Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

Когда он скатился на землю, перевалив через обгрызенный край доски, спина болела немилосердно. Падая, он едва успел подхватить полетевший в сторону ПМ. И всё же грохнулся, сильно приложившись о несколько битых кирпичей из стопки под забором.

Выстрелы ударили сразу, с разных сторон. Первая пуля разнесла половину штакетины за его головой. Вторая и третья размозжили в труху рог подруги-остроги. А вот две следующие вкусно поцеловали его в спину.

Дом у дороги-2:

— Да хорош уже пургу-то нести, а, батюшка? — Одноглазый начал нарезать кривым ножом сухую чурку. В ней, не без труда, угадывался рыбий балык. — Вера, вера, о чем вы?

Священник пожал плечами, глядя как-то виновато и беззащитно. Одноглазый хмыкнул, и подсел к нему.

— Не обижайся, отец. Просто, ну...

— Зла много вокруг, вот и все. А вера, она ведь тяжела в такие-то лихолетья. Многие ли смогут видеть в ней что-то... ну, что-то правильное.

— Это верно, — Чолокян, жуя сыр, покосился в чёрный проем окна, — в такие-то года больше в себя веришь, да в ствол.

Женщина, названная Багирой, глянула на него как на дурачка. Чолокян втянул голову в плечи и отошёл к жене, неся ей еду.

— Мне вот интересно, друг ты мой ситный, — Багира посмотрела на одноглазого, — вот рожа твоя мне не особо знакома, а на память не жалуюсь. Откуда ты меня знаешь?

— Это ужасная тайна, — одноглазый усмехнулся в бороду, — не расскажу.

На какое-то время все замолчали. Хотя и молчал-то каждый по-своему.

Священник просто сидел, тихо и покойно. Быстро склевав скромную порцию еле заметно шевелил губами, перебирая четки. Каждый "камешек" какой-то умелец любовно выгладил из абрикосовых косточек, отполировав до блеска. Щёлк-щёлк, одна за одной косточки отсчитывали мгновения жизни, а хозяин молча разговаривал с тем, в кого верил.

Чолокян, достав из потрёпанного, но пока крепкого рюкзака запасную сбрую, вооружился шилом, дратвой и кривыми толстыми иглами. Скрипел кожей, что-то ворчал под нос, мешая русский мат и армянскую брань. Изредка, быстро опустив кусочек ветоши в банку из-под дорогого крема для тела, втирал растопленный жир. Жир изрядно вонял, но никто не морщился. Что делала его молодка жена — никто не видел.

"Мягкое", нисколько не растеряв своей пухлости, с шуршанием завернулось в лохмотья и молчало с регулярным почёсыванием, кряхтением и сопением. Круг пустоты вокруг него расширился ещё больше. Сразу после того, как оно, мелькнув грязными пальцами, сочно раздавило особо крупную вшу.

Трое, видно отец, мать и то ли некрупный сын, то ли немалая дочь, одинаковые, круглолицые в отсветах костра, молчали как-то степенно, как и положено настоящим кубанским казакам. Давно уже не стало сытой древней зеленой Кубани, давно не ленилась течь в своем нормальном русле и сама мутная река Кубань, а вот, вишь ты, казачья степенность никуда не делась. Отец, подсвечивая себя резанной из вишнёвого корня трубкой, дымил самосадом. Мать, крепкая телом и белая кожей открытой шеи и пудовых грудей, что-то рукоделила. Дочесын прятался в темноте и не выделялся.

Багира молчала сурово и каменно. Достав из-под длинной армейской куртки немалый тесак — водила по нему точилом, изредка в темноте проверяя заточку ногтем. Чуть виднелись седые непокорные волосы, вжикал по стали брусок, сама женщина, обманчиво не глядя вокруг, смотрела перед собой.

Мальчишка одноглазого, укутанный в бушлат, молчал со стуком зубов, бледнея лихорадочным потеющим лицом. Густо дышал, с клокотаньем прогоняя воздух через сопли шкворчащего носа. Пытался уснуть, укутав лицо дрянным шарфом.

