Диссертация доктора Майзена

На следующий день после этих событий Роланд прибыл в арестный кабинет. Он чувствовал себя не очень хорошо. Ночью ему привиделась женщина, приходившая накануне. Роланда потянуло к ней со страшной силой. Он просыпался, шептал "Виктория" и снова засыпал. Что же это такое? Роланд пытался вспомнить её, понять, почему его так повлекло к ней, но осознать ничего не мог. В итоге не выспался, и ощущал себя немного разбитым.

В арестном кабинете ему вручили обвинительный акт. Адвокат сразу отметил, что его клиент был задержан ещё в прошлую субботу, прошло шесть дней, между прочим.

— А что же Шулюпин без защиты оставался? — Роланд хмыкнул. — Нарушаете закон, придётся в суде опротестовывать этот факт.

— Тут всё нормально, — начальник арестного кабинета выложил на стол стопку листов. — Он под наблюдением врачей находился. Реактивный психоз. Вчера только в себя пришёл. Вот документы по его освидетельствованию.

— Ну хорошо, — Роланд внимательно изучил бумаги. — Хочу пообщаться с клиентом.

— Пожалуйста, — полицейский встал. — Пойдёмте, провожу вас в допросную камеру.

Шулюпин сидел сгорбясь, маленький, худенький, в грязных перчатках. В глазах бродили безнадежность вместе с отчаянием.

— Беседуйте, — полицейский по привычке зорко окинул взглядом камеру, проверяя, всё ли в порядке и вышел, притворив дверь.

— Слушай, Никодим, — Роланд опёрся ладонями на стол, — Скоро начнётся допрос. Ты должен молчать. Говорить стану только я. Понял?

— А почему? — Шулюпин сглотнул слюну. — Мне надо всё рассказать, как было. Я не убивал Элизу. Это должны все знать.

Обычное дело, подумал Роланд. Парень верит в справедливость, думает, что если он всё честно расскажет, ему поверят. Но тюрьма, особенно допросная камера, не то место, где стоит говорить правду, чтобы добиться справедливости.

— Запомни, Никодим, я специалист в своём деле, — адвокат вздохнул. — Меня не интересует, как всё было на самом деле. Я должен сделать так, чтобы с тебя сняли обвинение. Полицию не интересует, кто убил Элизу. Они уверены, что это сделал ты. На тебя будут давить, пугать, подсаживать к тебе своих людей. Ты можешь не выдержать и сознаться. Как только ты это сделаешь, всё! Дороги назад не будет. Даже если ты откажешься от признания, это не поможет. Документ ляжет в уголовное дело и будет веской уликой на суде против тебя. Поэтому молчи. Тебе надо потерпеть ещё три недели. Доказательств против тебя нет. Понял? Молчи везде. Разговаривай только по бытовым вопросам. Полицейские могут тебя не допрашивать, а приглашать на беседы. Соглашайся, но требуй адвоката, то есть меня. Без меня ни слова, иначе каюк. Терпи и молчи. Молчи и терпи. И самое главное, не чувствуй себя виновным и не пытайся что либо кому-то доказать. В своей камере думай о своей учёбе, мечтай о путешествиях. Не грузи себя.

— Так я же не виновен, — Никодим развёл руками. — Неужели это не ясно полиции?

— Ты слыхал о судебных ошибках? — Роланд посмотрел ему в глаза.

— Да, — кивнул Никодим.

— Она может произойти с тобой. Настоящий убийца останется на свободе, а ты будешь гнить в северной тюрьме. К тому же дополнительные сведения о своей невиновности гораздо проще собрать, находясь на свободе, а не здесь. Ясно?

— Я понял вас, я постараюсь.

Примак шёл на первый допрос Шулюпина в хорошем настроении. Адвокатом у того был выжига Роланд. Он равнодушен в роли государственного защитника. Оперативник даже представил себе первую сцену на допросе. Он спросит у студентика в перчатках, как того зовут, чтобы заполнить бланк протокола, Роланд медленно склонит голову, поворачивая её к клиенту и уточнит: "Вы желаете давать показания?". А тот и не знает, хочет он или нет. Такой вежливый, предупредительный адвокат. Равнодушный ко всему, кроме денег и славы. Сейчас, наверное, втирает Никодиму, что дело сложное, надо много думать, делать, но отчаиваться не стоит, может быть удастся смягчить наказание. Шулюпин наверняка начнёт болтать о непричастности, что он ничего не помнит, а Роланд покивает головой, сочувствуя и соболезнуя.

