— Вообще-то, правильнее — полутысяцкий, как ты, верно, знаешь, — дернул губой Кирилл. — И вернись, ради Бога, в кресло. Не будешь же ты со мною драться? Или будешь?

— Не будет! — этот новый голос заставил Кирилла вздрогнуть. А вот Дарья не удивилась. Чего-то в этом роде она как будто с пару минут уже и ожидала.

Быстрое движение за спиной убийцы. Треск ломаемых позвонков, — Дарья так и не поняла, откуда ей известно, что это за "щелчки", — и между Дарьей и Кириллом появляется типическая горничная в темном платье и темном же чепце.

— Значит, полутысяцкий! — голос Греты ни с каким другим не спутаешь! Особый голос. Красивый. Опасный. — Вы меня, Кирилл Иванович, прямо-таки озадачили. Целый цинский майор, и где?

Вместо ответа Кирилл ударил. Ну, это только так говорится, ударил. На самом деле, он просто исчез из поля зрения Дарьи, и у нее от неожиданности и мгновенно вернувшегося ужаса даже сердце провалилось. Однако испугалась она зря.

— Хорошая попытка, — похвалила Грета.

Каким-то образом — неизвестно когда и как, — Кирилл снова возник в обычном пространстве и времени. Но теперь он лежал навзничь, а Грета сидела на нем, держа за горло двумя пальцами левой руки — указательным и большим.

— Дай мне закурить и иди — сказала она, обернувшись к Грете. — На постоялый двор не ходи. Деньги есть? — спросила, как бы озаботившись, и тут же посмотрела на Кирилла. — Не суетись, китаец! Сделаю больно... — голос прозвучал отнюдь не равнодушно. В нем чувствовалось предвкушение, которое безошибочно опознали и Дарья, и Кирилл. Дарья от этой интонации похолодела, а Кирилл проявил волю к сопротивлению и тут же за нее поплатился. Что и как сделала Грета, Дарья не заметила, но, если только что у Кирилла было чистое лицо без синяков и царапин, то в следующее мгновение оно уже оказалось залито кровью.

— Что? — непроизвольно подалась вперед Дарья, услышав крик Кирилла, перешедший после тычка в горло в хриплый стон.

— Пустяки! — улыбнулась Дарье давешняя пианистка. — Я ему губу вырвала. Для острастки, — объяснила она опешившей Дарье и нахмурилась. — Не любишь крови? Ладно! Дай папиросу и уходи! Встречаемся в десять на Фурштатской. И не дури! Я тебе не враг, а друг! Притом единственный! Помнишь, поди, Марка? Так я за него, если ты еще не поняла!

Дарья кивнула не в силах произнести ни единого слова. Она быстро нашла на столе коробку папирос. Достала одну, протянула Грете и дала прикурить, воспользовавшись стоявшей на каминной полке бронзовой зажигалкой.

— Прощай, Кирилл! — сказала она, выходя из гостиной в коридор. — До встречи, госпожа Ворм!

Последнее по видимости предназначалось Грете, но думала Дарья не о ней а о Марке, об их последней встрече, и о том, что было обещано, но так и не сбылось...

— Ну, вот мы и на месте, — сказал Марк, останавливая паромобиль у неприметного домика в лесу. — Не передумала? А то смотри, пути назад не будет!

— Не передумала! — буркнула Дарья. Ей не о чем было жалеть. Будущее обещало куда больше, чем прошлое. И в этом контексте, ей было глубоко наплевать и на родных, которые не были ей так уж близки, и на Родину, которая так легко отказалась от ее услуг.

— Ну, ну... — Марк достал ее из салона, легко поднял на руки и отнес в дом. — Я положу тебя на кровать, — по-видимому, он видел в темноте, еще одна способность, о которой Дарья даже не подозревала. — Вот... Сейчас я зажгу свет.

Он действительно чиркнул спичкой и споро засветил пару керосиновых ламп.

— В доме натоплено, но я, пожалуй, растоплю печь снова, — Марк двигался легко и быстро. Слова произносил только для того, чтобы не молчать. Просто комментировал свои действия.

— Так... Ну, и одеялом прикрыть... Тебе может стать холодно... — он присел рядом с кроватью. — Я не знаю, как все пойдет, — сказал, глядя ей в глаза. — Это ведь чудо... Практически магия, и ты первая, для кого я это делаю. Редкая вещь даже там, откуда я родом. Поэтому могу только повторить то, что уже говорил. Будет больно... Впрочем, мне тоже... Я ведь тебя буду как бы рождать наново... Не как у женщин, но больно. Не важно. Будет больно и грязно... Но зато потом... Потом из гадкого утенка вырастет великолепный лебедь!

