И Смех, И Грех

Всю ночь не сомкнула глаз. Едва первый лучик солнца пробил рассвет, Таня вскочила, оделась и повела свою кормилицу на выпас не в рощу, как всегда, а от греха подальше, к озеру. "Он наверняка не догадается. Да и далеко поленится идти",— надеялась она. Утреннюю тишину постепенно стали заполнять привычные звуки. И справа и слева заработали полевые неугомонные молотобойцы— кузнечики. Выбирая, к какому бы цветку приземлиться, зажужжал шмель. "Пить, пить, пить..."— слышалось в его песенке Тане, она так любила раннее утро. Мало людей, значит, мало шансов быть обиженной. Только она и вот эта добрая к ней природа. Прорезав поле, тропинка пахнула прохладой и нырнула под зелёный сумрачный шатёр. Таня любила эту часть тропинки— пели птицы, пели на разные голоса. Она бы шла и шла, но сквозь деревья засветился чистый от травы контур водной глади. Таня переставляла ноги не спеша, не думая ни о чём, наслаждаясь тишиной раннего утра, здесь, у озера, особый мир. В прозрачном утреннем воздухе слышно было взмах невесомых крылышек стрекоз и жёсткий шелест осоки, такая стояла тишина. Почему-то именно в это утро не хотелось думать о проблемах и страданиях, на которые так безжалостно щедра её жизнь. Дойдя до старых мостков, пристроила козу и, оставив там поплавать под присмотром рогатой ещё и Кузю. "Пусть порезвится". Вернулась домой. Но надежды на счастливый день для Люськи не оправдались. Дотошный сосед, вооружившись биноклем, проследил всю их военную перегруппировку от начала и до конца. И дождавшись, когда она, привязав козу, уйдёт, достав из кармана газовый баллончик, и сломав про всякий случай дубину, смело пошёл на внимательно наблюдающее за его действиями животное. Сжевав вкусный цветочек, Люська бесстрашно рванула верёвку, раз, другой. Кол из мягкой земли вышел как нож из масла и коза, выставив круто рога, понеслась на вооружённого до зубов врага. Бросок, ещё один... Метры сокращались с безумной скоростью. Не ожидавший ничего подобного парень, рванул на мостки в надежде, что коза не рискнёт двигаться по старым доскам к воде. Но не тут-то было. Пришлось прыгать. Сидя в воде рядом с плавающим вокруг него утёнком и сторожившей на берегу в воинственной позе козой, он понял, что в ловушке. Выйти на берег эта бестия ему не даст, а переплывать на другой берег рискованно, да и народ надорвёт животы от смеха, в той стороне, как раз пляж. Он ругал себя почём зря за дурь. Нет не за то, что связался с козой, а за то, что не велел придушить её охране. На какой чёрт держать столько подготовленных профессионально гавриков, если сидит в болоте. Как не прискорбно, остаётся одно, вызывать подмогу в лице Тимофеевича. Выловив из кармана спортивных брюк мобильный и шуганув пытающегося забраться на его плечо Кузю, он набрал охрану. Тимофеевич мужик не дурак, поняв, что с козой он не боец и ребята тоже в таких боях опыта не имеют, попросил помощи у юродивой. Та, удивившись такому повороту и скорым разборкам, пришла и, забрав козу, заперла в сараюшке, понимая, что сегодняшний день приблизил животное ещё ближе к вертелу. Всю дорогу она слышала, как сосед, топая впереди, мощно ругался, грозил кулаком. Неприятно и Таня, найдя дело, старательно пыталась отстать от спасательной процессии. Солнце припекало и, наверное, от спасения козы, по телу юродивой пробегала приятная истома. По ходу, в прихваченный полотняный мешок, нарезала сочной травы. Раз, раз... то здесь, то там... Домашней птице витамин. Сочный хруст разрезаемых стеблей на какое-то время заглушает его гневные тирады. Бредя, как сквозь сон она время от времени слышала скрипучий голос соседа:

— Подвешу за рога на сук, и буду боксировать вместо груши.— Кричал он, чтоб слышала дурочка, оставляя на тропинке за собой мокрый от стекающей водой одежды след. "Это же безумие!"— вжала голову в плечи юродивая. Гуськом они тянулись по тропинке вдоль озера. Утёнок замыкал это странное шествие, на ходу ловя капающие с одежды парня капли. Наконец сосед сообразил, что служит поилкой для утёнка юродивой. И прямо на тропинке стянув с себя спортивные штаны выжал их, по ходу поддав, чтоб летел к своей хозяйке, утёнку. Юродивая, наткнувшись на такие манипуляции со штанами, потупилась и прибавила шагу, позволив себе обогнать его. У Тани сегодня всё было не так, её напрягал не только бойцовский вид соседа, но и будоражил резкий запах перезрелой травы. А может, дурманило голову, и сердце билось набатом совсем по какой-то другой причине... Как же, его обогнали. Не позволю! Сосед выдернул корягу, чтоб вероятно достать ей козу с утёнком и обошёл с зоопарком юродивую. Вот неугомонный. Таня, подхватив утёнка на руки и зорко следя за его махинациями, убавила шаг.

