Мы были солдатами

-Научи, как действовать слепому, — хмыкнул Рене.

-Научу, — без улыбки ответил Ян, и разговор иссяк...

...А нынешнее утро снова выдалось ясным. Рене проснулся от того, что стало светло, и никак не желал поднимать веки. Боялся. Просветление наступало не всякое утро, и каждое, пропавшее даром, ввергало Рене в отчаяние. Но на этот раз повезло — он видел. Видел складки простыни и угол подушки. Доски пола и подоконник. Пышную герань и кусочек чистого неба. И...

Рене досчитал до пяти. Потом до десяти. Потом до ста. И по-прежнему видел.

"Еще не совсем рассвело, — сообразил он. — Солнца пока не видно. А значит..."

Он осторожно повернул голову. Так и есть, Ян спал. Правда, спиной к нему, зарывшись лицом в тощую подушку. Видна была только обнаженная спина с вереницей выступающих позвонков да черноволосый затылок. Нужно было подождать. Просто подождать, считая до ста. И еще раз до ста. И еще раз... И молиться, чтобы зрение снова не покинуло его именно сейчас.

Он дождался. Первый солнечный луч воровато перебрался через подоконник и, должно быть, упал на лицо Яну. Тот недовольно заворочался и повернулся спиной к окну. Лицом к Рене.

Тот замер, всматриваясь в лицо Яна. Загорелое лицо молодого мужчины. Жесткая линия рта, твердый подбородок. Прямой нос, высокие скулы, темные брови, тень от ресниц на щеке... Растрепанные со сна черные волосы, стриженые, прямые, они не улягутся в челку... Рука. Плечо. Темная полоса. Тень или...

Рене смотрел и смотрел, и испугался, когда видимое вдруг заволокло радужной пеленой, испугался, что снова теряет зрение... Потом почувствовал холодок на щеке и понял — это всего лишь слезы. Всего лишь... Они текли сами собой, падали с кончика носа, и приходилось часто моргать, чтобы не мешали смотреть... на Яна. Что он хотел тогда загадать, когда Ян сказал, что желания, бывает, исполняются? "Увидеть его еще хоть раз", вот что. Он видит. Лишь бы этот раз не был последним... Почему не загадал — "поговорить с ним, объяснить"? Дурак...

"Почему он не сказал? — вот о чем думал Рене. — Почему?"

Он понял быстро. Все-таки профессия располагала к тому, чтобы шевелить мозгами. Ян ведь сказал о том, чего пожелал. И Рене теперь знал, к кому относилось его желание. И понял, как оно исполнилось. И когда. И...

"Он не сказал потому, что я ушел, — пронеслось в голове. — И объяснил, почему я должен уйти. И он это принял. Мне так казалось. Вот только..."

Ян пошевелился, приоткрыл глаза.

-Ты что-то сказал? — негромко, сонно спросил он.

-Сказал, — так же тихо отозвался Рене. — Я спросил: зачем ты остриг волосы. Юу?

Молчание. Короткое, страшное. И закаменевшее лицо — знакомое и в то же время чужое, потому что слишком много лет прошло...

Он поднимается одним слитным движением, пересаживается на кровать к Рене. Берет его лицо в ладони — жесткие и тогда, теперь они мягче не стали.

-Ты видишь?..

-Вижу... — сознается Рене. — Всё больше. Я хотел...

-Ты догадался.

-Подозревал, — мягко поправляет он. — Когда ты послал меня за одеждой, я нашел...

-Я кретин, — смеется Ян, нет, Юу. — Я готов был врать про кавалерийскую саблю дедушки...

-Почему ты не сказал сразу? — тихо спрашивает Рене. — Почему? Я ведь не узнал...

-А я не знал, захочешь ли ты узнавать, — так же тихо отзывается Юу и не выпускает его. — Ты ушел. Ты сказал, что навсегда. Что так положено.

-Я не лгал.