Одноглазый молчал переживая. Косился на темноту за окном, прореживаемую молниями и метался душой, явно мучаясь по мальчишке и страдая от невозможности помочь. Иногда вставал и отходил к доскам, прибитым к оконным рамам, шипящим от капель кислоты и стонущим от удара ветра. Благо, хотя бы чертова ночная буря чуть поутихла.

Одноглазый смотрел в клубящуюся темноту и злился. Оглядывался на попутчиков, пытаясь рассмотреть кого-то ещё. Что-то тревожило, цепляло коготками опасения, не отпускало. Пламя, то поднимающееся, то смирявшееся в раскаленной бочке, не давало возможности рассмотреть всех и каждого.

Мальчика он нашел уже больного. Куда было тащить дрожащего мальца? Он не знал. Бросить его не мог, и сейчас, зная о бесполезности любых переживаний, изводил себя ненужной злобой.

Одноглазый сел рядом, приложил ладонь ко лбу. Мальчонка полыхал не хуже бочки. Мужчина вздохнул. Сделать что-то полезное из ничего он не умел. Умел другое, умел убивать, защищать, ломать самых сильных и не давать ломать самого себя, выживать в пустошах рухнувшего мира, отыскивать многое необходимое и даже по малости лечить. Но придумать хотя бы какое-то средство, облегчившее детское страдание...

Темнота поодаль от костра ожила. Выпустила из чернильной густой тени человека в странной хламиде, висевшей до колен трапецией. Костер подсветил силуэт, показал всклокоченные спутанные волосы, немалую бороду и свежий шрам на щеке.

Бродяга остановился рядом с одноглазым. Пламя пробежалось по хламиде, узнав в ней несколько грубо разрезанных и стянутых капроновым шнуром мучных мешков. Одноглазый хмуро покосился на него. Не хватало ему рядом еще одного вошесборника кроме "мягкого".

Бродяга оскалился, блеснув неожиданно ровной полоской зубов, и протянул руку с зажатым прямоугольником. Одноглазый непонимающе уставился на неё. Костер, как живой, заинтересованно дрогнул, бросил больше света. Одноглазый сглотнул комок, дёрнул разом высохшей глоткой. Название, когда-то блестящее, стёрлось. Но осталось самое главное, по низу, мелким шрифтом. Он смотрел, не веря глазам, смотрел и боялся протянуть руку в ответ, не веря в чудо.

Бродяга хмыкнул и нагнулся, протягивая нежданное волшебство. Одноглазый, трясущимися пальцами цепко взялся, замер, схватив второй ладонью грязную руку мага и кудесника.

"Четыреста миллиграмм, четыреста! — мысли скакали бешено, взрываясь от негаданной радости. — Ибупрофен, четыреста в дозировке, Господи спаси, Господи помоги и выручи, лишь бы подействовало, лишь бы осталось хотя бы немного активного вещества, Господи!!!"

Священник, молча отщелкнув новую косточку, вытер блеснувшие слезой глаза. Багира сплюнула, поджав губы. Чолокян покрутил пальцем у виска. Отец сделал то же самое, а вот мать улыбнулась, кивнув головой. Бродяга прижал палец к губам и ушел в свою темноту, подальше от костра.

Одноглазый, открутив крышку фляги, трещал разрываемой упаковкой. Быстро запихнул таблетку мальчишке, дал запить. Воду тот пил долго и жадно, с явным трудом двигая кадыком.

Одноглазый замер, выжидая, веря и не веря в возможное здесь и сейчас. Никто не решился нарушить тишину. Каждый молчал и ждал по-своему. Когда дыхание мальчика стало ровным и он, неожиданно звонко зевнув, замер во сне, выдохнул каждый.

Священник перекрестился.

— И в людей верить надо всегда.

Покосился на Чолокяна и вздохнул.

— А не только в стволы.