Потревоженный шумом лягушатник шлёпнулся в тёплую воду. Под напором слабого ветерка пела осока и пищали комары. День, откидывая людскую глупость и заботы, набирал силу.

"Вот умный же по идее должен быть человек. Много учился. Умеет зарабатывать деньги. Дом большой построил. На красивой машине ездит. Чего тогда спрашивается, к козе прицепился. Кто он и кто коза... Это же как небо от земли. Неужели у мужиков мозгов меньше, чем у Люськи? Завёл себя как маятник, может запросто и пострадать коза", — волновалась Таня за жизнь животного.

Надежды юродивой не оправдались, сосед не остыл и поражение от козы принял как личную обиду. Та с каждым днём росла и росла... Он с ослиным упорством пытался разобраться с козой. Стояла рогатая, как правило, около тропинки, ведущей в домик на курьих ножках и он не мог пройти к юродивой другим путём — только мимо. Завидя его, коза внимательно рассматривала, а, определив чужого, начинала громко блеять, но с ним такой поблажки не было. Она резко опускала голову и, выставив вперёд крутой лоб с острыми рогами, шла в лобовую атаку. Он криво усмехался: "Крутелик на крутелика погнал". Он отлетал к забору, жался в него, ожидая пока дурочка выручит его. Чего бы не отстать, занятый же человек, точно не до войны с козой, нашёл себе хобби, но нет же, время от времени гонял себе адреналин... Эх, люди— человеки, на что силы тратят!

Война соседа с козой затихла неожиданно. Крутой сосед в один день перестал замечать Люську. Уже темнело, когда Таня увидела, как к соседскому дому подъехал "джип". Но хозяин, загнав его во двор, не пошёл домой, а уставился на её дом. Из трубы, которого шёл дымок. Да и сам он уютно светился жёлтыми окнами, отсвеченными белыми наличниками. Прямо над крышей висела звезда. Миг раздумий и он появился перед её дверями на крыльце с двумя пакетами в руке и лицом чернее тучи. Тук-тук... Она открыла. Он не был похож на себя. Глаза, на посеревшем лице с передёргивающими скулами, затуманились слезами.

— Можно у тебя посидеть,— попросил он прыгающими от боли губами.

Она, забыв об его предупреждении убить козу и говорить языком, кивнула.

Получив разрешение, он тут же перешёл к делу.

— Тогда на, порежь, приготовь пожрать,— сунул он ей пакет в руки,— и пойдём в дом, нечего для соседей радиопередачу организовывать.

Повиновалась. В кухне покрутила пакеты: один пах колбасами и мясом, во втором угадывались овощи и фрукты— просвечивались розовые персики, виноград, зелёная пальмочка ананаса, жёлтый бок апельсина, красный перчика... Сколько же это всё стоит? Наверняка уйму денег...

Накрывала в большой комнате. Парадной. С буфетом, ширмой в японцах и с зонтиками, абажуром, диваном и круглым столом.

Он подтянул стол к дивану сел на него и принялся ждать. Комната своим деревенским уютом успокаивала, снимала тяжесть, становилось легче.

Но Таня оттянула стол опять на середину и постелила на него белую скатерть. Потом поставила рюмку, тарелку и положила рядом нож с вилкой. Достала из пакета, что он принёс, коньяк. Порезала: батон, колбасу, сыр, ветчину, свежие овощи. Подумав, пожарила из яиц своих кур яичницу. Пусть ест. Подала и молча встала у стены.

— Сядь со мной,— попросил он.

"Нет",— помотала она опять головой.

— Садись и рюмку себе возьми. У меня брат погиб. Понимаешь ты это своими куриными мозгами?

Она не споря больше села, подвинув ему ещё одну рюмку. Зачем ему сейчас перечить. Боль она понимала, как никто другой.

