| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
...Стрелка скоростемера, словно испугавшись и поняв серьезность ситуации, перестала скакать и медленно ползла книзу, каждое пройденное деление по капле прибавляло шансы. Палец Сергея замер на кнопке микрофона ГС; для него сейчас ничего не существовало в мире, кроме кнопки, сжатой в ладони карболитовой рукоятки микрофона, микрофонного капсюля у губ, ползущей стрелки и круга впереди. Нельзя слишком рано и слишком поздно. Люди должны успеть добраться до дверей. Сергей просчитывал, кто где в данный момент может находиться в вагоне — у аппаратуры, на полке, в фотокупе... Сейчас надо будет давать команду, чтобы приготовились.
Еще десять метров.
Кнопка ГС.
— Вагон!
— Вагон слушает.
Сергей вдруг увидел, что при очередной вспышке прожектора что-то изменилось. Куст больше не был вровень с буферным брусом — он на несколько метров отстоял от хвоста состава в их сторону. Товарняк впереди тронулся и начал разгоняться — казалось, что он делает это лениво, нехотя, с нежеланием поддаваясь усилиям тепловоза...
Успеет ли оторваться?
— Вагон слушает!
Стрелка скоростемера ползет вниз.
— Какая скорость на вагонном?
Еще хотя бы отсрочка метров на двадцать...
Диск приближается медленнее.
Стрелка ползет вниз.
Палец не отпускает кнопку.
Вспышка— темнота, вспышка — темнота... Механик продолжает сигналить. Никто не знает, увидели ли на товарняке впереди прожектор, или просто решили немного продернуть вперед.
"Эмка" пролетает мимо куста. Того самого.
Диск начинает удаляться.
Ответ Сашки воспринимается где-то в подсознании, ясно только, что разность показаний вагонного и локомотивного скоростемеров невелика. Точная цифра не отпечатывается. Считать теоретическую длину тормозного путь сейчас бессмысленно, надо чувствовать скорость и замедление.
Палец давит на кнопку.
Диск начинает приближаться. То ли сигнала все же не заметили, то ли впереди еще один состав, и дальше уже продергивать некуда. Но теперь он приближается медленнее. Снаряд с горючим на излете. Расклад уже другой — долетит или не долетит.
Палец давит на кнопку. Теперь они должны прыгать или готовиться к удару? Каждые десять метров снижают вероятность, что цистерны выдавят вагон-лабораторию из колеи и сомнут.
Торец хвостового вагона ближе и медленнее. Медленнее и ближе. Что перевесит?
Прожектор отрисовывает каждую неровность доски обшивки.
Палец давит на кнопку. Мембрана капсюля, казалось, дрожит в готовности услышать главное слово.
Торец наплывает, разрастается.
Стрелка в изнеможении падает.
Колеса замирают и отдаются в объятия колодок. По составу волной прокатывается скрипучая дрожь.
Стали. Все.
Свет прожектора уперся в заднюю стенку вагона. Теперь вагон выглядел спокойно и как-то по-домашнему, и Сергей наконец смог оторвать от него взгляд и осмотреться по сторонам.
Он увидел, что механик неумело бранился, стоя, все еще держась за рукоятку крана машиниста, и ядреные русские слова в его выговоре теряли изначальную силу и смачность; но он продолжал их повторять без связи и остановок, потоком, как течет вода в арыке после сильного дождя — он надеялся, что этот поток сможет унести только что пережитое. Помощник сидел на своем месте, молча, на его лице не отражалось никаких чувств и по его неподвижным, устремленным в стекло кабины глазам Сергей понял, что тот нашел свой способ уйти от столкновения. Чаем тут уже не обойдешься, теперь придется всю оставшуюся дорогу дублировать сигналы...
-Тепловоз!
-Тепловоз слушает.
-Стоим?
-Пока стоим.
-Надолго?
— Не знаю. Пока замеров не будет.
