Деяние 12

— Хочешь узнать прямо сейчас?

И всякий раз со страхом выдыхала:

— Нет!

И всегда он на это ухмылялся. Но сейчас его явно тянуло на разговор.

— Это сила, бэби, большая сила. Да... Я впервые ощутил ее, когда... меня посетило... Посетил... Ну, в общем, когда я окончательно решил... что никогда не стану взрослым.

— Кто тебя посетил, Кимбел? — она сумела скрыть волнение.

Перед ней чуть приоткрылась величайшая тайна Клаба, над которой ломали голову все его члены.

Сахиб опять захихикал:

— Тень, Дульси, большая черная Тень. Вот что меня посетило.

— Эта Тень подсказывает тебе решения?

В ней неожиданно проснулся исследователь, стоящий перед интригующей загадкой. Но Сахиб раздавил окурок в пепельнице и повернулся к ней. Сейчас его светлые глаза были переполнены потусторонним опаловым светом.

— Берегись, Дульси. Это не для тебя. Оно... знаешь, оно кушает маленьких девочек...

Он опять захихикал.

Из скрытых колонок предостерегающе доносилось:

You slip out of your depth and out of your mind

With your fear flowing out behind you

As you claw the thin ice

2

Он мою защиту разрушает —

Старую индийскую — в момент, —

Это смутно мне напоминает

Индо-пакистанский инцидент.

Владимир Высоцкий "Игра"

СССР, Энск, 11 — 20 сентября 1981

После эмоционально перегруженной пятницы, суббота предстала бедной и тёмной. Утром Руслан, несмотря на запрет таинственного "майора Иванова", сходил в секцию. Там, неожиданно для себя, бросил на пол одного из самых сильных парней в своей категории, принудив его судорожно захлопать ладонью по плечу, признавая поражение. Но это нисколько не обрадовало его. После слов Палыча он внимательно присмотрелся к тренеру и нашел того заурядным и неинтересным. Он, кажется, озабочен был лишь отбором наиболее перспективных учеников для получения разрядов, а честолюбивые его мечты поднимались не выше, чем перспектива участия воспитанников в областных чемпионатах, и, может быть, если повезет — во всероссийском первенстве. Был невзрачен, редко стирал кимоно, допускал ошибки, демонстрируя приёмы. Оживлялся, лишь когда вёл занятия с женской частью секции. Тогда ходил гоголем, смотрел орлом и очень часто показывал девчонкам, как поставить блок или совершить захват. При этом ладони его, словно невзначай, надолго задерживались на их телах.

Похолодало, болезненно моросил обессиливающий дождь, но Руслан шел из секции длинной дорогой, чтобы позже оказаться дома. Он хотел идти под хлипким дождем и думать про губы Инги. И совсем не хотел домой. Суббота — отец снова будет пьян. Не то чтобы Руслан способен был возненавидеть папу по этой причине, просто ему тяжело и стыдно было смотреть на его мучения. Мама умерла два года назад, так, что они и опомниться не успели — саркома сожгла её за четыре месяца. Все это время в памяти Руслана было исполнено прерывистых маминых стонов.

Разумеется, на кухне уже позвякивало стекло, воняло "Беломором", доносился хриплый кашель.

— Папа, я пришел! — крикнул он и сразу скользнул в свою комнату, не слушая вопроса отца, заданного уже изрядно тягучим голосом:

— У-ужинать бу-удешь?

Он поужинает потом, когда, проигнорировав все громкие звуки — топот, пение, ругань — дождется, пока они стихнут, пройдет на кухню и поднимет с пола смертельно пьяного мужчину. Дотащит его, пытающегося что-то говорить, советовать, воспитывать, жаловаться, петь и читать стихи, до кровати, разденет, укроет одеялом и выключит свет. Потом, возможно, придется подтирать блевотину на полу. Как повезёт.

Мелькнула было мысль позвонить Инге, но говорить с ней в маленьком коридорчике, безо всякой двери переходящем в кухню, не хотелось. Потому он просто лежал на кушетке, закинув руки за голову. Из магнитофонных колонок доносилось:

Daddy's flown across the ocean

Leaving just a memory

A snapshot in the family album

Daddy what else did you leave for me

Daddy what d'ya leave behind for me

All in all it was just a brick in the wall!

