался, что получивший один только доклад связник торопиться с его доставкой не станет.

Посещение переулка, о чем барон ре Котль его не предупреждал, оказалось настоящей пыткой для его носа, поскольку посетители чайханы нередко, и вот на протяжении уже пары столетий, использовали его в качестве места справления малой нужды, а моча аристократов, въевшаяся в сухую глинистую почву, пахнет ничуть не лучше чем та же самая жидкость, но произведенная простолюдином. Первый раз амбре из переулка и вовсе едва не сбило с ног сэра Лестера. Во второй раз было уже легче, поскольку он знал чего ожидать, но приятного все одно было мало.

Мальчик, получив доклад, мгновенно испарился. Подумав пару мгновений, сэр Лестер добавил свои пять таньга к стоящей в переулке вони, после чего вернулся к точке наблюдения. Чай не хотелось, сладкого тоже. Немного поразмыслив, Блюм попросил Виртара раскочегарить ему кальян, и с меланхоличным видом глубоко задумавшегося человека начал вдыхать ароматный дым трав.

Время шло. Давно перевалило за полдень, и волны жаркого воздуха от раскаленной брусчатки площади вливались в чайхану. Сэр Лестер потел, беспощадно мешал ледяной щербет и горячий зеленый чай с молоком и маслом, отчаянно скучал, успел дважды пообедать, наизусть выучил материалы дела (которое, кстати, и впрямь должен был утром следующего дня рассматривать Селим а Дави), едва не заработал косоглазие, пытаясь рассматривать ворота Топкапы исподволь, незаметно, однако же ничего интересного не углядел. Оставалось лишь молить Вечную Луну, чтобы время пролетело быстрее, однако ж, оно именно что тянулось, словно день без дела.

— Ну что ж ты себя так мучаешь, почтенный? — не выдержал наконец чайханщик. — Да стоит ли оно такого усердия, это дело? Почти весь день сидишь, читаешь и перечитываешь, уже чуть не до дыр папирусы затер, да неужто так строго спросит с тебя Селим Справедливый, если не дашь ты ему праведного и законного совета?

— Я понять не могу, — вздохнул сэр Лестер, которому теперь еще долго предстояло видеть в кошмарах эти листки папируса с жалобами истиц и показаниями свидетелей, — По закону все просто, отдать ребенка надо его матери. Да вот только кто из них мать? Сам Тарк не поймет, кто из этих двоих, клянусь левой лодыжкой Рахмета-проповедника!

— Эх, губишь ты свою молодость, — махнул рукой Виртар, — а ведь пройдет, глазом моргнуть не успеешь. Когда же веселью и порокам предаваться, как не в твои годы, юноша? Потом не до того будет! Семья, дети, теща-оглоедка, и прочие радости умудренных жизнью людей. Вот что ждет и тебя. Замкнутый круг, из которого не вырваться и не убежать.

— Сказано было, — вежливо улыбнулся полностью разделявший точку зрения чайханщика сэр Лестер, — что юность, проведенная в неустанной заботе о дне грядущем, в старости принесет плоды богатства и уважения добрых людей.

— Знаю я кем это было сказано. — хмыкнул Виртар. — Абу Умудренным и Опечаленным, как его теперь зовут. А во времена, когда я еще под стол пешком бегал, звали его Абу Зануда, и был он самым скучным проповедником во всем городе Аксаре. А вот пророк Фафхард сказал, что юность, чурающаяся веселья и забав, подобна лукавой кошке, что украла и съела мясо, и теперь смиренно стесняется попить налитого хозяйкой молока.

— Золотые слова! — донесся мужской голос от порога, — Кого ты так пламенно убеждаешь, добрый Виртар? Ночь еще не скоро, побереги пыл, почтенный.

Блюм глянул в сторону входа, и увидел небогато, но и отнюдь не бедно одетого мужчину в черном халате и остроносых красных чакка. Борода его была столь же густой черноты, что и халат, сливаясь с ним, казалось, в единое целое.