— Обещаешь?

— Да! — твердо кивнул он. — Ты потеряешь сознание, но когда очнешься, я буду рядом и помогу.

— Я тебе верю! — слова давались с трудом, парализованные мышцы едва подчинялись, но Марк обещал излечение...

"Нет, он обещал не исцеление, а новую жизнь!" — и в этот момент ее тело, скорченное и твердое, словно северное деревце, привыкшее к жестоким ветрам, обдало первой волной боли...

Глава 2. Крутой поворот

25 декабря 1929 года, нейтральная территория Водская Падь, Вольный город Ландскрона

1. Карл Мора

В конце концов, как это уже случалось раньше, Грету занесло, и она едва успела позвать на помощь. Позвала Карла, хотя могла бы — для разнообразия, — обратиться к Марку. Однако Марка Грета, похоже, по-прежнему побаивалась, а вот с Карлом чувствовала себя вполне комфортно.

— Иди! — приказал он ей, оглядев "поле боя". — Иди, Грета! И не высовывайся пока. Отдыхай!

"Отдыхай..."

Ну, что ж, так распотрошить цинского офицера — большого умения не надо. Одной старательностью можно обойтись, но Грета, очень может быть, себя не контролировала. Вернее, не вполне контролировала. Пошла бы в разнос, просто порвала бы мужика на тряпки, а так — да. Потрудилась, устала, но убила все-таки не сразу, и умучила не без пользы. Однако теперь ей следовало отдохнуть, а то потянет на кровь — не остановишь. А Ландскроне еще один серийный убийца никак не нужен. Он никому не нужен. Даже Карлу, который вполне мог представить себя в роли нового Джека Потрошителя. Забавно, наверное, но бессмысленно. А Карл неразумных действий стремился не совершать. И другим не позволял. Грете, например.

Он прошелся по гостиной, разглядывая с умеренным интересом тела и разбросанные вещи. Собрал портмоне и документы, просмотрел и отложил до времени. Осмотрел оружие, но ничего ценного не нашел. Интересные вещи, впрочем, обнаружились в черном кожаном футляре от гавота. Хороший футляр. Дорогой. Отменная работа, шлифованная кожа, серебро. А внутри коллекция отмычек, набор механика-универсала для работы со сложными, но малогабаритными машинами, и небольшая, но впечатляющая коллекция пыточного инструмента, включая шприцы и весьма продвинутую допросную химию.

"Недурно!" — Карл добавил найденные в гостиной документы и портмоне и закрыл футляр. Его он предполагал забрать с собой. А пока следовало исследовать спальню. Цинцы люди практичные и таскают с собой массу полезных и "необходимых в хозяйстве" вещей. К тому же они патологически влюблены в вычурную технику, и Карл прикинул, что вполне может найти здесь несколько особо впечатляющих экспонатов для их общего с Марком и Гретой музея. И, разумеется, не ошибся.

В спальне Карл нашел футляр с гогглами венецианской работы. Бронзовые, покрытые тонкой резьбой и накладками из черненого серебра, это были весьма замысловатые гогглы с телескопическим прицелом под левый глаз и бифокалом под правый, позволявшим исследовать отпечатки пальцев и рассматривать микроскопические детали наподобие часовых.

"Хорошая вещь!" — уважительно кивнул Карл и спрятал оптический прибор в карман.

Следующей находкой оказался трехлинейный офицерский револьвер-трансформер системы Карнбах-Пластун. Сейчас он был в сборке с кургузым смешным стволиком для скрытого ношения. Из такого недомерка да еще со спецпатроном под ослабленный пороховой заряд стрелять можно только в упор или по неподвижной цели. Самое то для действий в помещениях. Другое дело "винтовочный" восьмигранный ствол длиной в аршин, спрятанный в рукоять зонта. Вот в комплекте с ним — да еще с развернутым на максимум телескопическим прицелом в гогглах — стрелять из Карнбаха можно и на триста сажен. Но и патрон для такой стрельбы требуется усиленный.