All in all it was just bricks in the wall...

Он не очень увлекался роком, вообще музыкой, предпочитая книги. Но этот концерт чем-то цеплял его. Печалью обездоленности или бунтарской страстью, или колдовским психоделическим дурманом... А может быть, призрачной и бредовой, но надеждой на выход.

Отец уже орал что-то непотребное, Руслан не обращал на него внимания, протирая взглядом давно не белёный потолок. События недели не то, что проходили перед ним: память о них существовала одновременно, словно ряд раскаленных гвоздей, терзающих взбаламученный мозг.

В прошлую пятницу шёл в школу, прислушиваясь к движениям за спиной — нападение, а особенно комментарий на него Палыча оставили резкое ощущение опасности. Впрочем, вскоре разозлился на себя и постарался игнорировать тревогу. Даже преуспел, напоминали о вчерашнем только ноющие бок и плечо, да пощипывание в разбитом носу.

Но лишь придя на урок истории и увидев там Зою Александровну — крашеную блондинку в возрасте, обозленную на весь свет, а больше всего на учеников, вспомнил слова Палыча. Все же поднял руку и спросил:

— А Пал Палыч где?

— А тебе, Загоровский, другие преподаватели не подходят? Обязательно столичные светила? — ехидно прощелкала Зоя, именуемая школьниками Швабра, изводя презрительным взглядом.

— Просто хотел узнать, — сдержавшись, ответил, глянув исподлобья.

— Он взял отпуск по семейным обстоятельствам, — снизошла училка, но тут же вытянула его к доске и, с удовольствием придравшись к какой-то мелочи в ответе, влепила "тройку".

Последующие дни добавили смуты. В воскресенье Руслан устал сидеть, исходя от тревоги, дома, и с готовностью вышел во двор, услышав в телефонной трубке полный ликующего ужаса голос соседского пацана Женьки:

— Русь, пошли на Базу, говорят, там парень разрезанный на рельсах лежит!

Руслан потащился за ним, к Базе — старому заводику по перегонке нефти. Прямо по жилым кварталам от него шла узкоколейка, по которой иногда влачился с частыми остановками длиннющий поезд бензиновых цистерн.

У перехода через рельсы толклась кучка любопытствующих. Там действительно лежал труп — вообще-то, не редкость в этом месте, где рельсы пересекала пешеходная дорожка, и многие нетерпеливые мужчины, выскочившие в ближайший гастроном за добавкой, не дожидаясь, пока стоящий поезд освободит проход, отчаянно ныряли под колеса.

Руслан уже не раз видел мертвых, и вид их не особенно его впечатлял. Правда, такого он ещё не видел: нижняя часть тела со странно перекрученными ногами лежала на дорожке, а торс с головой — на другой стороне поезда. Между ними на шпалах в беспорядке были разбросаны какие-то желтоватые органы. Крови, как ни странно, было не так уж много — кое-где, вязкими черными пятнами.

Руслан с отвращением поглядел на ноги покойного — в ношеных американских джинсах, перехваченных заляпанным кровью модным матерчатым поясом, перевел взгляд на стоптанные кроссовки, одна из которых лежала в стороне, открыв позорно грязный дырявый носок, и, словно что-то его тянуло, перешел с возбужденно сопящим приятелем на другую сторону — к торсу. Вот здесь его достало по-настоящему. Бескровное, припачканное белой пылью лицо с раззявленным ртом выглядело уже и не лицом, а воплощенным безмолвным воплем. Но не поэтому к горлу Руслана подступила смертельная тошнота. Просто он узнал его. Это был парень со скрипучим голосом, гопник, который пытался его убить.

— Пойдем-ка отсюда, — проговорил он и почти потащил жадно оглядывающегося Женьку.

Они пришли туда, где блок гаражей примыкал к глухой ограде детского сада, оставляя немного пространства. Воняло стылой мочой с сухими фекалиями, валялись бычки и бутылки из-под спиртного. "Сачкодром" был оборудован несколькими магазинными ящиками из тонких деревянных плашек. На них и уселись.

