Дорогой подарок (продолжение Помолвки по-рокуэльски)

Эрни, в волнении от того, что ему не дают защитить свое доброе имя, сам оттолкнул Фабиана, и шпага Маурелли проткнула правую руку полукровки. Подросток взвыл от боли и ярости, а Никколо тут же выдернул клинок, чтобы отбиться от Робийяра. Пока они дрались, Фабиан быстро осмотрел руку. К счастью, артерии были не задеты, мальчик кое-как перевязал рану платком и обратил внимание на то, что происходило с дуэлянтами.

Робийяр наконец основательно словил шпагу Маурелли под шестое ребро и со стоном повалился на чье-то крыльцо, однако Никколо почему-то не стал добивать юнца; аргассца, судя по его лицу, тошнило. В этот миг сверху послышалась звучная ругань, и пылкая рокуэльская женщина со второго этажа окатила кефалонца полным ведром помоев. А Эрнани, сразив Фабиана своей находчивостью, собрался с силами и швырнул в лицо Маурелли ком грязи.

Кто бы ни заговаривал амулет, мысль о грязи и помоях ему в голову не пришла — кефалонец, временно ослепший, вертелся волчком, тыкая шпагой во все стороны, пока наконец не поскользнулся в луже и не повалился наземь. Фабиан бросил оружие, прыгнул на противника, как кошка — на мышь, и сорвал с шеи врага амулет, до крови разодрав кожу Маурелли лопнувшей цепочкой. Руку мальчика обожгло, но он, не обращая на такие мелочи внимания, отскочил, прежде чем Никколо успел пырнуть его дагой или шпагой, кинулся к бьющимся дворянам.

— Эй, вы! Вы! Посмотрите! — завопил Фабиан и разнес для привлечения внимания чей-то подоконник с цветами. Рокуэльцы, аргассцы и кефалонцы временно прекратили убивать друг друга и поглядели на полу-оборотня.

— Вот, смотрите! Это амулет! Он был на нем! — Фабиан замахал кругляшком, указывая на Маурелли, который выскочил из проулка следом за ним; Никколо, как ни странно, не пытался напасть, с ухмылкой глядя на подростка.

— Это что же такое, выродок?! — заорал Руи. — Папуля снабдил, да? Ты чего тут добиваешься, твою мать?!

— Могу сказать, — устало выдохнул Миро: Ибаньес, с проколотым бедром, дрался, привалившись к стене. Передышка его спасла. — Это всего-навсего провокация. И мы все на нее купились, — он утер рукавом лицо.

Фабиану показалось, что ему дали тухлой рыбой по лицу. Отрезвление пришло внезапно. Ведь томоэ говорил ему... томоэ просил... Против герцога и так плетут интриги, а он, он, его воспитанник, как последний осел, попался на удочку и устроил побоище, с кучей раненных и... и... Боги, какой же он дурак! Какой идиот! А томоэ? Что теперь делать томоэ?

— Похоже, до него дошло, — хрипло констатировал Дануто. Весь его левый бок был залит кровью, Даниэль сидел, наклонясь над Хуаном: толстяк тяжело, с бульканьем, дышал.

Тут-то их всех и накрыли. Улицу с двух сторон окружил отряд городской стражи во главе с доном Ибаньесом. Адмирал соскочил с коня, долго смотрел на сына и негромко, но так, что все замерли, вопросил:

— Кто. Все это. Затеял? Я спрашиваю, кто устроил эту бойню?

Все неуверенно переглянулись. Фабиан вышел вперед, и тут несколько человек указали на Маурелли и твердо заявили:

— Он!

Лампа над столом, разогнавшая темноту по углам, освещала стол, стулья, кое-как прибранную кровать у стены и двоих мужчин.

— Ну что вам еще? — устало и глухо буркнул один, уткнувшись лицом в сплетенные пальцы. — Выпотрошили уже.

Другой, в серой эмиссарской мантии, кашлянул и зачитал с листа:

— Виктор Робийяр, тридцати лет, женат на Леонсии Мурьетта, рокуэльской подданной, имеет сына Александра пяти лет.

— Вы что, боитесь, что я от тяжких мук забуду, кто я такой? — насмешливо фыркнул аргассец, опуская руки. Его лицо, некогда смуглое и круглое, пожелтело и вытянулось, под глазами наметились мешки — узник не испытывал недостатка в алкоголе.