"Может из бороды и ткал?" — мелькнула в голове разведчика веселая мысль.

— Да вашего же писца и убеждаю, драгоценный Селим-бей. — Виртар отвернулся от аазурца и поспешил навстречу клиенту. — Разве же можно заставлять юношу корпеть над бумагами целыми днями?

Слово, которое подумал благородный сын благородного же барона ре Лееб было очень емким, эмоциональным, крайне точно характеризовало ситуацию, но совершенно не могло быть произнесено в присутствии уважаемого кади Селима а Дави, которым и являлся новый посетитель "Полуночной услады".

— Совершенно нельзя! — жизнерадостно согласился с чайханщиком кади и окинул взглядом зал. Под определение "писец" подходил только один человек из расположившихся в нем, совершенно ему незнакомый. — Какое у нас там дело?

Стремительно проследовав к столу сэра Лестера, тщетно пытающемуся найти выход из ситуации, а Дави подхватил со стола свитки, бросил взгляд на материалы и удивленно вскинул брови.

— Хм, это я рассматриваю завтра утром. — негромко произнес он. — Ну-с, и какие идеи? Кому присудить младенца?

— Да не знаю я, — тоскливо ответил благородный Блюм, у которого обе роженицы уже в печенках сидели. — Хоть режь ребенка пополам, да каждой по кусочку отдавай.

Кади помахал свитками, хотел сказать что-то, судя по выражению лица — ехидное, и вдруг замер.

— А что... — на лице кади появилось выражение, которое обычно предшествовало тем шуткам почтенного а Дави, над которыми смеялся только он, а остальные же от которых обычно плакали. — Не знаю, юноша, кто ты, и зачем тебе нужно выдавать себя за моего писца, даже не хочу знать, как к тебе в руки попали копии этих документов, но если когда-то и впрямь решишь стать моим писцом, место тебе обеспечено.

Не стоит и упоминать, что после появления кади в чайхане, сэр Лестер поспешил совершить оттуда самую поспешную ретираду в своей жизни, что, строго говоря, странным не выглядело. Кто же спокойно будет сидеть в чайхане, когда там появилось твое начальство?

Доклад о своем провале мнимый писец настрочил уже в переулке, одной рукой зажимая нос, а другой умудряясь писать, и удерживать папирус на коленке одновременно. Затем скинул халат писца, и извлеча из торбы курунский костюм переоделся в него. Одежда и принадлежности писца были вручены все тому же мальчишке-посыльному, с настоятельной просьбой сбыть это, как ворованное. Мальчишка кивнул, и убежал, прижимая к груди торбу с платьем сэра Лестера. Сам благородный Блюм также поспешил покинуть сей благоухающий переулок, и тут же едва не угодил под копыта коня.

— Какого дэва?!! — взревел наездник могучего гнедого ахал-иторца, настолько резко осаживая своего жеребца, что едва не разорвал ему рот поводьями. Благородное животное, оскорбленное таким поведением наездника, жалобно заржало и взвилось на дыбы, за что получило пудовым кулаком между ушей и сочло за благо успокоиться.

Сердце благородного Блюма екнуло, однако же лицо его было закрыто, и потому легкий испуг, который оно отразило, никто не заметил. Со стороны же казалось, что задумавшийся и идущий куда-то по своим делам курун остался совершенно бесстрастен. Он медленно поднял голову на всадника и задумчиво, с легким прищуром, поглядел на него.

— Вам следует быть более осторожным, уважаемый. — негромко произнес он. — Будь на моем месте не одинокий приезжий, которого можно стоптать конем и не заметить, а айар, вы были бы уже мертвы.

Наездник смерил псевдокуруна тяжелым взглядом, в то время как десяток его телохранителей споро и вполне профессионально брали аазурца в кольцо, отрезая тому пути к бегству. Впрочем, о побеге сэр Лестер и не помышлял. Он узнал человека, под копытами коня которого едва не закончил свою недолгую жизнь, и сейчас лихорадочно прикидывал, какую выгоду можно извлечь из этой нежданной встречи.

