За краем небес

— Агнат, — матушка положила на плечо дяди руку, прерывая наш спор, — уймись, она же мне с больными частенько помогает, что ты право слово?

Пока мы тут перепалку устраивали, воин уже натянул рубаху и штаны, а теперь снова на лавку уселся и нас рассматривал. Причем смотрел так, будто это не у он нас в гостях, а мы к нему без спроса заявились.

— А ты, мил человек, кто будешь? — вымолвил он, на дядьку глядя.

— Хозяин я. В моем доме тебя приютили да выходили.

— В твоем? Что же, благодарствую.

— Меня не благодари, Юляша вот тебя выхаживала да Мирка эта несносная. Иди сюда, заноза. В дом старосты сейчас ступай, позови его к нам вечером, скажи, что гость наш уже очнулся.

Я кивнула, на воина еще разок взглянула и побежала за дверь, чтобы поскорее старосте новости снести.

Пока до старосты бежала по дороге на Ситку наткнулась, хотела было мимо пройти да она меня сама окликнула:

— Эй, Мира, постой.

Этой-то чего надо? Тоже зубоскалить начнет?

— Ну чего тебе?

— Идешь-то куда?

— К старосте.

— Можно с тобой?

— А что тебе со мной ходить?

— Поговорить хотела.

Не иначе как о Лике разговор пойдет. Я еще с говорин помню, как она с него глаз не спускала, что теперь от меня только нужно, не пойму.

— Ну говори, коли хотела, — и пошла я дальше по дороге, а она рядом пристроилась.

— Я слышала, что у вас с Ликом случилось, — сразу перешла к делу девчонка.

— Не мудрено дело услышать.

— Ты не бойся, я раны твои солью посыпать не буду.

— О каких ранах говоришь? Весело с ним было, а теперь забыла, что мне о таком тужить?

— Зря ты так Мира. Ну нет его в том вины. Я же знаю, что он только на тебя смотрел, других вокруг и не замечал вовсе.

— Ты что же, выгораживаешь его? — всю мою показную браваду как рукой сняло.

— Правду я говорю. А та другая соблазнила его, он же ни с кем не миловался с тех пор, как с тобой встречаться начал.

— Да какое мне дело до других, если он с этой миловался, пока я от него привета ждала? — выпалила и язык прикусила, вот теперь еще до Лика донесет, как муторно мне на душе от его предательства.

— Любит он тебя, а то слабость была сиюминутная.

— Ты зачем мне это говоришь?

— Люб он мне.

— Что?

— А то! Люблю его, а ему ты нужна, а мне его счастье дороже собственного.

Я после такого даже с шагу сбилась. Повернулась к ней, а она стоит и прямо в глаза мне смотрит.

— Да за что ты его любишь-то? Почто саму себя мучаешь?

— А ты за что?

— Да сдался мне этот кобель плешивый, с чего решила, что люб мне?

— А будто и так не видно, из-за нелюбимых с обрыва не кидаются.

— А я не кидалась, нога у меня подвернулась тогда.

— А он под твоими окнами все ночи проводит.

— Что?

— Ничего. Пойду я. Все что хотела, уже сказала. — Развернулась и ушла.

Я поглядела ей вслед, но догонять не стала.

К вечеру староста явился, да не просто так пришел, а с настойкой сливовой. Нашу-то мы всю с матушкой поизвели, а как мужикам общий язык находить ежели без настойки за стол садиться? Мы вдвоем наготовили снеди, весь стол для них уставили, а сами ушли в сторонку, чтобы не мешать. Матушка Басютку в комнату унесла, а я за занавеской с ягодой сушеной разбиралась. Воин наш ел за троих, чай вконец оголодал, пока без сознания лежал. Впрочем, дядя со старостой не намного ему уступали. Мне все послушать хотелось, кто он такой, откуда явился, что за письмо вез, а он не говорил. Его конечно расспрашивали, а он так ловко от ответа уходил, что будто бы ответил, но только ничего не понятно. Вконец запутал мужиков наших, у тех к концу вечера у самих языки развязались, стали баб глупых поминать, про урожай заговорили, про лошадей языки почесали, а воин знай себе пьет, поддакивает, а про себя молчком.