Руслан достал пачку "Опала", протянул сигарету Женьке, закурил сам. Приятель избегал смотреть ему в глаза. Подозрения Руслана переросли в уверенность.

— Слышь, Жэка, — произнес он лениво, словно чтобы заполнить затянувшуюся паузу, — тебе кто про этого жмура впарил?

Женька побледнел и опустил глаза.

— Да не помню я, пацан какой-то во дворе...

— Я-ясно, — протянул Руслан, пристально глядя на него. Занимаясь в школьном драмкружке, он открыл силу пристального взгляда в упор. Важно было лишь выдержать паузу, и тебе расскажут всё, что надо. Впрочем, наверное, было в его взгляде нечто, усиливающее эффект. Во всяком случае, метод этот он до сих пор применял успешно.

Женька робко поднял взгляд.

— Слушай, Русь, не пацан это был, — наконец, тихо произнес он.

— А кто? — все так же лениво спросил Руслан.

— Да мужик какой-то, — чуть не плача признался Женька. — Дяденька такой, знаешь, как учитель. А может, мент...я знаю?..

— Ну и что он?

— Да ничего. Подошел, назвал меня по фамилии и говорит...

— Что?

— "Загоровский, — говорит, — друг твой?" Я говорю: "Ага" "Позвони ему, — говорит, — и идите на Базу, там на рельсах труп разрезанный лежит" Посмотрите, мол, вам интересно будет...Русь...

— Что?

— Лажанулся я, — Женька от стыда весь извелся.

— Почему?

— Х... его знает... Чё-то не то там. Он мне чирик за это дал, просекаешь?..

— За то, что меня на трупака глядеть поведёшь?

— Ну, типа... Чё за дела тут вообще?..

— Сам не врубаюсь... А фигли ты башли-то взял, а?.. — Руслан поглядел на Женьку грозно.

— А ты бы не взял?.. — заменжевался тот.

Руслан пожал плечами.

— Ладно, проехали... Ты это...чирик у тебя?

— Ага.

— Ну и пошли за портвешком в аквариум. Я чё, зря вылез что ли?..

— Русь, я на вертак коплю...

— Не х... жабиться, за меня же забашляли... И вообще, у меня день рождения завтра.

— А, точно!.. Ну, это, поздравляю!

Два "огнетушителя" загасили тревогу, почти избавив память от кричащего лица.

Он давно знал, что за ним приглядывают, но гнал эту мысль, как упорную муху, раз от раза садящуюся на болячку. Уже несколько лет замечал заинтересованные взгляды незнакомцев, иногда вежливые и доброжелательные люди расспрашивали о всяких пустяках: как живёт, не болеет ли, слушается ли родителей, что читает. Потом они (для него это уже были "они") куда-то девались, он даже немного расстроился. Но вскоре понял, что "они" всё ещё рядом.

Лысый старик... Впрочем, это Руслану показалось, что старик, хотя тот был просто сед, как лунь — и остатки волос, и окладистая борода, но фигура была крепкой. Впервые он появился, когда мама еще была жива — на конкурсном спектакле школьного драмкружка в городском дворце пионеров. Конкурс был важным, среди зрителей, говорили, имелись какие-то большие начальники, то ли из обкома, то ли по комсомольской линии. Кружок Руслана представлял идеологически выдержанный спектакль по пьесе безымянного автора — о настоящем человеке летчике Алексее Мересьеве. Шеф особенно одобрил выбор произведения, подсказанный руководителю кружка — немного малохольному учителю пения — никем иным, как Русланом, который сыграл и главную роль.

Произведение было в стихах:

Товарищ Мересьев летел в самолете,

С подбитым мотором летел.

Задел за верхушки высоких деревьев,

И это спасло ему жизнь...

Руслан превзошел самого себя. При мрачном вступлении хора мальчиков:

Он скоро очнулся в глубоком сугробе,

Hо на ноги встать он не смог.

