Якорь для Вирма

— ...не уволит, — повторил Вирм, улыбаясь воспоминаниям. — Сеня — мой друг. Петя, останови тут, не объезжай, мы по лестнице поднимемся. Можешь быть свободен. Часа через три жди звонка с нижней станции. Скажу, как пойдем, откуда забрать.

— Приятной прогулки, Владимир Петрович.

— Спасибо.

Каменные ступени крошились. Выцветший плакат: "Объект находится на реставрации" нервировал — маячил перед глазами не первый год.

"Деньги разворовали... а ты ноги ломай".

На дорожке раздражение улетучилось. Нагретые солнцем сосны источали хвойный аромат. Лето, душистое горное лето, благодать после изнуряющей жары Зеленодара. Деревья трепал легкий ветерок — шуршал дубовыми листьями, срывал сухие сосновые иглы, ронял шишки. Шороху вторил далекий свист крыльев. Змей успокоился, не давил, не пытался навязать свою волю, спокойно ждал вечернего вылета.

"Без якоря — не жизнь".

Яр размеренно шагал рядом, с интересом читал таблички вдоль тропы, проговаривал вслух номера станций, высоту над уровнем моря, расстояние от исходной точки — галереи. Когда тропа свернулась крутым серпантином, замолчал, начал беречь дыхание. Вирм косился на корни-ступеньки, сокращавшие путь, соединявшие изгибы латинской буквы "S", но карабкаться не предложил — соскользнет у Яра нога, ухнет вниз по склону, и ищи потом другого якоря. Лучше не рисковать, по дорожке дольше, да надежнее.

У очередной скамейки "Грибок" Вирм сообразил, что якорь пощады не запросит и сам первый не присядет. Тронул за локоть, предложил:

— Отдохнем.

Ополовинили бутылку с компотом, которую поочередно пригубливали, пока шли. Вирм завинтил пробку:

— Остальное на обрыве допьем. А оттуда уже до кафе рукой подать, там минералку купим.

— Долго еще идти?

— Столько же и еще чуть-чуть.

— И все в гору, — вздохнул Яр.

Вирм кивнул — что толку обманывать? В гору, только в гору. Шаг за шагом.

На подходе к обрыву стало ясно, что Яр держится на чистой гордости: покраснел, дышит с хрипами, но присаживаться отказывается наотрез. По короткой каменной лесенке едва не на четвереньках полз. Вирм уже заволновался, сократил дистанцию — подхватить, если упадет. Но упрямый якорь добрался-таки до промежуточной цели. Тропа пошла круто вверх, сосны, закрывавшие панораму, остались ниже.

Вирм сунул Яру мешавшую бутылку. Подошел почти к самому краю, игнорируя табличку: "Осторожно, обрыв!" Поднял руки, позволяя ветру пробраться под намокшую от пота футболку. Он приветствовал лесистый ковер, укрывавший горы, четкую линию горизонта, далекую шапку облаков.

— Подожди... это же?.. Так змей тут живет? — Яр немного ожил, завертел головой.

— Нет-нет. Ему тоже нравится это место. Ему нравятся эти горы. И он создал такие же горы у себя.

Яр сделал пару глотков компота, признался:

— Думал — сдохну. А сейчас хорошо. Говоришь, кафе рядом?

— Вон оно. Шпиль видишь? — Вирм развернулся, показал пальцем.

— Ага. Недалеко. Давай чуть-чуть постоим тут, — Яр приставил ладонь ко лбу, заслоняя глаза от солнца. — Полюбуемся. А потом дойдем туда, сядем, и ты мне объяснишь, где именно змей живет, где это "у себя", и давно ли ты его... гм... знаешь.

— Нечего особо рассказывать, — признался Вирм. — Не знаю я, где он живет. Может, это подпространство, а, может — параллельный мир. Я в этом не разбираюсь, я не ученый, академий не заканчивал. А связан я с ним уже, считай, тридцатник как. Мне пять лет было, когда я за мячом на заброшенную стройку полез, и понял, что там лежит яйцо. Невидимое яйцо, которое нельзя потрогать. Но я знал, что оно там есть, и из него кто-то вылупится.