В динамике ГС послышались щелчки тумблеров — Розов давал аппаратуре отдых. Теперь можно снова опустить голову на пульт и урвать несколько минут сна, а может и больше.
...Остаток пути прошел без особых приключений — только однажды лихой механик из русской бригады, дергавший контроллер, как рокер рукоятку газа на мотоцикле, с похмелья не рассчитав движения, чуть было не выпал из окна кабины; Сергей едва успел ухватить его за ноги и втащить обратно.
В депо Бухара они вернулись днем.
— Давай, иди отдыхать, мы тут без тебя сами все разберем и провода снимем, — донеслось из динамика. Голос был Андрея Александрова, значит, у прибористов его смена... это хорошо, Андрей мужик обстоятельный, ничего не забудет...
Сергей слез с "эмки". Мир, существовавший за пределами коробки кабины, казался ему немного новым — он уже начал от него отвыкать и даже черная от мазута деповская земля слегка плыла под ногами. В вагон — лаборатории уже шла привычная завершающая суета, размонтировывалась аппаратура, на магнитографах шуршала перематываемая пленка, и даже низенький лаборант из Ташкента, которого все звали Джафар и который всю дорогу продувал перья своего самописца, перевязывал аптекарской резинкой рулончики своих записей.
Андрей сидел в своем "боцманском" купе и, в ожидании пока Розов соберет инструмент демонтировать датчики, прикидывал хозяйственные расходы.
— Как там записалось?
— Нормально все... вот журналы испытаний, — он протянул Сергею пачку чуть примятых листов на грубой, похожей на оберточную бумаге, — ты сейчас прими, а то сразу не заснешь...
Андрей налил полстакана водки, отрезал кусок колбасы, хлеб. Сергей попытался протестовать, он никогда не пил в одиночку.
-Мне сейчас датчики снимать — возразил Андрей, -Я только пустым стаканом могу. А тебе надо, сейчас это не выпивка, а чтоб не свалиться.
Сергей стукнулся с пустым стаканом Андрея — "За то, что все остались живы", мысленно произнес он, но вслух не сказал — незачем.
Он добрался до своего купе с единственной мыслью — раздеться и заснуть, впервые за несколько суток по — человечески, а не в одежде, сидя за пультом.
... Японское чудо из московского вуза так и не смогло полностью совладать с записанным объемом данных. Спецпроцессор добросовестно перемолотил переписанные на кассету "Сони" данные с вагонного магнитографа, но полученный муравейник чисел оказалось невозможным подчинить простому закону математики, не упуская при этом той или иной существенной мелочи. Мелочи, из-за которой на стенде при теоретически верных режимах нагружения катушки полюсов остаются целыми, но слетает фирменная табличка — хотя на пути получается наоборот...
По результатам расшифровок был выпущен совместный отчет с выводом, что никаких аномальных динамических воздействий на тяговые двигатели на Среднеазиатской не наблюдается. Это подразумевало, что двигатели сыпались в основном из-за жуткого уровня обслуживания.
Происшествие на Джизакском перевале — как и все остальное, что не имело прямого отношения к задаче проведенных испытаний, — в отчете не указывалось.
Август 2001 — июль 2002, Брянск.
ЗНАЧИМЫЙ ФАКТОР
1.
... — Я не могу так сразу ответить... Мне надо подумать...
Рыжеватый свет далекого уличного газоразрядного фонаря падал на лицо Татьяны. Легкие ажурные снежинки оседали на темный мех ее шапки, выбивавшиеся непослушные каштановые волосы, задерживались даже на кончиках длинных ресниц.
— Я даже не ожидала, что ты решишься так вдруг это сказать... думала, мы с тобой просто встречаемся... то, что ты сказал, сделал мне предложение... просто раньше не была готова к этому...
— Завтра я буду уже в пути...
— Я буду ждать... я скажу, когда ты вернешься из Заполярья... береги себя, возвращайся... я жду...