Он полз, весь истощий, он полз три недели, —

стеная и подтягиваясь на руках, он прополз поперек грязноватой сцены так убедительно, что зрители (в основном, родители актеров) замерли в скорбном молчании. Трагизм достигал апогея при замогильном речитативе девочек:

— Гангрена, гангрена! Ему отрежут ноги!..

На этих словах Руслан обессилено замирал. Бросив при этом взгляд в зрительский зал, среди печальных и напряженных лиц, уловил откровенную усмешку кряжистого седого старика в первых рядах. От него исходила такая удивительная волна весёлости, что сам Руслан едва не расхохотался, чем, несомненно, немало шокировал бы публику.

Спектакль не победил по одной причине: кто-то выяснил, что никакой такой пьесы никогда официально напечатано не было, а текст актёры разучивали с машинописных листов, принесенных Русланом. Был скандал. Шеф рвал и метал, требуя выдать источник крамолы. Руслан стоял намертво, утверждая, что листочки нашел в макулатуре и решил, что это хорошая пьеса о герое, а не какое-то антисоветское издевательство. Другого сказать не мог: листки получил от мамы... Тогда Шеф ему поверил, потому из школы он не вылетел. Должен был вылететь из драмкружка, но тут неожиданно возвысил голос учитель пения: он (и не только) считал, что без талантов Руслана кружок не имеет смысла. Поскольку драмкружок был весомой частью ежеквартальной отчетности в районо, Шеф махнул рукой и оставил Загоровского в покое. Тем более что так и не понял, какая именно крамола заключалась в трагических стихах про советского лётчика...

Второй раз он увидел старика уже на промокшем под осенним дождем татарском кладбище — на похоронах матери. Тот стоял поодаль, будто просто пришел к кому-то из своих. Но глядел при этом на Руслана. Которому, впрочем, он тогда был настолько безразличен, что тут же забылся. А вспомнился только через несколько месяцев.

Пока мама была жива, Руслан, до безумия любивший читать, жил, как в сказке. Ему стоило лишь сказать Асие, что он почитал бы такую вот книгу, как вскоре она её доставала. Даже каких в библиотеке быть не могло. Может быть, изо всех энских мальчишек он был единственным, читавшим, например, литературный источник бешено популярных гэдээровских фильмов про вождя Виннету — романы Карла Мая, наглухо запрещенного за то, что имел несчастье быть любимым писателем Гитлера. Но мама неизвестно где достала пару ветхих дореволюционных брошюр издательства Сытина.

По мере взросления книги становились серьезнее, иной раз и опаснее. Как-то мама извлекла с нижней полки кладовки книжку, при этом строго сказала, что говорить про неё никому нельзя, потому что из библиотек она изъята, но она, мама, умудрилась припрятать один экземпляр. Заинтригованный Руслан прочитал довольно занудную звёздную фантастику, не очень понял, в чём там крамола, и положил назад в кладовку. Немного позже до него, конечно, дошло, что писатель в виде жуткого инопланетного режима рисует советское общество, но, на вкус Руслана, делал он это не интересно.

Были и другие такие книги, и даже машинописные листочки с действительно полноценной антисоветчиной. Отец часто приглушенно ругался с матерью из-за этих идеологических диверсий, но чуть взбалмошная и романтичная Асия упрямо твердила, что сын должен развиваться, а чтобы развиваться, надо читать всякие книги, в том числе и запрещенные. Все эти скандалы заканчивались тяжелым вздохом отца: "Ну ты, кня-яжна...", — и родители мирились.

Месяца через два после её смерти Руслан записался в другую библиотеку — в материнскую, конечно, ходить не мог. Брал книжки, иногда интересные, но так, ничего сенсационного. Одна пожилая библиотекарша почему-то часто заговаривала, советовала то да сё, что-то приносила из загашников. Наконец, стала таскать ему книги из взрослого отдела. И он читал этих писателей, которых не проходили в школе — Кафку, Сэлинджера, Камю, Сартра — увлечённо, но не особо заморачиваясь их мрачными взглядами. Ему больше нравились Бабель и Зощенко, или жутковатые рассказы Грина, так не похожие на приторные "Алые паруса". А от "Мастера и Маргариты" просто пришел в многодневный восторг.