Устала я их слушать, ссыпала оставшуюся ягоду в холстяной мешочек, подвесила на крючок над печкой и выскользнула на улицу, да по пути прихватила непочатую бутылку настойки. Староста немало их принес и все бутыли возле печки составил. Сегодня точно допоздна втроем засидятся, все выпьют, а наутро дядька начнет на голову жаловаться, будет чем ему боль унять.

Хотела я к себе пойти, да только тягостно было на душе. Разбередила Ситка раны мои, хоть и клялась, что не будет их солью посыпать. Пошла я на пригорок, возле березы уселась, крышку вытащила из бутылки, принюхалась. Ароматно так настойка пахла, вкусно. Приложила я горлышко к губам, сделала маленький глоточек, а настойка будто сок сладкий, который жажду не утоляет, а только пробуждает, я даже не заметила, как осушила бутылку на треть. Присмотрелась, поняла, что скоро ничего для дядьки не останется и пробку обратно засунула, прислонила бутыль к березе, всмотрелась вдаль будто впервые увидела.

Береза наша на пригорке росла, а он вниз сбегал к самому ручейку, что под луной серебрился, а дальше другие дома стояли. Лучики лунные так по крышам и плясали, а может это в глазах моих все кружилось. За домами поле виднелось, а ещё подальше излучина реки изгибалась среди берегов, а уж за ней лес густой и высокие горы там вдалеке.

'Красиво', — вздохнула я. Мирно так покойно, а мне вот все тоскливей. И ведь как себя ни уговаривай, а хочется предателя этого увидеть, сердце по нему тоскует. Я глаза закрыла, а перед глазами он стоит и шепчет мне: 'Мирушка'. Вот ведь подлец как в сердце врос, будто корнями, и чем его оттуда выкорчевать? Обхватила я голову ладонями, виски сдавила немного, подождала, пока звезды перестанут хоровод перед глазами водить и ухватилась за берёзу руками, стала подниматься, только ноги держать меня прямо отказывались, пришлось к стволу прислониться. Стояла я так и думала, как теперь до дома дойти, когда голос позади услыхала:

— Мира.

Кое-как стон на губах удержала. Да неужто и вправду под окнами караулит? Привалилась к березе спиной, голову подняла, а он рядом стоит, смотрит:

— Ты что тут, отчего не дома?

— А тебе д-дело какое? С-сам что тут делаешь?

Проговорила и сама поняла, что едва языком ворочаю. Стыд-то какой! Ведь мысли ясные, а ноги не идут и речь меня не слушается.

А этот, который кобель плешивый, еще и глаза вниз опустил и бутылку у березы приметил, только ничего про то не сказал. Глаза будто в сторону отвел, вздохнул и на вопрос мой ответил:

— Я каждый вечер под окнами твоими дежурю, все ждал, что с тобой увидеться доведется, поговорить хотел.

— А не буду я с т-тобой разговаривать, — отрезала я и шагнула к дому. Шагнула, а настойка коварная ноги подкосила. Качнуло меня в сторону и прямо Лику в руки повело. Он за плечи обхватил, в лицо вглядывается.

— Мира, ты что тут пила?

— Р-руки прочь...

— Постой. Успеешь еще обругать. Раз уж сама уйти не можешь, то сперва меня послушай, поговорим немного, а потом помогу тебе до окна дойти и в комнату забраться, иначе дядька увидит тебя и отходит хворостиной.

— Д-дурак ты, Лик, он с-сейчас сам себя в зеркало не узнает, какое там х-хворостиной...

— Садись, — меня вдруг дальше слушать не стали, а усадили на пригорок рядом с собой. Хоть за плечи обнимать не полез, а то бы я ему все волосы повыдергала, если бы ухватила, конечно.

— Ты ведь не простишь меня, Мира? Характер у тебя такой, что впору одними сладкими ягодами кормить, да другой еды кроме них не давать. Гордая ты больно, сама за себя все решаешь, нет в тебе девичьей ласки и слабости, вот только все равно в душу запала. Я каждый день о тебе только и думал, а как себя в руках рядом с тобой держал, даже сказать сложно. Мне и сейчас без тебя тягостно, а сердце будто раздвоилось. Я понять не могу, что происходит.

— Не с-сердце у тебя раздвоилось, а пох-хоть напала. С меня не получил, а с другой с-стребовал.

— Ничего я не требовал, сама предложила. Она такая... мимо проходит, взглядом одарит, а в груди жар разливается.