О том, что адвокат вчера в универсаме получил пятьдесят тысяч рублей и получит еще как минимум сто пятьдесят за три предстоящие недели, что Никодим будет под арестом, Примак не знал.

Допрос не удался. Шулюпин молчал, Роланд заверил оперативника, что клиент полностью отказывается от дачи показаний.

В итоге взбешённый Примак вежливо улыбнулся адвокату, не обращая внимания на сжавшегося на стуле арестанта, и ушёл через двадцать минут неудачного допроса.

Он ругал себя. Расслабился, не подготовился. Решил, что Роланд как всегда отнесётся равнодушно. А тот наоборот. Очень мягко, но непреклонно дал понять, что намерен биться за клиента. Интересно, почему? Так потому что дело громкое, вот почему, решил Примак. Будет внимание прессы, блогеры уже пишут несуразицу всякую в своих сетях социальных. Вот и захотелось рекламы адвокату. Да и чёрт с ним! А что же делать-то? Попробуем старый способ. Сейчас и Шулюпин в напряжении, и адвокат чуть взволнован. Дать им расслабиться. Пусть три-четыре дня побудут в таком режиме, режиме ожидания. А потом, вечером, после ужина, пригласить Никодима не на допрос, нет. На беседу. Поговорить о жизни, о справедливости и склонить его к признанию. С точки зрения закона это будет выглядеть, как будто он сам вдруг решил, без адвоката, взять и сознаться. Никто не вправе ему помешать или препятствовать в этом. А то, что для этого пришлось поработать оперативникам, никому знать не обязательно. В общем, решено, пусть пока попарится, пусть спеет вместе со своим признанием. А Роланд жучара! Ох, жучара! Ну что ж, в нашем деле расслабляться не стоит, сам виноват. Надо было об этом подумать, да и с адвокатом предварительно переговорить, прощупать, к чему он готовится. Ладно, разберёмся, не впервой. Расколем Никодима.

Адвокат Роланд же, выйдя из арестного кабинета, снова задумался о незнакомке. Где бы её найти? Лишился он покоя из-за дамы, которую и видел-то всего несколько минут. В выходные Роланд думал только о ней.

Вечер в камере

Окошко в железной двери распахнулось. На откинувшуюся кормушку надзиратель выложил три буханки хлеба, поставил тяжёлый чайник и крикнул, чтоб арестанты забирали свою пайку.

Никодим слез с нар, взял одну из буханок, другой рукой сняв чайник, от которого шло тепло.

— Чаёк-то нынче горяченький, я смотрю, — один из трёх камерных сидельцев, Эльдар подсел к столу. — Давай, брателло, выставляй, накидаем в брюхо ментовской пайки.

Ещё один сокамерник, Косарик, принёс свою и его буханки, выложил на столешницу. Достали кружки с полочки над умывальником, разлили чай.

— Сегодня сладкий вроде, — почмокал губами Эльдар. — Вчера несладкий был какой-то.

— Так вчера Саня-Кролик дежурил, — ухмыльнулся Косарик. — У него пять детей, жена и тёща. Тоже сладенького хотят. Вот наш сахарок и уволок.

На самом деле сахар в чай клали не надзиратели, а повара в столовой, откуда возили еду для арестованных. Но делать сидельцам было нечего целыми днями, поэтому они с удовольствием принимались за обсуждение самых никчемных тем, чтобы хоть как-то заполнить пустоту существования.

— Никодим, ты-то на больничке долго был? — Эльдар развернулся к Шулюпину. — Говорят, там ещё полдник дают.

Никодим кивнул. Он ещё никак не мог отойти от первого допроса. В камеру с больницы его перевели утром, а через несколько минут уже вытащили к адвокату. От нервного напряжения он пропустил обед, не мог есть. Всё вспоминал жёсткие, хищные, давящие глаза оперативника и его хлёсткий взгляд, когда он отказался давать показания.