— Подожди, больше ничего не говори, — Яр допил компот и тряхнул головой. — Невидимое яйцо — это круто. Это надо немножко переварить.

Глава 4

Ветер трепал тенты, капли испарины ползли по стеклу бутылок, добираясь до деревянной столешницы. Вирм смотрел на мешанину камня и зелени, отмечал изменения — в новостройке прибавились три этажа, а на старом корпусе разобрали крышу — и парил на волнах умиротворения. Он с первых дней удивлялся разнице — здешние львы, охранявшие магазины, орлы, прячущиеся в тени деревьев, барельефы домов, были безжизненны или не несли угрозы. Просто рай по сравнению с Питером. Поначалу он думал, что зло изгоняют горы и источники минеральных вод, потом, поездив по югу, решил, что жизнь в камне выжигает беспощадное летнее солнце. А может, дело в деревьях, растущих на каждой улице, пробирающихся корнями под фундаменты, с легкостью взламывающих асфальт и крошащих бетонные плиты — вытягивают из камня соки, не дают ожить.

— Я уже готов слушать продолжение, — сообщил Яр. — Где ты нашел невидимое яйцо? Здесь? — он огладил дрожащую от зноя панораму.

— Нет. Я сам... — Вирм запнулся на фразе: "Я сам из Питера".

Не из Питера, а из города-спутника. Сорок тысяч человек, женщин больше, чем мужчин, все, кто в силах штурмовать утреннюю электричку или автобус до станции метро, работали в северной столице. Памятники культуры — как без памятников? И обветшавший дворец, и парк, и отреставрированная крепость, к которой привозили туристов.

Вирм — тогда еще Вовочка — и достопримечательности существовали отдельно. Пацаны из пятиэтажек гоняли в футбол на пустыре, и он тоже носился по утоптанной траве в толпе малышни, то визжа от восторга, то вывесив язык от усталости. За пустырем, отгороженная бетонным забором, скалилась провалами окон законсервированная стройка. За пару лет до Олимпиады-80 и рождения Вовочки в городишке начали строить бытовой комбинат, и промахнулись с расчетами — топкий грунт просел, коробку перекосило. Детям к стройке подходить запрещали строго-настрого, да разве за шустрыми пацанами уследишь? А за Вовочкой в дни, когда закрывался детский садик, и не следил никто: бабушек-дедушек не было, мама-одиночка не могла отменить занятия в художественной школе, а соседка, которую просили присматривать... уставала она быстро от Вовочки и отправляла гулять на пустырь.

Наверное, маме хотелось девочку. Тонкую, акварельную, тихо сидящую за раскрасками, с почтением переворачивающую страницы альбомов с репродукциями Серова и Васнецова. Что Вовочка, дравшийся с соседскими мальчишками, что Вирм, отделывающийся переводами на банковскую карту — и то благодаря порыву Кристинки стать женой и невесткой — вымотали слишком много нервов и не смогли стать заботливой опорой в старости.

Он полез на стройку за футбольным мячом. Забросили туда мяч старшие пацаны, ударили сильно, перекинули через забор. А доставать послали подвернувшуюся под руку мелочь, верткую и щуплую — как раз пролезет в собачий подкоп под плитой забора. Вовочка сначала пачкаться в земле не хотел, но его взяли на "слабо". Стройка, заросшая кустарником, дохнула сыростью из подвального зева. В шорохи и размеренную капель вплетался тихий писк. Вовочка прислушался, зажмурился — от страха, не от любопытства — и вдруг понял, как будто ему картинку показали. Там, в сырости, возле стены, среди обломов кирпичей, лежит гладкое серебристое яйцо. И в нем ворочается, пытается оттолкнуть тесную скорлупу крохотный змееныш. Будь у гаденыша лапы, может, что и получилось бы. А так — бодается, пихается то лбом, то хвостом, и все одно без толку.

Страх исчез — змееныш был маленьким и неопасным. Вовочка его даже пожалел, и, все так же зажмурившись, помог раздвинуть, обмять по размеру скорлупу — не своими, а невидимыми ладонями. Писк прекратился. Серебристый гаденыш свернулся клубком и заснул. Вовочка, ухватив застрявший в ветках мяч, поспешно вернулся на пустырь и никому не рассказал о своей находке. Не поверят. Засмеют.