Я голову в сторону отвернула, чтобы гада этого не видеть. Он что же думает, мое сердце каменное? К чему говорит все это?

— Я не знаю, как прощение у тебя вымолить, как объяснить все. Может не надо так прямо рассказывать, только врать я тебе не умею. Сердце едва не разорвалось, когда ты с обрыва упала. Плохо мне без тебя, жалею, что с собой совладать не смог, что порушил все.

— А т-ты не жалей. П-пользуйся, пока дают.

— Отчего ты такая? Другая бы все мне высказала, ударила бы, в волосы вцепилась, хоть что-то сотворила в отместку, чтобы самой легче стало, а ты, как изо льда сделана! Будто просто так со мной на свидания ходила потому, что другие не звали.

— Что? Да ты..., да ты, козлина безрогий! — от бешенства даже с речью совладала и бутылку с настойкой ухватить смогла. Размахнулась посильнее, чтобы о башку его безмозглую разбить, а он, гад ползучий, увернулся, и вся настойка коре древесной досталась, только осколками его осыпало.

— Я не знаю, как прощение у тебя вымолить, как объяснить все. Может не надо так прямо рассказывать, только врать я тебе не умею. Сердце в груди едва не разорвалось, когда ты с обрыва упала! Плохо мне без тебя, жалею, что с собой совладать не смог, что порушил все.

— А т-ты не жалей. П-пользуйся, пока дают.

— Отчего ты такая? Другая бы все мне высказала, ударила бы, в волосы вцепилась, хоть что-то сотворила в отместку, чтобы самой легче стало, а ты, как изо льда сделана! Будто просто так со мной на свидания ходила потому, что другие не звали.

— Что? Да ты..., да ты, козлина безрогий! — от бешенства даже с речью совладала и бутылку с настойкой ухватить смогла. Размахнулась посильнее, чтобы о башку его безмозглую разбить, а он, гад ползучий, увернулся, и вся настойка коре древесной досталась, только осколками его осыпало.

— Полегчало хоть? — спросил Лик.

Куда там полегчало! Если б не увернулся, глядишь, и полегче стало бы, а так... Отвернулась я в сторону, даже глядеть на него не захотела.

— Не получится у нас разговора, — вздохнул мой жених бывший и поднялся. Осколки отряхнул, ко мне склонился, руку подал. — Пойдем, помогу до дома дойти.

Вот ничего отвечать не хотелось, а тем более помощи от него принимать. Скрестила руки на коленях, на него не гляжу. Не дождется он от меня ни слова больше.

— Не хочешь? Ну и небеса с тобой!

Пнул от злости камушек на земле так, что тот шагов за тридцать улетел, развернулся и ушел, а я так и просидела у березы, пока не замерзла совсем. Не то, чтобы уйти не могла, добралась бы как-нибудь, хмель уж отступил, но меня обида душила, да так сильно, что боялась, разнесу что-нибудь в избе или того хуже с пьяным дядькой сцеплюсь. Едва-едва с собой совладать смогла, поднялась тогда на ноги и, пошатываясь, к дому направилась. Когда к калитке подходила, то шаг замедлила — воин возле нее стоял. Облокотился на плетень и вдаль смотрит, а как меня заметил, так голову опустил, улыбнулся вроде даже.

— На свидание бегала?

"А выговор сельский куда-то из речи пропал", — мелькнула в голове мысль.

— Не свидание это, — буркнула в ответ. Зашла в калитку, притворила ее и по дорожке идти хотела.

— Да ты постой, — окликнул воин, — составь компанию.

— Что составить?

— Со мной тут постой, говорю.

— Что мне с тобой стоять?

— А почему нет? Я давно уже с девками красивыми не разговаривал.

Я присмотрелась к нему. Пьяный что ли совсем? Не иначе сейчас приставать начнет.

— Не бойся, приставать не буду, — ответил воин, словно мысли мои прочитал. — Так просто поговорить охота немного, узнать кое-что. Меня кстати Тинаром зовут.

— Я тебе мало что рассказать могу.

— А мне много не надо. Скажи лучше, письма ты никакого в моей одежде не находила?

— Находила.

— И где оно?

— У себя схоронила.

— А что в письме том уразумела?

— Нет. Мы в нашей деревне грамоте не обучены.

Ответила, а воину будто полегчало, даже плечи расправил.