Карл повертел оружие в руках, прикинул, как стал бы сбивать из "пластуна" подвижную низко летящую цель — решив, между делом, что фламандская подкалиберная пуля с сердечником из деплеталя подошла бы для этого, как нельзя лучше, — и совсем было вознамерился собрать карабин, но вовремя сообразил, что порыв неуместен. Время позднее. Снаружи, наверняка, уже светает, а в "Королеве Роз" следы ужасающей резни. Оставаться и далее в этом вертепе — верх легкомыслия. Как всегда, главное — понять "суть происходящего", остальное — дело техники. Для человека, напрочь лишенного чувства самосохранения, Карл на редкость хорошо научился выживать. Отсутствие страха он заменял здравым смыслом и логикой. Получалось неплохо. Так случилось и на этот раз. Сообразил, что к чему, оценил риски, начал действовать.

Карл быстро, но систематически затер следы и отпечатки пальцев Греты, да и за собой прибрал тоже. Переоделся в один из костюмов покойного господина Коноплева, оказавшийся ему почти впору, и в его же уличные ботинки, и, бросив свою забрызганную кровью одежду в камин, вышел из "Королевы Роз", прихватив с собой футляр для фагота, длинный зонт и небольшой саквояж светлой кожи.

"Пожалуй, — думал он, поскрипывая снегом в направлении станции надземки, — можно будет сделать для цинских трофеев отдельную витрину".

2. Дарья Дмитриевна Телегина

Остаток ночи она провела в суомском готеле "Гоглант". Не спала, разумеется. Куда там — спать! Взяла номер с ванной — благо, в поясном кошельке "завалялось" триста рублей золотом, — села в горячую воду, "набулькала" полстакана старки и выпила залпом.

"Как парное молоко..."

Или, как нарзан.

Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.

— Ну, надо же!

Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял, как следует.

"В десять на Фурштатской..."

Тем не менее, налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.

"Ужас какой!"

И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не "блядки на сеновале". Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.

"А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!"

Вот это уже был настоящий ужас. И не просто "ужас, ужас, ужас, ужас!", как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью — кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте "опрокидывания" Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.

— Н-да...

Руки тряслись, — но явно не с перепоя, — в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.

"Вот же дура! А еще штаб-офицер!"

Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.

"И ведь предупреждали!"

Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали — "без утайки", — и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.

"Случай..."

Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета...

"Грета знает про Марка... и про меня..."

Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт — Дарья "чувствовала" Грету точно так же, как некогда Марка.

"Кто она?" — но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?

"Человек, наверное..." — подумала она неуверенно, вновь наполняя "внезапно" опустевший стакан.

"Возможно, человек".

Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже "метаморфоза" не расставила точек над "и". Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда и уж тем более эффекты "технической левитации".

— У тебя, Дари, светлая голова. — Марк сидел напротив, курил трубку, смотрел сквозь дым. — Острый ум... Ракицкий сказал "мужской"? Дурак он этот Ракицкий, хоть и профессор. У тебя не мужской ум и не женский. У тебя ум математика. Дар божий. Интеллект огромной мощи, и то, что он "живет" в голове женщины, это всего лишь факт биографии.

— Исключительный факт, — выдавила Дарья, чувствуя, как стекает из угла рта вниз по подбородку очередная струйка слюны.

— Женщины-математики твоего уровня редкие птицы, — не стал спорить Марк.

Он был единственным, кто смотрел ей в лицо без сострадания и печали. Кто воспринимал ее такой, какая есть, не испытывая — во всяком случае, так представлялось — никакого особого неудобства, то есть без ущерба своему эстетическому чувству.

— Тем не менее, полагаю, что ум твой все-таки более женский, чем мужской, хотя ты и умнее абсолютного большинства мужчин. Быть женщиной не оскорбление, Дари. Вот, что я хотел сказать.

— Я не женщина, — возразила Дарья. — Я урод.

— Одно другому не мешает, — отмахнулся Марк и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую серебряную фляжку. — Ты инвалид, Дари. С этим не поспоришь, но ты женщина-инвалид. Это тоже факт.

Он отвинтил крышечку и сделал маленький глоток.

— Очень крепкий напиток... Почти 90 градусов.

— Спирт? — спросила она.

— Нет, но по содержанию близок к тому, чтобы быть им. Шдэрх.

— Что? — не поняла Дарья.

— Этот напиток называется Шдэрх, — объяснил Марк. — Это не по-русски, а в переводе что-то вроде "Грозового перевала". Да, пожалуй, так и есть — "Грозовой перевал".

— Где? — ей трудно было произносить длинные фразы, и везде, где возможно, она ограничивалась короткими.

— Далеко, — вздохнул Марк, пряча фляжку в карман. — Ты не знаешь.