Я умею прощать

— Вот колгота, не жена, — добродушно усмехнулся дедушка, когда она в очередной раз просеменила от крыльца дома до летней кухни. — И так цельну жизню. Бегает. Крутится. Колгота. Казаков четверых народили, казачку одну. Внуков теперя полон двор. Дай Бог правнуков дождемся. Сядь посиди. Ай, нет. Все суетится.

И столько гордости было в тот момент в его голосе, что я сама, затаив дыхание представила, что, быть может, когда-нибудь, через много-много лет, Матвей будет говорить про меня с такой же теплотой нашим детям.

А потом вся семья наконец-то расселась за общим столом. И дедушка на правах главы семьи встал и произнес горделивый тост за родственные узы, за свою жену, хранительницу очага, за детей, за внуков, и за двух красавиц — Киру и Светлану — которые запали в душу его старшим внукам — Матвею и Димитрию — и теперь находятся среди столь дорогих его сердцу людей. И в тот момент я действительно почувствовала себя частичкой единого целого. Членом их большой дружной семьи.

К сожалению, бабушка Матвея отнеслась ко мне не столь доброжелательно, как дед. Не могу сказать, что она была настроена враждебно, но и особой симпатии не выказывала. Скорее уж, терпела мое присутствие, как нечто, что ей было не под силу изменить. Впрочем, она и к Светке, девушке двоюродного брата Матвея, относилась так же. Но той было проще. Она-то остановилась у своих родственников и контактировала с бабушкой своего молодого человека лишь изредка.

Да и я старалась пореже попадаться ей на глаза, особенно после случайно подслушанного разговора старушек на лавочке. А быть может, и не случайно. Все-таки существует небольшая доля вероятности, что он был предназначен именно для моих ушей.

— Такая Анютка у Кати ладная девчонка. А нет... привез Матвейка городскую. Взглянуть не на что. И на кой... привез? Хто она ему?

Не знаю, что больше всего задело меня в этих словах. То ли пренебрежительное отношение бабушки ко мне, то ли всплывшее вдруг имя какой-то неизвестной Анютки. Хрен редьки не слаще, как говорится. Было на самом деле обидно, ведь я очень старалась понравиться старушке. Наравне с ее родными внуками копалась в огороде, собирала яблоки на сушку, мыла банки под закрутку. Чем еще можно вызвать симпатию пожилой деревенской женщины? Я думала, трудом. Но все без толку. Какая-то Анютка все равно в ее глазах была более завидной невестой для любимого внука.

С пресловутой Анюткой, или Нюрочкой, как называл ее Матвей, мне, кстати, довелось познакомиться в тот же вечер. Я бы с радостью обошлась и без этого знакомства, но в клубе крутили танцы, и Матвей вбил себе в голову, что нам с ним просто необходимо разнообразить "культурную программу". Если бы я заранее знала, что под таким безобидным словосочетанием в деревне подразумевается коллективная попойка у колонки за клубом и три калеки, отплясывающие нечто в стиле племени тумба-юмба под завывания "Тату", доносящиеся из клубной стереосистемы, меня бы и пинками не выгнали на улицу. Пусть я ханжа, но меня такие сборища никогда особо не привлекали. Московские клубы — еще куда ни шло, но этот быдлостан точно не для меня. Мне гораздо приятнее было бы, как и в предыдущие два вечера, поехать на пруд с Матвеем, Димкой, Светкой и еще парочкой их друзей. Разжечь у воды небольшой костер, петь песни под гитару, ну и само собой пить самогон под хорошую закуску. Так нет же, оказалось, что девочки ни за что не хотят пропустить танцы.

Час "икс" настал, при этом проверив на прочность мои барабанные перепонки. Мы стояли на порожках клуба у парапета. Что-то обсуждали. И вдруг почти у меня над ухом раздался этот вопль. Я не слышала звуков Иерихонской трубы, но мне кажется, они были значительно тише.

— Матвейка! Ты приехал!

У меня крепкие нервы, но от неожиданности подкосились колени. Светка с Димкой синхронно захохотали. Матвей опасливо повернулся на звук, и в эту секунду ему на шею бросилась какая-то девица. Я даже разозлиться не успела.