— Итак, сегодня 26 марта 1623 года.

— Спасибо, — глумливо отозвался Виктор.

— Начнем, — Джеймс Олсен отложил лист бумаги и соединил пальцы куполом.

— А может, кончим? За...ли уже своим инцидентом.

— О, не волнуйтесь, с инцидентом мы закончили, — почти невозмутимо, но с ноткой злорадства ответил эмиссар.

— И какого ж черта вы опять приперлись? — грубо осведомился аргассец, скрыв блеснувший в глазах интерес за опущенными веками.

— Давайте поговорим о вашей матушке, о вашей семье.

— С какой это стати?

— Итак, ваша матушка, Элеонора Робийяр, в девичестве Марсан...

— Я помню, как звать мою матушку. Идите к дьяволу, ваше эмиссарство. Про этот ваш... ынцындент я, так и быть, рассказал, ну а все остальное — не ваше дело.

Олсен тонко и неприязненно улыбнулся.

— Я полагаю, — вкрадчиво сказал маг, наклоняясь через стол к Виктору, — что ваша матушка потому так хочет свершить святое дело мести в тайне, что знает — стоит упустить одну нить, и тут же размотается весь клубок.

— Какой-такой клубок? — невинно спросил Виктор. — Вы, часом, не заговариваетесь, а то тут воздух спертый, вредный...

Чародей чуть поморщился и сел.

— Шевалье, оставьте ваши жалкие попытки убедить меня в том, что вы ни о каких клубках ни сном, ни духом. Лучше отвечайте по существу вопроса, вы сильно облегчите участь вашей матушки на суде...

— О-о? — вскинул бровь Робийяр. — А суд-то тут при чем?

— При том, что она в него не обратилась.

— Когда? Где? Что я пропустил? Я тут совершенно оторван от жизни, — заполошно зачастил аргассец с тончайшим оттенком иронического сарказма.

— Хватит корчить из себя болвана, — процедил эмиссар. — Вы прекрасно поняли, о чем речь!

— Не понял, — совершенно спокойно сказал шевалье, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и устремил на волшебника цепкий и проницательный взгляд из-под тяжелых век.

— Вы что, не знаете, для чего существует Суд Паладинов?

— И за что ж вы ее так? Нешто за покушения на Рамона?

— А хотя бы и за это, — холодно ответил Олсен. — На пожизненное хватит!

— Так вы бы определились, что ли — вы хотите упечь Вальдано за то, что он полукровка или вы таки собираетесь посадить мою матушку за покушения на государя?

— Сначала — ваша матушка, а уж ее показаний вполне хватит и для Рамона.

— А сейчас вам чего не хватает? После того, что герцог учинил над Марсе, мне казалось, что Рамона засадят чуть не через месяц, — фыркнул Робийяр. — Медленно работаете, ваше эмиссарство, без огонька. Или вам просто хочется выжать из Рокуэллы побольше уступок, прежде чем вы отправите полукровку под Суд?

— Все свое получат, — веско пообещал эмиссар. — Но у вас есть шанс избежать тюрем Суда, где вам будет значительно хуже, чем здесь.

— Вы уже торгуетесь? Я пока ничего не предлагал.

— Торговаться надо вам, — зашипел Олсен. — Уже одна смерть вашего брата Леона...

— Помню такого, — лениво согласился Виктор. — Некромантией не увлекаетесь, ваше эмиссарство?

— По ордеру Суда можно и некромантией.

— И вы думаете, что я напугаюсь до нервного тика и быстро во всем признаюсь? — саркастически уточнил Робийяр.

— Можно и так. А можно — в обмен на свободу и деньги.

— Прям щас? — скептически уточнил допрашиваемый.

— Не прям и не щас, но в перспективе.

— А! Ну, когда эта перспектива наступит — тогда и приходите, — зевнул аргассец, показывая уже далеко не белые зубы.

— Хватит фиглярствовать! — внезапно рявкнул эмиссар. — Штелленнер — самое безопасное для вас место! В любом другом падме Робийяр доберется до вас в два счета и поквитается за провал порученного вам дела!