Какой опасный дядька, думал Никодим, но ведь если я сознаюсь, он никакой угрозы не представит из себя. Я же не убивал, но адвокат говорил, не признаваться ни в чём. А этому полицейскому что угодно расскажешь. Как быть? Страшно так. Есть опять не хочется. Чай попью только.

— Чего хмурый такой сидишь? Сейчас кашу принесут, рыбу жареную, — Эльдар отломил кусок от буханки, кинул в рот. — Что-то на сухую-то плохо жуётся. А неохота чаем аппетит перебивать.

Кормушка снова откинулась, надзиратель выставил на неё три алюминиевых чашки с дымящей кашей, в которую были брошены коричневые куски рыбы.

— Чую по запаху, судака сегодня дали, — Эльдар потянул носом. Косарик принёс свою и его чашки, покосился на Шулюпина. Тот не торопился за ужином, весь в мыслях.

— Какого хера спите! — заорал в окошко надзиратель. — В кабаке что ли, сидите?! Взял быстро миску!

Никодим вздрогнул от крика, подскочил, подбежал к двери, взял чашку и только раскрыл рот, чтобы извиниться, как кормушка захлопнулась.

— Простите, — просипел растерявшийся студентик и вернулся за стол.

Он не знал, что оба его сокамерника работают на Примака. Перед ними тот поставил задачу: убедить Шулюпина признаться. Мягко, без нажима. Стать его друзьями, помогать чем смогут и размягчить паренька.

Сейчас и Косарик, и Эльдар не спеша хлебали жидкую кашу, заедая свежим хлебом, и беседовали о тюремных делах. Поневоле Шулюпин, ковырявшийся в своей чашке, начал прислушиваться к их разговору. Мелькнули слова "признаться лучше, меньше дадут", "всё равно дознаются", "опера, они тоже, не пальцем деланные".

— А что за убийство могут дать, если признаться? — спросил Никодим, глядя на Эльдара.

Началось, подумал Косарик. Парень-то нервничает, любопытствует, сейчас его за душу-то мятущуюся подцепить надо. Но аккуратно, без рывков. Время есть.

— Ну это как ты себя вести будешь, — не спеша ответил Эльдар и принялся наливать себе чаёк: — Ты-то, что, за убийство обитаешь тут? Разговор такой был по тюрьме, — пояснил он.

— Нет, что вы! — Никодим помотал головой. — Я не убивал Эльвиру. Хотя...

Он замолчал, у него отвисла расслабленная нижняя челюсть, рот приоткрылся. Сокамерники не торопили его. Они, доев кашу, принялись попивать чаёк, ухмыляться над кем-то, незнакомым Никодиму, нарочно не обращая на него внимания. Должна быть такая ситуация, чтобы он сам обратился к ним. А торопиться в делах размягчения воли не следует.

Шулюпин же задумался. Вспомнив колючий, пугающий взгляд оперативника, он понял, что тот считает его убийцей. А может, и прав этот страшный дядька, подумалось ему. Он же специалист, сколько лет работает. Может, он и правда, зарезал Эльвиру, только верить в это не хочет. Как там у ДельСольвиса написано "Человек отрицает действия, неприятные ему, оберегая свою душу, приученную с детства вести себя по заветам добродетели". Может, и он, Никодим, инстинктивно отталкивает от себя вину. Как жалко, что память не сохранила, что происходило на полянке. Ведь вполне вероятно, что он мог в запале, взрыве чувств ударить Элизу этим кинжалом. А сейчас подсознание бережёт его разум, с детских лет уложенный в параграфы поведения, соблюдения приличий. То есть, я мог убить!? Никодим содрогнулся от этой мысли. Да, мог, ответил сам себе. И может, прав оперативник?

Он не увидел, но почувствовал, как словно тяжёлое, душное одеяло рухнуло на голову и перекрыло дыхание. Никодим вспотел, тяжело и быстро задышал. Глаза широко раскрылись, и он уставился на замолчавших сокамерников.

— Ты, что, дружище? — Эльдар чуть наклонился к нему. — Плохо тебе?

— Нет, уже лучше, — Никодим осмотрелся. — Что-то придушило как будто меня.