... Ее высокий силуэт мелькнул в тусклом прямоугольнике подъезда — жильцы первого этажа вворачивали две лампочки последовательно, чтобы реже менять — и затихающая мелодия каблучков покатилась вверх по стертым бетонным ступеням. Эхо легких сапожек тридцать седьмого размера, облегающих капрон цвета майского загара, удерживало перед глазами знакомые черты, улыбку, голос... вдалеке захлопнулась дверь...
Еще никогда обратный путь до пятиэтажки общежития не казался Сергею одновременно таким коротким и таким бесконечным.
2.
Снег плывет навстречу. Кажется, что тепловоз рассекает его, как корабль волну. Плотная масса струится в луче прожектора , дробится на снежинки, которые расходятся широкими дугами, словно перевернутые буруны, пляшут перед наклоненными в нос — как волноотбойник у катера — лобовыми стеклами, струятся, огибая передние стойки кабины и, столкнувшись с невидимыми стенами воздуха по обе стороны тепловоза, стремительно улетают назад. Боковой ветер, разогнавшийся на беспредельной плоскости тундры, выводит соло на флейте краев стальных поверхностей кузова, гофр, оконных ниш...
Подгорающей яичницей на пульте зашипела рация. Заспанный женский голос сообщал бригадам о том, что из мест лишения свободы бежали двое опасных преступников, один предположительно вооружен.
— Поймают, — сказал механик, кладя руку на черный штурвал контроллера, чтобы упредить надвигающийся подъем. — Они только вдоль дороги бегут, по тундре нельзя бежать, там гибель. На дороге их и ловят.
Он набирал позиции медленно, отсчитывая в мыслях секунды пауз, чтобы дать разогнаться дискам турбокомпрессора, и чтобы рвущийся в цилиндры вихрь спрессованного лопатками воздуха смог без остатка принять в себя струи топлива; по изменившемуся пению турбины механик улавливал момент поворота штурвала, зная, что отрегулированная машина не ответит на это темным облаком выхлопа.
Помощник ничего не отвечал, вглядываясь в метельный поток. На кисти его виднелась лагерная наколка. "Остался работать после отбывания срока" — подумал Сергей.
Где-то он уже все это однажды слышал — мелодию из ритма тепловозных колес и соло тугого ветра, срывающегося с выступов кабины... Дежа вю, ложная память? Нет, это была какая то очень знакомая и уже не новая песня... действительно словно сочиненная колесами машины и северным ветром... ну да, точно, у нее вроде именно такое, немножко странное название было, кажется "Ветер северный, умеренный до сильного" или что-то в этом роде. Нет, она была не про машиниста, а как многие песни того времени — о простом и главном, с незамысловатыми, но почему-то точными и душевными словами:
"Знаю я, что все пути к тебе заказаны,
Знаю я, что понапрасну все страдания,
Только сердце у людей сильнее разума,
А любовь еще сильней, чем расстояния..."
Из динамика в фанерном ящике на пульте донесся щелчок, затем жужжание, и, наконец, осипший голос Александрова из вагона-лаборатории.
— Тепловоз!
— Тепловоз слушает.
— По ускорениемерам на тяговых двигателях идет перегрузка!
— Единичные выбросы или как?
— Или как! Постоянно перегрузка по каналам загорается!
Сергей ждал этого сообщения. Он знал, что это произойдет — еще раньше, когда утверждали программу испытаний, где отдельным параграфом были расписаны пределы измерений для каждого параметра. Он знал, что пределы назначены слишком низкими, и здесь, на живом пути, отличающимся чем-то непонятным от того, что был под Ряжском, Самаркандом или Майкопом, усилитель начнет резать вершины сигнала постоянно, портя чуть ли не каждый замер, — но у него были догадки, а не доказательства. Теперь есть факт. Как там у Щедрина — "Факт свершился и мы благодарим"? Есть факт, есть заготовленный заранее план действий. Обязанность руководителя испытаний — пытаться решать проблемы до того, как они появятся; только тогда их можно решить быстро.