— Какое лестное мнение о моей семье, — флегматично констатировал сиделец. — Вы не орите, ваше эмиссарство, успокойтесь, сядьте, водички попейте...

— Я бы на вашем месте перестал ломаться, как девка под священником, — зашипел Олсен. — Я могу допросить вас так, что вы расскажете все, сами того не подозревая!

— И почему ж не допрашиваете? — спросил Виктор. — И мне никаких моральных терзаний, и вам никаких хлопот.

— Ах, вам телепатических допросов захотелось?

— Нет. Но я вам скажу, почему вы так их не хотите, — шевалье привстал и наклонившись к магу, негромко сказал: — Потому что вы надеетесь поиметь с меня пользу. А то толку от меня будет, с вывороченными мозгами.

Волшебник хмыкнул и пододвинул к заключенному бумагу, с которой читал.

— Приказ об освобождении, — после беглого взгляда определил Робийяр и насмешливо глянул на Олсена. — Что-то я тут логики не вижу. Сами говорите, что камера для меня — чуть ли не гарантия вечной жизни, и тут же приказ под нос суете... Совсем за идиота держите?

— Я считаю, — холодно заметил маг, — в отличие от моего руководства, что вы принесете нам значительно больше пользы на свободе, выполняя наши поручения.

— А самому на Рамона выйти у вас кишка тонка?

— Я не горю желанием последовать за Марсе.

Виктор презрительно сплюнул на пол.

— Вот потому вы мне, ваше эмиссарство, и не нравитесь. Все хотите чужими руками льва затравить.

— В тюрьме вы стали очень переборчивы, может, поговорить с князем о деятельном раскаянии и чрезмерном милосердии к узникам? — издевательски осведомился чародей. — Тут рядом есть отличные каменоломни.

— Ну-ну, ваше эмиссарство. Я — дворянин, как-никак, хоть не очень на него сейчас похож.

— Не хорохорьтесь. Люди... и не люди... перебегавшие дорогу Совету Араны кончают плохо и тихо. Так, что их судьбой никто более не интересуется.

Аргассец долго изучал чародея и наконец спросил:

— Деньги?

— Ежемесячно, в любой валюте.

— Расписку.

— Что?!

— Расписку, — невозмутимо ответил Робийяр. — А то много тут вас таких ходит... Пишите, диктую: "Сим подтверждаю... что я, эмиссар Совета Араны, Джеймс Олсен... заключил сделку с Виктором Робийяром... о получении оным последним: а) освобождения из Штелленнра не позднее, чем в ноябре 1623 года... б) ежемесячные выплаты в размере тысячи пеа... в обмен на: а) сведения о Рамоне Вальдано... службу на благо Совета Араны... Все сделанное Виктором Робийяром сим подтверждается... как сделанное во благо Совета Араны". Подпись и печать, ваш перстень подойдет. Ага, спасибо.

Виктор так ловко выдернул у мага расписку, что тот вздрогнул от неожиданности.

— Один вопрос, ваше эмиссарство...

— Ко мне положено обращаться "ваша честь"!

— ... и я весь к вашим услугам, — сказал аргассец, пробегая записку взглядом. — Что вам лично сделал Рамон Вальдано?

— Он — полукровка, — отрезал Олсен. — Мой долг — очистить престол Рокуэллы...

— Ой, да перестаньте, — поморщился Виктор. — Вы его ненавидите — ведь мало того, что полукровка, да еще и как сыр в масле катается. А вы честным трудом, своим горбом — и только на эмиссарство и заработали. Обидно, да?

— У вас исключительно богатая фантазия, — холодно ответил чародей.

— Хотите, чтобы этот неприступный и гордый ублюдок дерьма нажрался, как все простые смертные? — прошептал Виктор, неожиданно бросившись вперед, опираясь руками о стол и хищно облизывая губы. — Ну так и я хочу. И чтоб помучился, да, ваше эмиссарство?

— Он не ублюдок, — сдержанно ответил Олсен, пропустив мимо ушей предыдущие инсинуации. — Законный сын.

— Это ж как он измудрился? — спросил аргассец, так же внезапно успокаиваясь и присаживаясь на край стола.

— Не знаю, — пожал плечами маг. — Всех детей монархов проверяют на законнорожденность. Проверка идет по крови и осечек не давала ни разу.

