— Хорошо, я все вам расскажу, — тихо ответил он, не глядя в глаза генералу. — Мне нужно было раньше раскрыться, но что-то сдерживало меня. Не сердитесь.

— Говори, Франц, я все пойму.

— Это произошло летом 1941 года, — повел Франц рассказ. — Наш 24-й моторизованный корпус стремительно продвигался на восток. Меня отправили в одно село подобрать дом под штаб корпуса. Село называлось Заболотное. Волей судьбы я познакомился там с белорусской девушкой. Она прекрасно говорила на нашем языке, была умна и необыкновенно красива. Ее звали Вера. Поэтому и операцию я предложил назвать Glaube — Вера. Прошло три года после первой встречи, а я до сих пор удивлен, как в том захолустном маленьком селении мог расцвести такой божественный цветок. Я полюбил ее, дядя, больше жизни и готов был жениться. И главное, я получил согласие родителей на нашу свадьбу.

— Как, твоя мать, фрау Берта, знала об этом?

— Да, дядя Гельмут. Мне пришлось написать письмо домой и получить от нее благословение.

— Хорошо, — генерал покачал головой, — что было дальше?

— Когда я приехал в августе за Верой, чтобы увезти в Берлин, родственники спрятали ее от меня. Поиски не дали результатов. Я озверел. Хотел застрелить ее брата. Это он все подстроил. Хотел сжечь деревню, такое было состояние злости и отчаяния. Но вы понимаете меня, я не так воспитан плохо, чтобы сжигать и убивать ни в чем не повинных людей. Тем более был 41-й год, когда мы верили, что несем демократию и свободу русским крестьянам. Это были мои личные проблемы. И они касались только меня. В общем, пришлось возвращаться восвояси в штаб. Да и времени было мало. Под Смоленском шли жестокие бои. Меня отпустили в отпуск только в случае женитьбы. Но свадьба, увы, не состоялась...

Франц замолчал. Воспоминания навевали небывалую грусть.

— Тебе плохо, Франц? Поднялась температура? Может, Ремуса позвать?

— Не надо, дядя Гельмут. Пройдет. Тяжело вспоминать.

— Придется, Франц. Я должен владеть полной информацией.

— Я понимаю. Сейчас... Так вот. Во время операции Glaube, — продолжил он, — мне представился случай вновь встретиться с Верой. Я воспользовался этим случаем. Меня потянуло к ней, как магнитом, до умопомрачения. Я проложил маршрут возвращения экипажей через поселок Заболотное. Я молил бога, чтобы Вера была дома. Мое обожженное сердце летело к ней в это село... В общем, я встретился со своей мечтой, своей единственной принцессой Хэдвиг, и потерял ее навсегда. Ее убило осколком...

Франц с горечью вздохнул и отвернулся от генерала. Но через мгновение, что-то вспомнив, привстал на постели, воскликнул:

— У нас родилась дочка, дядя Гельмут! Вы понимаете? У нас родилась девочка! — глаза Франца радостно светились. В душевном порыве он крепко сжал руку генерала.

Вейдлинг не отстранился, молчал. Ему была приятна минута доверительности, искренности Франца. — Я ее видел, дядя, она очень похожа на мать. Очень похожа. Правда, встреча была очень короткой. Шел ожесточенный бой. Во время очередной атаки русских меня контузило. И вот я здесь, а они там...

— М-да, — с сожалением выразился Вейдлинг и поднялся с венского стула. Было непонятно, осуждал он Франца за похождения или поддерживал. Генерал стал ходить по палате, разминать затекшие ноги, одновременно думать. В движении лучше думалось.

'Что сказать Францу этакое поучительное на будущее, но и чтобы не обидеть? Мальчишка влюбился и потерял голову, а я при встрече не разглядел этого'. А что он мог сделать? Да просто не было бы этой операции. Батальон был бы цел, да и Франц не был бы надломлен. С советом он опоздал. Как говорит народная немецкая поговорка, поздно советовать, когда дело сделано. А вот помочь ему надо, это в его силах. 'Отправлю в госпиталь, а затем в отпуск. Фатерлянд, семейная обстановка, родные благостно повлияют на него. Хорошо бы с Мартой его свести. Надо написать письмо фрау Берте. Глядишь, отойдет от своих переживаний. Там и женится на Марте. Русской женщины нет. Ну а ребенок?.. А ребенок останется в памяти. Дети войны... Сколько их по свету родилось!..'