Маленькая тайна не давала о себе забыть. Вовочке снились странные сны — два могучих крылатых змея парили над болотистой равниной, охраняя серебристое яйцо, заботливо уложенное в гнездо из камыша. У большого змея чешуя отливала алым, а у мелкого сияла, как мамина чешская бижутерия. Если солнце из-за туч проглядывало, смотреть больно было, и Вовочка просыпался, вытирая слезы. Мама беспокоилась, спрашивала, почему он плачет, но про змеев толком не слушала, а впустую-то что рассказывать?

Второй раз Вовочка полез на стройку, устав от изматывающего писка. Змееныш опять подрос, скорлупа давила, крыланы во снах метались над равниной, и проще было помочь, чем слышать жалобный зов и видеть слепящее мельтешение чешуи.

Так и повелось: раз в полгода Вовочка пробирался на стройку, усаживался на бетонную плиту и спасал зажатого в тиски скорлупы змееныша. Вирм не раз задавал себе вопрос: "А если бы переехали?" Крепла ли нить связи из-за близости материнской квартиры и яйца? Или, увидев парящих в чужом мире родителей серебряного вирма, Вовочка был обречен заботиться о змееныше безотносительно расстояния? Теперь уже не узнаешь.

...Вирм протер ладонью запотевшую бутылку, решил, что лишние откровения ни к чему:

— Я сам из Питера. Яйцо на стройке нашел. Почувствовал, что оно там лежит. Змеев во сне стал видеть. Ходил на эту стройку, помогал яйцу расти. Вирму в скорлупе тесно было. Долго ходил, пока в армию не забрали. Вернулся, а змей уже вымахал о-го-го... меня почуял и вылупился.

— Вылупился, а дальше? — с любопытством спросил Яр. — Он в своем подпространстве летал или сразу Питер громить принялся? Как ты понял, что тебе нужен якорь? Где первого якоря нашел?

Вопросов было слишком много. Вирм выбрал один и дал нейтральный ответ:

— С первым якорем я познакомился до того, как змей вылупился. Это была моя девушка. Ждала меня из армии, дождалась. Монету я ей в подарок привез.

— Что с ней случилось? — Яр говорил чуть смущенно, но твердо. — Я тебя не допрашиваю, пойми мой интерес правильно — меня же это напрямую касается.

— Нас расстреляли после выполнения заказа.

Вроде уже отболело, а говорить все равно трудно.

— Моя вина, моя ошибка. Я польстился на большие деньги, не подумал об опасности. Не подумал о последствиях. Змей сделал, что заказывали. Ни я, ни он не ожидали, что особняк начнет рушиться, хороня под собой людей. Пока мы справлялись с шоком, дверь в квартиру выбили. Ирина умерла на месте, я почему-то не умер. Оказалось, что меня трудно убить, когда я в трансе. Повышенная регенерация. Даже кровью не истек — утром смог замотаться в одеяло и уползти на чердак. Там две недели отлеживался. Змей сам к себе вернулся. А через месяц я его позвал, и мы отомстили, — Вирм не стал умалчивать о важной детали. — Я забрал у покойного заказчика и оплату, и проценты. И уехал из Питера. Со стартовым капиталом для новой жизни.

Яр долго молчал. Потом сказал, и правильно сказал, Вирм от него не ожидал даже...

— Сразу на язык попросилось: "Мне очень жаль". И чистой правды в этих словах нет — дело, похоже, давнее, и не знал я твою Ирину. И все-таки жаль, что у тебя так вышло. А отомстить смог — это хорошо. Зло выплеснул. Жить чуть-чуть легче.

Вирм кивнул — да, стало чуть легче — и, упреждая возможный вопрос, объяснил:

— С тех пор я ученый стал. На заказы без охраны не выезжаю. Надюха всегда рядом, Петя. И пару-тройку бойцов с фирмы беру. И заказчиков проверяю. Так что за безопасность не беспокойся. Все под контролем.

— А я и не беспокоюсь, — пожал плечами Яр. — У меня по-прежнему хворец сердце грызет. Что мне какие-то заказчики?