Никогда не пила. Отхлебнула чуток и сразу же закашлялась. Но он даже не обратил на неё внимание. Нужен был слушатель, не важно какой. Когда боль рвёт душу, всё тянется к живому и тёплому. Умеющему жалеть. Так легче. Пил и молчал. Осушив свою рюмку раз, другой, заговорил:

— Сам не мог. С чего их на дубы понесёт, какая-то сволочь руку приложила. Но ведь его бизнес никому не мешал. Это так больно. Неделю крутили с экспертизой. Всё гадали, а сегодня вызвали и сказали, что третьим был он.— Парень заплакал, уронив голову на руки. Таня, встав за его спиной, принялась гладить вздрагивающие от рыданий голову и плечи расстроенного мужика. А он продолжал выговариваться. — Родителей нет, придётся нам с середнячком его хоронить. Надеялся, гнал от себя мысль, хотя было ясно сразу, если это его тачка, его водитель и охранник, значит это он. А теперь всё, конец, все точки над "i" расставлены. И есть официальное заключение.

Она, схватив полотенце, вытерла его мокрые щёки, не переставая гладить, безумно жалея и не зная чем помочь, поцеловала макушку. Села рядом, наполнив его рюмку до верху, пододвинула к руке. Боль захлёстывала его. Он не мог говорить. Она не приучена говорить. Они оба, по сути, не хотели говорить, им и не нужно было, потому что обоим и так было всё понятно. Роли расписаны давно и не ими. Ему выплеснуть горе и притулиться к тёплому плечу, ей пожалеть и принять его боль. Сначала он цеплялся за неё и молча плакал, потом, стесняясь своего состояния, принялся гнать её, сердито рыча:

— Пошла вон. Оставь меня упиваться своим состоянием. И молчи смотри. Ни кому. Ни-ни. Язык отрежу.

Она ушла в кухоньку. Он пришёл следом. Одному невтерпёж, а гонит. Схватил за руку, потянул за собой.

— Сиди рядом. Ешь.

Она сидела. Ела мало. Стеснялась. Чужое. А так хотелось...

Когда пришёл не дождавшийся хозяина охранник, то Виктор в дымину пьяный спал. Тот покрутился, не зная, что делать с такой махиной, попросил оставить его ночевать тут. Таня согласно кивнула. Показав комнату, куда его можно определить.

— Брат погиб?— вздохнув догадался охранник.

"Да",— кивнула она.

— Вот беда. Ладно, я пойду, ты его не трогай, если что прибежишь, я Джека вам пришлю, раз рыжий Матвей уже тут. Старая Карлуша твоя не охранница. Надо же, как он с утёнком сдружился, хороший папашка из него получился, а поначалу я думал, что сожрёт.

Таня в знак согласия с Тимофеевичем кивнула. Мол, не сожрал. Заботится. Хороший пёс.

Виктор спал беспокойно, а Таня просидела всю ночь около него на стульчике. В её душе скопился большой запас тепла, да и на кого его было тратить, вот сейчас оно искало выход. Её переполняла нежность к этому сильному и такому беспомощному перед горем человеку. Вон как брови свёл даже во сне и морщинка у переносицы появилась. Погладить бы... Но она, не смея дотронуться до него, сидела рядом. "Я ж не делаю ничего плохого и не желаю никому зла. Я просто сижу рядом с ним, потому что ему тяжело". Кот, свернувшись клубочком, приткнулся у него на груди, а пёс, вместе с Кузей, на коврике перед кроватью.

Пробуждение принесло удивление. На груди, вольготно устроившись, посапывал его собственный кот, а комната с низкими деревянными потолками, бревёнчатыми стенами, ковриком, изображающим картину с оленями, вязаные салфеточки, всё было ни его. На стульчике рядом с железной кроватью с шишечками, уронив голову на тумбочку с книгами, спала юродивая. Попробовал спустить ноги и заругался, наступив на визжащего пса. "Вся компания в сборе". Таня очнувшись, виновато и испуганно посмотрела на него. "Задремала".

— Ты чего не спала, всю ночь на стуле просидела?

— Вы беспокойно спали.

— Как тебя зовут?— спросил он. Но, она молчала. Тупо смотрела на обиженного Джека, прикрывшего собой гусёнка и сейчас зализывающего придавленную лапу.— У тебя имя есть?— повторил он.

— Таня.

— Ну, вот. А я Виктор. Виктор Николаевич. Это уж как тебе больше нравится.

Она кивнула.