— Франц, — обратился к Ольбрихту генерал после обдумывания ситуации. — Я принял решение. Считай, это приказ! — Вейдлинг вновь присел на стул.

— Я слушаю вас, дядя Гельмут.

— Вначале ответь мне без обиды. Когда мы в апреле обсуждали операцию Glaube, почему ты не рассказал о своих проблемах? Ведь я чувствовал, что с тобой не все ладно.

— Я не мог об этом говорить, дядя Гельмут. Это было очень личным. Да и что бы это дало?

— А ты не понимаешь? — c иронией бросил Вейдлинг. — Просто не было бы этой операции. Я не дал бы согласия. Твой поступок граничит с безрассудством. Сейчас докажи командующему армией, службе безопасности, что ты Ариец, а не агент Смерша!

Франц молчал, опустив глаза. Он уже и сам понимал, что операция была провальная и надуманная. В ней не было необходимости. Почти все сведения, посланные в донесениях, он знал до операции от Клауса. Просто он проявил элементарный эгоизм — захотелось увидеть Веру. Увидел и погубил.

Вейдлинг оценил реакцию Франца. Ему показалась, что Франц раскаивается в содеянном поступке. Это его радовало.

— В общем, завтра ты уезжаешь в госпиталь долечиваться, — объявил генерал свое решение. — После госпиталя тебе предоставляется отпуск на две недели домой, в Берлин. Дальше время покажет. Ты говоришь, что я выйду живым из русской заварушки. Это правда? — генерал улыбнулся.

— Непременно, дядя Гельмут. Это правда.

— Прекрасно, майор. Вот тогда мы и поговорим о твоих способностях к предсказаниям.

— Я согласен с вами, — Франц был доволен решением дяди. Тот принял его условия, как он хотел.

— Наша встреча подходит к завершению, — генерал по-отечески смотрел на Франца. Он любил его и сердцем улавливал такую же любовь и привязанность Франца к нему. — Какие есть вопросы, просьбы?

— Есть одна просьба, дядя Гельмут. Она касается русского ефрейтора.

— Хорошо, что напомнил о нем, я тоже тебя хотел спросить. Что ты хочешь с ним делать?

— Ефрейтор Криволапоф дважды спас мне жизнь. Он проверен в бою. Надежен, смекалист, неприхотлив. Я прошу присвоить ему звание унтер-фельдфебеля и за спасение офицера наградить Железным крестом третьей степени. И еще, майору полагается денщик и личный водитель. Поэтому поставьте его на эту должность.

— Не много сразу наград? Не зазнается твой танкист? — удивился Вейдлинг.

— Я ручаюсь за него, господин генерал-лейтенант.

— Тогда другое дело. Я выполню твою просьбу, майор, — генерал поднялся и по-отечески тепло пожал Францу руку. — Жду завтра к вечеру у себя в кабинете. Надо же по-настоящему отметить твое возвращение с того света и отъезд на родину. Для этого случая у меня припасена бутылочка хорошего французского коньяка.

ГЛАВА 4

2 июля 1944 года. Лубянка. Кремль. Москва

Раздался тревожный телефонный звонок. Однако трубку правительственного аппарата никто не брал. В огромном кабинете, отделанном дубом, с наглухо зашторенными арочными окнами никого не было. Звонок не прекращался, он настойчиво требовал хозяина кабинета, где на дальней стене по центру висел портрет вождя всех времен и народов, товарища Иосифа Виссарионовича Сталина. Подле него, у стены, располагался массивный дубовый стол, обтянутый сукном зеленого цвета. На нем, помимо чернильного прибора из уральского мрамора, некоторых деловых папок и газет, стоял в правом углу бронзовый бюстик Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Обстоятельная служебная мебель, отделка кабинета, ковровые дорожки малинового цвета — все подчеркивало высочайший статус хозяина кабинета, незыблемость его положения.