-Я знаю.

-Почему ты не пошел на фронт? — дурацкий вопрос. Наименее уместный из всех.

-Потому что я ненавижу войну. — Неожиданно, правда? — Потому что наша общая война закончилась, и ты ушел. Один. На другую войну. Потому что у меня нет больше цели, а я не хочу воевать просто так. Я не умею.

-Юу... — и опять взгляд мутится, теперь уже не от слез, но он знает, что это не навсегда, потому что сегодня он досчитал до восьмисот, а завтра досчитает до тысячи, а потом... — Я думал, ты давно меня забыл.

-Дураком был, дураком помрешь, — ничего, он научился различать цвета и запахи, и прикосновения тоже. — Ладно... Главное, ты снова видишь.

-Уже нет, — тихонько смеется Рене. — Но ты был прав, это пройдет.

-И ты уйдешь, — Юу наклоняется совсем близко, так, что Рене чувствует его дыхание.

-Нет, — коротко отвечает он.

-Ты ведь должен. Ты объяснял мне.

-Я не хочу, — как странно это произносить, странно и непривычно. — Имею я право не хотеть?

-Ты говорил, что не имеешь.

-Да, правда, — соглашается Рене. — Но я ведь умер. Я для всех умер. Осколком убило. А труп может делать то, чего нельзя живому, правда?

-От тебя с ума можно сойти, Лави.

Лави. Больше десяти лет он не слышал этого имени. И сейчас больно, больно и... невыносимо хорошо. Жаль, что нельзя запустить руку в длинные волосы, под ладонью стриженый затылок, но это ведь все равно он. Юу.

-Ты сдохнешь от скуки в этой деревне, — предостерегает он. Лави только мотает головой:

-Ты же не сдох.

-Я — не ты. Мне не нужно... наблюдать. Мне не нужны люди.

-А кто тебе сказал, что они нужны мне?

Правильно. Это работа. Только работа, и пусть он совсем недавно думал о том, как бы поскорее вернуться к ней, сейчас — вот именно сейчас, не тогда, когда он лежал при смерти, не неделю назад, сегодня, — ее власти настает конец.

-Совсем не нужны?

-За редким исключением. Если ты согласен терпеть слепого калеку в своем доме.

-Я согласен, — ни тени насмешки. Это ведь Юу. Он всегда все делает всерьез.

-Ты сказал, что твое желание исполнилось, — тихо говорит Рене. Нет, Лави, он не хочет другого имени, тем более, оно все равно фальшивое. Все имена фальшивые, кроме того, которым называет его Юу... — Так ты был прав. Я не смогу никуда уйти от тебя.

-Ты эту привязь возненавидишь.

Лави мотает головой.

-Я мог бы уйти и так. Полуслепым и хромым. Ты же меня знаешь. Но я не хочу, Юу! Я не хочу уходить. Я не хочу больше воевать, я видеть этого уже не могу! Устал быть солдатом невесть какой армии... Мне тут... хорошо.

-Придется работать, Лави, — кажется, он улыбается. — Иначе не прокормимся. Война кончится, люди снова начнут покупать цветы...

-Как-нибудь протянем, — усмехается он в ответ. И как он сразу не узнал? Голос изменился, конечно, и очень сильно, но интонации, манера говорить... Слишком много времени прошло? — Ты меня всему научишь. Что там такое рыжее на окне?

-Тигровая лилия, — Юу осторожно ерошит отросшие волосы у него на затылке. — Моя любимая.

"К черту всё. Пусть... Отвоевались. Пора в отставку. А Юу умнее меня, он давно это понял. И мое счастье, что я выжил. Что я еще здесь. И проживу еще сколько-то. И если мы не поубиваем друг друга, то как-нибудь будем сидеть на крылечке теплым летним вечером, пес будет крутиться рядом, пихать носом под локоть, чтобы погладили, а мы станем вспоминать... как мы были солдатами..."