— Вот. Спасибо, что пригрела всех нас у себя,— обвёл он руками, осмелевших животных.— Извини за беспокойство, мы пойдём. Посадив кота на шею, а псу поддав ногой, под неповоротливый зад, он заторопился на выход. "Как они здесь бандиты оказались. Точно помню, что приходил один. И, что меня к ней попёрло? Боль потребовала теплоты и она её дала. Молча, не раскрывая рта. Свою душу облегчил, а её нагрузил под завязку. Интересно, сколько этой бабе лет. У дураков трудно определяется возраст. До старости детское выражение на лице. Но, ласковые, как котята. Похоже, всё же в возрасте. Надо аккуратно с ней, не обижать и так ни за что наказанный природой человек. А я лопух с козой развоевался",— крутил в голове он догоняющие его бег мысли.

Потягиваясь, он вышел на крыльцо. Таня вынесла ему пакет с остатком принесённой им еды. Он, поняв что это, отмахнулся: "Оставь себе". Она, метнувшись, поцеловала ему руку и, прижав пакет к груди, исчезла в домике. Виктор поскрёб заросший за ночь подбородок и сделал открытие: "Бедует юродивая. Голодует. Не догадался дуралей".

Охрана встретила молчком. Приняв холодный душ, Виктор отправился бегать по лесной дорожке в удобно подступающей к его дому роще. Выгуливая пса и сгоняя с себя вчерашнее опьянение, он потихоньку приходил в себя: "Сегодня много дел и не лучших. Нужно организовать похороны и поминки. Его сексопильная жёнушка навряд ли будет заниматься этим. А вообще-то лучше не вспоминать заразу. Сколько просили его не жениться на этой вешалке. Нет, глаза на лоб. Ума ещё в голове ноль. И лет-то ему всего ничего было. Пацан. А она баба со стажем. Зачем ему та женитьба сдалась. Заявилась с бесстыжими глазами в морг. Но даже смотреть не стала. Картинно изобразив обморок, слиняла. Спрашивается, чего припёрлась. Ох, Андрей, Андрей!..."

День получился тяжёлым. Вечером после похорон не в силах оставаться один дома, он опять пришёл в домик на курьих ножках. Постучав в закрытую на засов в сенях дверь, попросил:

— Тань, открой.

Она, посмотрев в крайнее окно, сбросила щеколду. Похоже, их знакомство по случаю неожиданно затянулось.

Он, смотря в пол, бормотал:

— Не могу уснуть, мне страшно. Голова отказывается представлять его мёртвым. Открываю глаза, и, кажется, стоит братан у стены. Можно, я у тебя посижу. Поговорю. Я не обижу тебя, не бойся.

Она кивнула, пропуская его в дом. Проведя в комнату, показала на диван:

— Ложитесь.— Подоткнув подушку под голову, сняла, поставив рядом с диваном с его ног туфли.— Вытяните ноги, так легче будет.

Сейчас рядом с этим беззащитным перед горем мужчиной, она чувствовала себя, как не странно, взрослой, мудрой и нужной женщиной.

Он, побултыхал надпитой бутылкой коньяка, и поставив её на пол, у изголовья, попросил стакан. Таня принесла. Налив себе, он, вздохнув, принялся рассказывать:

— Нас трое братьев было. Мать одна, а отцы разные. И так бывает. Я старший. Жил с бабушкой, пока она была жива. Потом армия, работа и заочный вуз. Про младших бабуля перед смертью рассказала. Родительница рожала и, не мучаясь, несла в детдом. Среднему в детстве, оказывается, повезло больше всех, он попал при усыновлении к хорошим людям. Зато больше всех настрадался младший Андрей. Этому не везло никогда. Захудалый детдом. Рос сам по себе. Усыновили, какие-то жестокие алкаши, он сбежал и вернулся в детдом. И опять закрутилась никакая жизнь. От него никто ничего не хотел, ничего не предлагал. Вышел опять в такую же казённую жизнь. Не округляй глаза, не в зону попал. Закончил военное училище, но долго служить не довелось, при ранении комиссовали. Я, встав на ноги, нашёл всех, перебрались из Сибири потихоньку сюда к Андрею поближе. Хорошо помогла нам всем трём, Димку усыновившая семья, но автомобильная авария забрала их из жизни. Кто бы думал, что и у Андрюхе будет такой же конец. Знаешь, меня не покидает ощущение, что вокруг меня крутится какой-то дурной сон, и я жду, что вот-вот кто-то потрясёт меня за плечи и я проснусь. Но, к сожалению, этот бред реальность. И сделать с этим ничего уже нельзя.