Звонок не прекращался. Он не довольствовался отказом быть не принятым и тревожно разрушал тишину, уютно расположившуюся здесь после обеда. Но вот высокая двустворчатая дверь торопливо открылась, в кабинет быстро вошел, даже не вошел, а влетел офицер в погонах полковника госбезопасности.

— У аппарата Саркисов.

— Это Поскребышев, — раздался уравновешенный, с нажимом на фамилию голос. — Товарищ Сталин на 17 часов вызывает товарища Берию. Передайте, пожалуйста, — и телефон тут же отключился.

— Сейчас 16:20, — проговорил вслух полковник, бегло глянув на массивные напольные часы старинной работы, стоявшие в углу и гармонично завершавшие продуманный деловой интерьер кабинета. С каждой секундой позолоченные стрелки приближали час совещания у Сталина. — Успел бы Лаврентий Павлович. Что-то отдых затянулся после обеда.

Саркисов, не выходя из кабинета, набрал номер телефона, одному ему известный. Он звонил на служебную квартиру НКВД, расположенную в особняке на Спиридоньевском переулке.

— Чего тебе, Рафаэль? — отозвался недовольно Берия, тяжело дыша в трубку. Через нее, как показалось адъютанту, прорывался женский смех, заглушаемый легким фокстротом.

— Товарищ Сталин срочно требует вас к себе. Назначено на 17:00.

— По какому вопросу, Рафаэль? — Берия пытался быть сосредоточенным. — Подожди, — одновременно резко, высокомерно обратился к кому-то.

— Товарищ Поскребышев не сказал.

— Почему не спросил? — начинал злиться нарком. — С чем я предстану перед товарищем Сталиным? Ты же понимать это должен.

Саркисов молчал. Берия и сам знал, что если вызов срочный, не запланированный, то Поскребышев причины также мог не знать. Значит, произошло что-то очень важное. Но что? Все, что происходит в стране, он знает первым. Это закон для его людей. Доложили бы дежурные или тот же Саркисов. Но те молчали. Верховный что-то чудит. Или все же произошло? 'На месте разберусь, выкручусь, как было не раз'.

— Хорошо, Рафаэль. Буду.

Берия все же опоздал. Куранты пробили 17:00, когда его машина влетела через Спасские ворота на территорию Кремля. В приемной, кроме Поскребышева, личного секретаря Сталина, находился генерал армии Рокоссовский. Он стоял у окна и ожидал вызова. Появление Берии его не удивило. Ни один мускул не дрогнул на лице генерала, хотя чувствовалось внутреннее волнение. Не каждый день вызывают к товарищу Сталину с передовой. Наоборот, нервничал Берия.

— Что случилось, Константин Константинович? — спросил на ходу нарком НКВД, пожимая руку генералу.

— Увидим, — уклончиво ответил Рокоссовский, не желая вступать в разговор, отмечая про себя влажную ладонь Берии.

Поскребышев только добавил:

— Лаврентий Павлович, заходите. Вас ждут.

— А-а, разберемся, — махнул недовольно Берия и резко потянул ручку двери в кабинет Сталина.

Профессиональный ум высокого функционера сразу подметил отсутствие в кабинете членов Государственного комитета обороны. За столом сидели только военные: маршалы Жуков и Василевский по центру, генерал-лейтенант Абакумов — ближе к двери.

Присутствие на совещании Абакумова моментально привело Берию в легкое раздражение. Ему не нравилось показное рвение в работе начальника Главного управления контрразведки Смерша. 'Значит, причина вызова — что-то случилось на фронте, а не в его епархии', — Берия чуть повеселел. Его ранг и положение в стране были выше приглашенных военных. Лицо наркома посветлело, движения стали уверенными. Поздоровавшись, он хотел было сесть напротив Жукова, ближе к Сталину. Но вождь, обдав негодующим взглядом, придержал чуть поднятой рукой.

— Лаврентий, ты так спешил, что опоздал. Неужели есть дела важнее, чем совещание у товарища Сталина?