— Да знаешь ли ты, с кем говоришь, несчастный? — взревел здоровенный командир телохранителей. — Моли Тарка, ибо только он может спасти тебя! Позволь, господин, я отрублю ему голову!

— Кого бы ты не охранял, пехлеван, делаешь ты это плохо. — внешне спокойно ответил сэр Лестер, даже не делая попыток дотронуться до рукояти шаша. — Это, впрочем не странно. Судя по всему, тебе привычнее передвигаться на двух ногах, а не на четырех.

— Ты дерзок, и это плохо. — спокойно произнес человек, едва не стоптавший баронета, одним движением руки останавливая своих охранников. — Но ты смел, и это хорошо. Скажи, почему ты решил, что мои спутники — пехотинцы? Ты узнал меня?

— Как я мог узнать тебя, уважаемый, если я первый день в Аксаре? — не моргнув глазом соврал сэр Лестер. — Нет, все гораздо проще. Оружие.

Аазурец кивком указал на бастард одного из телохранителей.

— Такое, я слышал, использует тяжелая пехота северных королевств и стража Холодного квартала.

Собеседник молодого ре Лееба задумчиво потер подбородок своей массивной пятерней.

Человек этот в толпе бы, явно, не затерялся. Высоченный, под два метра ростом, широкоплечий, превосходно сложенный, с гладко выбритой непокрытой головой и не хуже выбритым лицом, что для жителей султаната было отнюдь не характерно, загорелый до черноты, с грубыми, словно из камня вырезанными, но не лишенными привлекательности чертами лица, он, казалось, излучал силу и властность, достойную правителя могучей державы. Одет он был в богатый синий халат поверх доброй кольчуги и кавалерийскую бурку, а на поясе его висел все такой же короткий пехотный меч в простых, лишенных украшений ножнах. Котурны всадника спереди прикрывали наголенники, украшенные черненой чеканкой.

— Не только они. — усмехнулся он. — Есть еще одна часть в султанате, вооруженная такими клинками.

— В таком случае мне следует предположить, — все столь же невозмутимо (с виду, только с виду) ответил благородный Блюм, — что я разговариваю с одним из старших офицеров ени-чери.

— Ха! Каков? — всадник хлопнул себя по бедру и повернулся к командиру своих телохранителей. — Что скажешь, ар Тайан?

— Позволь, я отрублю ему голову? — жизнерадостно оскалился тот. — Она у него слишком хорошо думает.

Остальные стражники тоже едва сдержали усмешки. Кому в этот момент было не до смеха, так это сэру Лестеру, поскольку он серьезно сомневался в своих способностях справиться хотя бы с одним из всадников, не говоря уже о том, чтоб отбиться от всего десятка. Потому как шутки шутками, а отрубить ему голову собеседник может и позволить. Прецеденты случались.

— Ты верно угадал. — всадник наклонился в седле в сторону сэра Лестера. — Меня зовут Исмаль ар Фарди и я паша ени-чери. Как зовут тебя, юноша?

— Меня зовут Риш ар Зорг, сердар. — аазурец склонил голову, положив правую руку на сердце. — Я второй сын Ахмет-бая из племени зуяф.

— Зуяфы славятся как лихие наездники. — флегматично, как будто ни к кому не обращаясь, произнес ар Тайан.

— Решил попытать счастья среди султанских сипахов? — спросил Исмаль-паша.

— Там я могу сразу рассчитывать на полусотника. — ответил аазурец. — А при некотором везении, и на сотника.

Фулдазерех и ар Тайан обменялись взглядами. Ени-чери пожал плечами, как бы говоря своему командиру, что я, мол, свое мнение уже озвучил, и отвел взгляд в сторону.

— Могу предложить место простого гуляма в конной сотне ени-чери. — произнес Исмаль-паша. — На днях освободилось одно место. Доспехи, оружие, лошадь и питание за счет казны, жалование — полдинара в месяц, жилье в казармах, но отслужить надо не менее пяти лет. Что скажешь?