Кённинг второй: бегущий от лезвий

Самарская обл., город Отрадный (координаты: 53®22?00? с. ш. 51®21?00? в. д.), 2033 год от РХ:

Морхольд, привалившись к стволу перекрученной яблони, хмуро рассматривал вот только что бывший целым вещмешок. И сало, с одного конца размочаленное попаданиями. И то и другое жалеть казалось глупым. Но он жалел. Хотя радовался больше.

Спасители сидели здесь же, разогревая на углях костерка банки с кашей и тушёнкой. Ещё один, огромный до неправдоподобия, порой хрустел зарослями малинника, уйдя в дозор. Отчасти Морхольд даже порадовался. В его присутствии становилось немного неуютно. Чересчур уж тот... Большой.

Парочка, терпеливо дожидающаяся горячего обеда, не нервировала. Необычного в них было немного. Снаряжение, ага, именно оно. Такого профессионального обвеса, амуниции и прочего Морхольд не видел... да вообще не видел.

Комбинезоны-хамелеоны, защитные анатомические шлемы, ботинки, пошитые по ноге. Оружие оказалось обычным. "Винторез", "семьдесят четвертый" АК, АПСы, НРы. У громилы, прятавшегося в малиннике, очень серьёзно и сурово смотрел на мир "Печенег". Правда, какой-то явно модифицированный.

Ну, а то, что в тройке оказалась женщина? Не удивишь. Разве что, и тут он явно не ошибался, мелькало в их лицах что-то одинаковое. Такое... родственное, сразу выдававшее брата с сестрой. Старшего брата и младшую сестру.

— Спасибо-то скажешь? — мужчина подмигнул Морхольду. — А?

— Спасибо, — буркнул тот, — чего-то до хрена помощи из ниоткуда в последнее время, даже растерялся.

— Хам, — констатировала женщина, — быдло и мужлан.

— Да, ты права, я настоящий мужчина...

— Яйца, табак, перегар и щетина, — хмыкнула она, — мы ровесники.

— Искренне рад.

— Я Скопа, это Пикассо, а там, в кустах, огромный и злой призрак, его звать Большой.

— Морхольд, к вашим услугам.

— А про бороду? — хмыкнул Пикассо.

— Ты ж бреешься.

— Ну да. Пикассо к вашим услугам, Морхольд, да удлинится твоя борода.

Скопа и Пикассо усмехнулись. Да так одинаково, что если у Морхольда и оставались сомнения о степени их родства, то сразу пропали.

— Слушайте, ребят... — он достал одну из подаренных сигарет и прикурил от горящей веточки, — а вы-то кто?

— Э? — Скопа посмотрела на него крайне удивленно. Пикассо улыбнулся, как-то очень понимающе:

— Стало быть, ты местный? И кого-то уже встречал.

— Лесника я встречал.

— Понятно. Ну а мы... как это, сталкеры, наверное. По-своему так. Живем здесь, как можем другим помогаем.

— Угу, — больше спрашивать что-либо не хотелось, — а чего в бою недавнем не помогли. Стой...

Морхольд вспомнил доску, что не так давно видел в школе, где прятался вместе с Дашей от стерви.

— А кто такой Кефир? И почему ты жадная скотина?

Скопа вздохнула, Пикассо снова усмехнулся. Количество его ухмылок и усмешек уже заставляло злиться.

— Жадный это сам Кефир. Он это... мутант, короче. Живет в городе, кровь пьёт у всех, кто есть в округе. Но человек нужный. Достать может что угодно.

— Да и хрен с ним.

— Бой у реки-то, с применением артиллерии? — Пикассо зевнул. — Далеко были. Да и не наш он был, как понял.

— А на кой хрен мне помогли?

Двое мародеров, скорее всего выживших "клычёвских", лежали в углу забора, заброшенные в высокую крапиву. Помощь от странноватой тройки оказалась как нельзя вовремя. Ещё бы немного, и каюк Морхольду.

— Так получилось, — Пикассо подхватил ножом одну из банок прямо под донышко, перекинул на землю. Полез за остальными. — Ты против?

— Нет.