— Так отдашь его мне?

— Отчего не отдать, в комнате держу. Тебе что же прямо сейчас нужно?

— Отдай сейчас.

— Ну идем. — Пошла по дорожке, а он за мной. А ступает так тихо, будто кот крадется. Не знала бы, что следом шагает, не заметила бы.

Зашли в комнату, а там дядька со старостой на лавках дрыхнут, все бутылки пустые под столом валяются, храп такой на избу стоит, что оглохнуть можно и духом сливовым весь воздух пропитался. Я стол обошла и в свою комнату дверь отворила. Зашла внутрь, а воин на пороге замер. Я для вида в сундучке своем порылась, будто ищу усиленно, хотя точно помнила, куда письмо положила, а потом выудила все-таки испачканный лист и Тинару подала. Он взял осторожно, всмотрелся внимательно, после видно признал, что его, и голову поднял, снова мне улыбнулся.

— Спасибо, что сохранила, и еще за то, что нашла и вылечила, спасибо. — А потом вдруг склонился, сграбастал в охапку и крепко к себе прижал. У меня даже дыхание перехватило. Уперлась руками в грудь и давай его отталкивать.

— Руки-то не распускай. Ни к чему твоя благодарность, я как должно поступила.

— А я и не всех благодарю, Мира, а руки свои редко когда распускаю. — Сказал и выпустил меня. — Ты лучше скажи, отчего не ласковая такая?

— А ласковая это та, которая на мужиков кидается?

Воин промолчал, только голову набок склонил, поразмышлял над чем-то, потом вдруг по волосам меня потрепал и ответил:

— Подрастешь, поймешь, — развернулся и пошел в свою клеть ночевать, а я с открытым ртом на пороге осталась. Это я то подрасту? Да меня уже все в округе перестаркой называют. Закрыла я дверь, платье скинула, забралась в постель и глаза закрыла, а вот сна не дождалась, так до самого рассвета и промаялась. Может правду они говорят, может сама виновата? Я ведь даже Лику не признавалась, что к нему чувствую, все шутила всегда, все язвила, а любви своей не показывала, думала, и так все понятно. Неужто сама его в чужие объятия толкнула? Дядька вон постоянно про характер мой толкует, все сокрушается, что парни порог наш не обивают, в жены меня не зовут, самому со мной не сладко приходится. Я горазда была его винить в том, что не родная ему, вот он и цепляется, а может взаправду довела, как Лика того же? Даже воин сейчас тоже самое почти повторил. Понять бы еще, к чему он добавил, что подрасти мне нужно.

Утром матушка меня рано подняла.

— Дочка, ступай в лес, соберешь трав для настойки.

Я надела теплые штаны и рубаху, в которых всегда в лес выбиралась, а поверх шерстяной плат накинула и отправилась к знакомой полянке. В лесу в эту пору хорошо было, птицы уже вовсю голосили, приветствуя новый день, а солнышко только-только бросало стыдливые окрашенные румянцем лучики по древесной коре, расцвечивая набухающие на тонких веточках почки. 'Не даром воздух сегодня такой прозрачный', — подумалось мне. Не иначе солнышко наше Яр эту ночь не один провел, а в объятиях красавицы Зари. Матушка мне про небесных влюблённых еще в детстве сказки на ночь рассказывала. Говорят, если день хмурый, значит рассорились они, вот солнце и не вышло людей порадовать, а когда дождик капает, так то сама Заря плачет, не иначе, как обидел ее Яр ненароком. Я шла по широкой протоптанной тропинке, посматривала кругом, выглядывала для маминой настойки траву нужную. Мне бы самой сейчас настойка болиголова пригодилась. Ночь бессонная да сливовочка свою роль сыграли. Как бы на ногах до вечера продержаться. Пока размышляла, дошла до речного бережка, а там и нужную мне травку сыскала. Собрала ее поскорее в корзину, а потом присела немного отдохнуть на поваленное дерево. За плечами моими лук висел, хотя с тех пор, как старец уехал, я почти и не охотилась. Прикрыла глаза, вспоминая мудрого наставника. А он ведь предупреждал меня о Лике, говорил не судить о людях по внешности, а мне счастье глаза застило, из-за влюбленности своей совсем от учителя отгородилась, оттого и ушел он из деревни. Где теперь ходит, по каким дорогам?