— Совесть это гложет, — Косарик большим глотком допил остатки чая. — Она может и сожрать. Дело такое.

Сотрудники Примака решили, не сговариваясь, так как опыт имели огромный, провести небольшую атаку на объект разработки. Обстановка благоприятствовала, засомневался паренёк, пора надавить чуть-чуть. Если же встретят сопротивление, остановятся, но с плацдарма не уйдут. Потихоньку, понемножку они завоюют его доверие, смогут им исподволь управлять, откроют его душу. Не в первый раз. Видно же, что парень в смятении, колбасит его, давит чувство причастности, вины. Тяжело с этим, не привык к таким ощущениям студентик. Как справиться с гнетущими эмоциями, не знает. Надо помочь ему облегчить разум. А путь для этого один — признаться, и не надо будет ничего скрывать, таиться, мучиться, вступая в противоречия с юных лет заложенными правилами поведения и морали. Лишь бы не соскочил, образованные много думают, могут и слукавить, найти себе оправдание, утвердиться в неправоте своей и уйти от наказания. Посему надо его постоянно "разогревать", не давать успокаиваться, постоянно держать в напряжении, то увеличивая его, то уменьшая, в зависимости от состояния.

— А что ты про убийство-то говорил? — Косарик закурил сигарету, оторвав у неё фильтр. — Что случилось?

Никодим вздохнул, сдерживаясь. На секунду он вспомнил предостережение адвоката: ничего ни с кем не обсуждать, ничего не говорить по делу, но желание излить душу, накипевшее на ней было так сильно! К тому же он увидел добродушное, полное сочувствия лицо Эльдара. Да это же нормальные люди, подумалось ему, такие же, как и он сам. Наверняка без вины сидят. Может, подскажут чего? Сам не замечая, Никодим уже выстроил оправдания для самого себя, почему он готов разболтать то, о чём следовало молчать. Когда человеку очень хочется, особенно поплакаться, переложить с себя неприятности, или по крайней мере, разделить их с кем-то, он обелит любые свои действия.

И Никодим начал говорить. Как он любил Элизу, как страдал, что она его не любит. Как в прошлую субботу потащился за ней на озеро.

— Кинжал я по пути нашёл, — торопясь высказаться, бормотал Шулюпин. Ему становилось и в самом деле легче на душе. И он стремился поскорее достичь того состояния, чтобы совсем полегчало, чтобы ушла тяжесть насовсем. Косарик с Эльдаром кивали, поддакивали, но не очень вмешивались, чтобы не спугнуть товарища, так хорошо запевшего о убийстве.

— Смотрю, он в пакете прямо лежит, в траве, — продолжал Никодим. — Я ручку увидал, она торчала. Ухватил и тут кинжал! Я так обрадовался, думаю, если прогонит, сам себя зарежу, чтобы она потом жалела всю жизнь об этом. И потом на коленях стоял (тут Косарик с Эльдаром внутри себя поморщились, унижаться перед бабами было западло), и тут не помню, отключился так сильно. Пришёл в себя, Элиза мёртвая, истыкана кинжалом, а он у меня в руках.

— Так это ты её убил? — мягко, по-доброму спросил Эльдар.

— Наверное, я, — вздохнул Никодим. Ему казалось, что рядом друзья, с ними можно говорить о чём угодно, ничего не боясь. — Мне кажется, что я. А кто ещё?

— Да, больше некому, — тоже вздохнул Эльдар. — Что делать думаешь?

И он, и Косарик сострадающе посмотрели на него, сочувствуя. Им оставалось только мягко, почти нечувствительно подтолкнуть студентика, чтобы он сам, сам пришёл к решению признаться официально.

— Наверно, надо рассказать всё этому оперативнику? — Никодим поднял глаза на сокамерников.

Те молча кивнули.

Впервые за неделю студент педакадемии Шулюпин спал спокойно. И утром следующего дня чувствовал себя отлично, посвежевшим и бодрым. Днём Косарика вызвали надзиратели, он ещё вчера утром просился в арестную кладовую, где у него хранилась запасная одежда, сигареты, прочий бутор. Заодно Косарик попил чайку с помощником Примака Аркадием Томутом и рассказал ему, что наговорил в камере Шулюпин.