— Завтра, — пообещал Вирм. — Если сегодня все пройдет нормально, то снимем завтра. Ну, что? Отдохнул? Спросил, что хотел?

— Да.

— Тогда пойдем к канатке.

Когда пошли, Вирм загадал: приедет желтый вагончик — все будет хорошо, приедет красный... Он часто делал такие ставки, умел забывать проигрыши, лелеял совпадения, сулящие удачу. Глупая привычка, со школы привязалась, и осталась, никак не искоренить.

Отдохнувший Яр вертел головой, рассматривал станцию, развевающийся флаг, подошел к перилам смотровой площадки, слушая указания, разыскал белую горную вершину среди далеких облаков. Пока изображали беспечных туристов, красный вагончик ушел, и Вирм потащил Яра к кассе — успеть на желтый.

Он поздоровался с пожилой кассиршей, кинул купюру на тарелочку — "за двоих, без сдачи" — и, нарушая правила, вытащил Яра на посадочную площадку, куда нельзя было выходить без сопровождающих.

— Смотри, вон, справа, будто арки в камне, видишь? Это Бурые скалы. Мы мимо них не проходили, на развилке влево взяли. А можно было вперед пройти. Как-нибудь потом прогуляемся. Там скальники живут, на которых змей охотится.

— Ты мне про них еще в кабаке говорил, — кивнул Яр. — Кто это такие?

— Твари не особо опасные, но ценные. Мало кто знает, что они здесь живут, иначе бы тут толпы с сетями сидели. Скальник на краба похож, только панцирь каменный. А так — один к одному, глаза на стеблях, тонкие лапы и клешни. Жрут они мало, лисицы на год хватает, прикол весь в том, что жрут хитро. Если клешней цапнет, что человек, что зверь, что птица цепенеют. Скальник жизнь вытягивает. От укуса окаменение расползается. Жертва уже никуда уйти не может — ноги или лапы каменные. А скальник пристраивается и потихоньку жизнь отщипывает. Когда доест, из жертвы офигенная скульптура получается. Мне один человек говорил, что древнегреческие скульпторы специальные загоны со скальниками держали. Выбирали натурщика, поили сонным зельем, усаживали или ставили в нужную позу, и голодных скальников в комнату запускали. Не знаю, правда ли это...

Яр поежился:

— Экая хрень... Я сказку помню, арабскую, кажется... там баба мужика от ног до живота в камень превратила, заперла и по ночам приходила издеваться.

— Если скальника от добычи оторвать, так и будет, — объяснил Вирм. — Жертва какое-то время проживет. Потом все одно помрет, но помучается. Сам понимаешь, кто отомстить хочет, и в таких тварях разбирается, за скальника бешеные деньги заплатит. Да и скульпторы, желающие прикупить, находятся.

— Продаешь?

— Нет, — усмехнулся Вирм. — Я не готов вносить такой вклад в искусство. А кто хочет мстить, пусть сам ловит. Дорогу не заступлю.

Желтый вагончик приближался, рос — будто огромный лимон в воздухе болтается, плывет над зеленью, неведомо почему на землю не падая. Все ближе, ближе... сейчас на площадку выйдут немногочисленные пассажиры — день будний, клонится к вечеру, отдыхающие разбежались по санаториям — и они с Яром отправятся на нижнюю станцию. Телефон зазвонил, когда желтый вагончик подставил бок под ладонь Вирма.

— Да, Сеня, приветствую.

— Надя сказала, ты в парке гуляешь.

— Вниз едем. Скоро буду в городе. Что-то случилось?

— Нет. Спросить хотел. Вечером заехать?

— Сегодня не надо. Завтра.

— С меня не убудет и сегодня, и завтра приехать.

Вирм понимал — друг беспокоится, и, по идее, надо быть благодарным... но иногда "нет" значит именно "нет", и навязчивая забота превращается в надзор, из-под которого хочется вырваться, поступить назло.

— Я позвоню тебе завтра. Сам, — с нажимом, чтоб до Сени дошло. — Встретимся в городе, переговорим.

— Лады. Не хворай.

Вагончик тронулся. Яр высунулся в открытую форточку, рассматривая пещеры скальников.

— Слушай, а никого не беспокоит, что тут вроде как курорт, а человека каменный краб сожрать может?