— Пока замеров не будет, сейчас подойду в вагон!
Теперь надо договориться с механиком о короткой остановке по окончанию подъема, сразу за переломом профиля — там будет легче трогаться и нагнать скорость. По приказу МПС все расходы на испытания списывались по ремонтным статьям, но на такой загруженной однопутке ломать график задержкой состава на перегоне было бы непростительным свинством. Экономя драгоценные минуты, Сергей бросился в тамбур позади кабины, когда чугун колодок еще не закончил скрести по бандажам. Он открыл дверь, и ночь бросилась в его объятья колючими снежками метели и глухим дыханием четырех выхлопных патрубков, мерно и неспешно бивших дымным теплом в водовороты ледяной каши.
Сергей спрыгнул с лесенки на насыпь. Бежать по ней к вагону оказалось значительно трудней, чем это представлялось из кабины — сухой рыхлый снег, казалось, пытался заполнить все пространство, где его не сметали движущиеся части машины и вагонов; он сковывал движения, как будто приходилось идти вброд по стремнине реки с быстрым течением и илистым дном. Это и сбило с толку механика, до автоматизма знавшего время пробега мимо своего тридцатиметрового корабля по чистой щебенке; не успел Сергей миновать зачехленный квадрат жалюзи секции Б, как сзади послышался сигнал, "Фантомас" тут же лязгнул, и, ускоряясь, пополз вперед под вокальный дуэт турбокомпрессоров.
Порожняк под воркутинский уголь разгонялся скорее, чем составы, обычно трогающиеся со станции — положительный уклон и отсутствие ограничений, помноженные на желание бригады наверстать время, потерянное на остановку, помогали этому. По быстроте, с которой мимо Сергея проехала меловая надпись "Не расцеплять!", заботливо выведенная Александровым на задней кабине тепловоза, чувствовалось, что прыгать на площадку рабочего тамбура, дождавшись дальнего конца вагона, станет уже опасно — из-за скорости и вяжущего, словно путы, снега, можно сделать неверное движение, из-за которого ноги соскользнут с покрытого предательским ледком металла подножки и инерция тела затянет их под колеса. Сергей бросился на подножку нерабочего тамбура лаборатории, вынырнувшей из темноты сразу после задней кабины, подтянулся на поручнях и повернул ручку двери. Она оказалась запертой.
Обычно в опытной поездке двери обоих тамбуров не запирались — если не считать левой задней по ходу, заваленной углем — эта традиция появилась после того, как в семидесятых на испытаниях английского "Кестрела" один мужик целый перегон провисел на поручнях тамбура при температуре минус двадцать и самым тяжелым было потом отнять его от этих поручней. Здесь было еще градусов на тридцать ниже, и это делало совершенно неясным вопрос, что и в каком виде доедет. Состав быстро набирал ход, это чувствовалось по гулу катящихся колес, раскачиванию кузова вагона, по убегающему снегу под пятнами света из окон лаборатории. Сергей взглянул вперед — сквозь набирающий упругость и уже выдувающий слезы ледяной воздушный поток он увидел в свете прожектора надвигающуюся с его стороны решетчатую мачту. Назначения ее он понять не успел, зато заметил, что она стоит очень близко к рельсовому полотну и может оказаться даже негабаритным местом.
"Не думать о мачте. Думать только о ключе..."
На испытаниях он всегда и везде носил с собою трехгранник. Надо сунуть правую руку в карман... есть... теперь сильно сжать рукоятку ключа, чтобы не выпал из варежки... теперь к скважине... легко входит... поворот и тут же за ручку двери — поворот — дверь от себя — левой вбрасываем корпус внутрь вагона...
За спиной прошелестела мачта, отразив от себя эхо звенящего бега колес и лихорадочный стук то ли сердца дизеля, то ли его собственного сердца.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