Берия побледнел, снял пенсне, не раздумывая ответил:

— Извините, товарищ Сталин, немного опоздал, с шарашкой одной разбирался.

— Вот как? — ухмыльнулся Сталин. — Так с Парашкой или с Машкой, Лаврентий?

Сталин медленно обвел тяжелым взглядом военачальников, дав подумать Берии. Маршалы сидели молча, не поддавались на шутку Сталина. Абакумов, сидящий ближе к выходу, потупил взгляд и еще больше вжался в стул, дабы не выглядеть таким большим перед Сталиным. Он панически боялся Верховного Главнокомандующего. Особенно когда тот долго и мрачно смотрел на него.

Берия, вытянувшись перед Сталиным, не отводил от вождя взгляда, руки от волнения теребили генеральский кант. Надо было отвечать. Пауза затягивалась.

— В Лефортово ездил, товарищ Сталин, — наконец ответил он. Нарком решил не отступать от принятой версии и идти до конца и добавил: — С конструкторами разбирался. Доложу позже.

— Хорошо, Лаврентий, присаживайся. В ногах правды нэт, — Сталин был по-прежнему чернее тучи. — Не сюда, Лаврентий. Рядом с Абакумовым. Ви сегодня ответ будете держать.

'За что попал в немилость к товарищу Сталину? Что же случилось? Ну, Абакумыч, ты меня еще плохо знаешь. Полез к Сталину, а мне не доложил', — Берия полоснул Абакумова злыми глазами и сел за стол. Голова раскалывалась от непонятной ситуации.

Сталин тем временем взял трубку, набил табаком, медленно раскурил, поднялся, прошелся к окну и, находясь в тяжелом раздумье, сделал несколько затяжек. Легкий сизоватый дымок 'Герцеговины Флор' обволакивал его чуть согбенную невысокую фигуру, одетую в серо-зеленый френч. В кабинете воцарилась небывалая тишина, только тихие шаркающие шаги думающего вождя. Вернувшись к столу, Сталин обвел мрачным взглядом сидящих военных, как бы присматриваясь к ним, как школярам, с кого бы начать первым опрос. Взгляд остановился на середине стола.

— Товарищ Василевский.

— Я, товарищ Сталин, — начальник Генерального штаба тяжело поднялся из-за стола.

— Ви составляли докладную записку о провале первой стадии операции 'Багратион'?

— Да, товарищ Сталин. Составлял генштаб.

— Ви и разрабатывали операцию, и доводили ее до командующих фронтов?

— Так точно, товарищ Сталин. Директива Ставки Верховного Главнокомандования передана в войска 31 мая. После того как план операции 'Багратион' детально был утвержден на совещании у вас 22-23 мая этого года.

— Ви хорошо подготовили план операции? Достаточно было сил у нас для наступления по всем фронтам?

— По замыслу операции создан перевес в живой силе в два с половиной раза. В танках и самоходной артиллерии почти в семь раз, в авиации — в четыре раза.

— Так почему еще не взят Витебск? — Сталин сверлил черными глазами маршала. — Ви куратор 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. Ви что, слабее Рейнгарда и Гольвицера? А что скажет товарищ Жуков? — Сталин не дал говорить Василевскому и перевел свой колючий взгляд на Героя Советского Союза. — Река Друть вам не по зубам, товарищ маршал? Армии Романенко и Горбатова обосрались?

У Жукова заиграли желваки, он решительно поднялся, вплотную придвинулся к столу, подав тело вперед:

— Два дня, товарищ Сталин, и 9-я армия генерала Йордана будет окружена под Бобруйском.

— На сколько дней ви опоздали с окружением Йордана, товарищ Жуков?

— На пять дней, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— А ви знаете, что Модель уже перебросил 5-ю танковую дивизию из Северной Украины? У него несколько батальонов 'Тигров' и 'Пантер'.

— У нас достаточно сил, чтобы разбить их, товарищ Сталин, — медленно, делая ударение на каждом слове, проговорил Жуков, — и мы их непременно разобьем.