— Значит, дала. Или Аскелони дал на лапу проверяющему.

— Я не беру взяток, — ответил Олсен. Робийяр помолчал.

— Какая, черт дери, честность, — наконец сказал он, и непонятно, к чему это относилось — к признанию эмиссара или его нелюбви к взяткам. — А невеста, Бертиле Робийяр?

— Человек. По крайней мере, обратного мы не доказали.

— Тьфу ты, черт. А если череп выкопать?

— Без ордера нельзя — это некромантия. Когда ваша мать впервые заговорила о кровной мести? — резко сменил тему дознаватель. Шевалье помолчал, кривя губы в презрительной усмешке.

— О, как вам сильно от меня что-то нужно, — прошептал он. — Месяца через три-четыре после того, как гробы прибыли.

— Вы ей верите? — после паузы спросил волшебник.

— Нет, — ответил шевалье. — И убейте меня — не знаю, почему.

— А в чем, по-вашему, настоящая причина такого преследования?

— Мм... может, в том, что Рамон полукровка, но я ума не приложу, как это может задевать нашу семью.

— Вернемся в самое начало, — кашлянул Олсен, щелчком пальцев вызывая из небытия бутылку и два бокала. — Жених и заключение помолвки.

— Жених, — протянул Виктор, благосклонно наблюдая за наполняющей бокал бордовой влагой. — Я его впервые увидел... Да-да, странный такой это был подросток — долговязый, жилистый и молчал все время, как рыба об лед. И взгляд какой-то... то ли тупой, то ли отсутствующий. Мне поначалу вообще показалось, что нареченный малость того, с гнильцой — придурок или сумасшедший.

— Какой странный брак для герцогов Рокуэльских — почти мезальянс, — пробормотал Олсен, смакуя вино.

— Однако именно рокуэльский маг — Аскелони, мать его, носился с этой помолвкой, как курица с яйцом. Брачный договор заключили еще до рождения Бертиле, а уж потом дон Карлито мотался в Хинтари, как заведенный. И матушка с Бертиле тоже в Рокуэллу зачастили. Бер, кстати, та еще штучка была — меня б на ней женили, я бы ее в первую же брачную ночь прирезал, пока яду в бокал не подсыпала.

— Вы думаете, Рамон действительно убил жену и сына?

— Думаю. Больше того — понимаю и сочувствую. Сынок был урод не приведи боги, в колыбели надо было удавить сразу — чтоб не мучался.

Олсен нахмурился.

— Придется признать, что мы имеем дело с тем редким случаем, когда у полукровки родился ребенок. Но все же — мотив?

— Знаете, мне тут мысль пришла, — протянул Виктор. — Матушка и дон Рикардо, родитель нынешнего герцога, были очччень большими друзьями. Может, Рамон узнал, что Бер — его сестра по отцу?

— Тогда зачем их нужно было поженить?

— Вопрос без ответа, — пожал плечами Виктор. — Попробуйте допросить мою маман, я посмотрю, на какой минуте вы сломаетесь.

— Что могло связывать вашу мать и отца Рамона?

— Дружба с Аскелони. Бредовые идеи.

— О? — встрепенулся эмиссар.

— Матушка грезит о великом Аквилоне, а дон Рикардо — о, у него был размах побольше: Великая Империя Юга, от Северного моря до насколько наглости хватит.

— Изумительно, — констатировал Олсен. — Сплошь следствия — и ни одной причины. Что ж, прощаюсь с ва...

— Ну и хватит, — заключил эмиссар, нажимая на опал в основании треножника. Изображение пропало, превратившись в белесый туман, который, в свою очередь, всосался в квадратную хрустальную пластину с мутным узором. Маг бережно взял пластину за уголок и положил в коробочку с ярлычком. Громко защелкнув замок, Олсен обвел присутствующих долгим взглядом.

Кроме него за столом сидели четверо — отец Григорио, консул Кефалони Никколо Маурелли-старший, аргасский консул граф Альберт Коланья и — упитанный бородач с четками в руках, тайный посол Хадизарии Гусеин аль-Фатих.

— Надеюсь, — спросил Маурелли, складывая руки на внушительном брюшке, — теперь господину послу все так же ясно, как и нам.