— И хорошо. Угощайся, хорошие консервы, у Кефира как раз брали. Откуда-то с Госрезерва, им сто лет в обед, но ни хрена не порченные. Умели делать раньше.

— Спасибо.

Отказываться от еды было бы глупостью. Тем более, что гречка с мясом пахла одуряюще вкусно. Морхольд наклонился, скрипнув зубами от боли в крестце.

— Чего с тобой? — Скопа нахмурила брови.

— Черт знает. То ли взрывом об дерево приложило, то ли просто ударной волной. Ходить иногда не могу.

— Беда, — констатировал Пикассо, — надо помочь.

— Надо, — согласилась с ним сестра, — у тебя сколько с собой шприцов?

— Штуки три.

— У меня тоже.

— Погодите-ка, — забеспокоился Морхольд, — чего за самаритянство?

Две пары глаз уставились на него с явным удивлением.

— Чудак человек, — сплюнул Пикассо, — я поражён.

— Говорю же, хам, мужлан и просто неблагодарная личность, — Скопа сплюнула круче, прямо через зубы, — не, не надо помогать?

— Извини, — Морхольд вздохнул. Ему и впрямь стало стыдно. — Как-то отвык.

— Это да. — Пикассо покопался в кармане разгрузочного жилета и достал металлическую зубочистку, засунул в рот, погонял языком, — Капец курить хочется. Сколько лет бросил, а всё тянет. Дыми в сторону, слышь?

Морхольд согласно кивнул.

— Отвык он от помощи, — Пикассо стиснул металл зубами, — а раньше, надо полагать, все вокруг так друг другу и помогали?

— Тоже верно.

— Ладно. Смотри, — из подсумка он достал небольшую пластиковую ёмкость с иглой под колпачком, — штука полезная. Народная фармакология вещь, брат, такая, всегда поможет. Разве что тару такую найти удалось не сразу. Но не боись, мы их хитро кипятим, ничего не подхватишь. Давай, прям в плечо. Подействует быстро.

Морхольд подержал инъектор на ладони, прикинул и решил отложить. Мало ли, чего впереди ждет. Да и...

— Не доверяет, сестренка. Ну, что за люди пошли, совершенно не верят в человечность чужих поступков и благородство. Дурень, зачем мы тебя спасали бы тогда?

Крыть оказалось нечем.

— Мне идти очень далеко. А сейчас потерплю.

— Ну, как знаешь.

Морхольд кивнул и продолжил есть. Брат с сестрой присоединились, а Большой так и не показывался. Когда за спиной Морхольда хрустнула ветка, он чуть не подпрыгнул. А вот Пикассо только усмехнулся и приветливо помахал рукой.

Женщина подошла и села рядом. Сбросила рюкзак и протянула руки к костру.

Молодая, темноволосая, с тонким длинноватым носом и серьёзными глазами. Без каких-либо признаков противогаза, счетчика или химзащиты. Морхольд вздохнул, глубже погружаясь в непонимание и удивление. На этой оказались джинсы. Вот такие дела.

— Привет, Мэри Энн. — Пикассо подмигнул и, подхватив ножом под дно, поставил перед ней очередную разогретую банку. — Угощайся. По грибы ходила?

— В основном по ягоды, — женщина улыбнулась краешком губ, — самое время сейчас кое-что собирать. Скоро совсем похолодает.

Морхольд посмотрел в небо. Неб, серое и низкое, пока притормозило моросить. Но ждать с него снега, например?

— Ну, не прямо сейчас, — Мэри Энн принялась есть, — потом. Свитер подошел?

Он кивнул. И поблагодарил.

— Хорошо.

Какое-то время все ели, не отвлекаясь на разговоры. Но не особо долго.

Морхольд довольно откинулся назад, предвкушая продолжение пути. Спина осоловело ныла, но пока не стреляла. Это радовало. Опыт подсказывал — впереди немало сложностей.

Ветер снова затянул резкий и тоскливый блюз, насвистывая в прорехи домиков и слепых окон. Острые порывы старательно лезли за пазуху, настойчиво добираясь до теплого тела. И впрямь, холодало.