— Нюрочка! — едва ли не обреченно протянул Матвей и постарался отцепить ее от себя. Я еще не поняла кто это такая, но в голове моментально всплыла детская считалочка:

— Я липучка, рубль штучка. Ты кому меня продашь? — тут же озвучила я свои мысли. Зачем-то. Почти машинально.

Димку со Светкой одолел новый приступ истерического хохота. Вокруг скопилась толпа восторженных зрителей. Девица отпустила Матвея и недоуменно воззрилась на меня.

— А ты кто такая?

— Нюрочка, познакомься — это моя невеста Кира, — ответил за меня Матвей. Не смущенно, не дерзко, а совершенно равнодушно. — Кирюш, а это Нюра — моя коллега по песочнице.

Я наконец-то поняла, что за птичка-невеличка повисла на моем прекрасном принце. Анютка. Та самая Анютка, которую бабушка прочила Матвею в невесты. Имя Нюрочка ей подходило, действительно, гораздо больше. Я с интересом рассматривала неудачливую соперницу. Подрагивающий подбородок. Слегка приоткрытый рот. Очень ярко накрашенные губы. Чуть заостренный носик. Ошарашено округлившиеся, ярко подведенные черным карандашом карие глаза. Укороченная челка. В целом, если стереть те две тонны штукатурки, которые она на себя наложила под видом макияжа, ее даже можно было бы назвать симпатичной.

— Приятно познакомиться, — чуть слышно пробормотала она и неловко улыбнулась Матвею. — Я не знала, что ты приехал. Надолго?

— Да нет. На пару недель. Семейный сбор, — бодро отрапортовал он и приобнял меня за талию.

— А, ну, ясно, — протянула она. Тихо. Надломлено. Чуть замешкалась, будто бы не зная, что делать дальше, и двинулась обратно вниз по ступеням. — Будет время, заходи — поболтаем.

Очень трогательная сцена. Мне даже жалко стало эту Нюрочку. Правда. Не такая уж я и твердокаменная.

Говорят, влюбленные эгоистичны. Может быть. Если речь идет о неразделенной любви. Я неплохо прочувствовала это на своей собственной шкуре. Но с тех пор, как моя попытка расправиться одним ударом с печенью и репутацией расставила все точки над "i" в наших с Матвеем отношениях, я стала гораздо более внимательна к людям.

Нет, меня по-прежнему мало волновали голодающие африканские племена, нищие попрошайки в метро, а заодно и жертвы терактов. Зато откуда ни возьмись, появилось некое подобие сострадания к ближнему. "Ближнему" в самом прямом смысле слова. То есть к тому, на кого в данный момент упал взгляд.

И в тот вечер у клуба то же самое. Смотрела на подрагивающий подбородок Нюрочки — жалела ее. Провожала взглядом ее понурую спину — продолжала жалеть. Краем глаза заметила, как она оступилась на колдобине, сворачивая за угол к колонке — снова пожалела. Правда, с примесью высокомерного презрения. Но стоит ли меня за это винить? Я же не мать Тереза.

Весь вечер эта девушка не выходила у меня из головы. Я пыталась переключить внимание на что-то другое, но результат был ничтожен. Мне очень нужно было поговорить наедине со Светкой. Она хоть и не местная, но варилась в котле хуторских сплетен чуть ли не с младенчества, поэтому уж о том, что связывало Нюрочку с Матвеем, поведать мне могла. Почему не спросить напрямую у Матвея? А что бы он мне ответил? "Извини, Кирюш, я ее когда-то трахнул, а она никак не может понять, что это еще не повод для знакомства"? Вот-вот! Это я и без дополнительных разъяснений с его стороны понимала. Что еще я хотела узнать? Хороший вопрос. Что-нибудь... Зачем? Не знаю. И тогда не знала.

Но поговорить со Светкой о Нюрочке в тот вечер так и не удалось. Димка категорически отказывался отходить от своей девушки дальше, чем на полметра. А этот разговор был явно не для его ушей. В результате я попыталась выяснить что-нибудь у самого Матвея.

Мы шли по грейдеру вдоль длинной шеренги потухших фонарей. Штуки три-четыре из них, конечно, горели, но на очень приличном расстоянии друг от друга. Один напротив клуба, второй у больницы, третий рядом со школой. Вероятно, были времена, когда хутор освещался гораздо лучше. Только теперь эта эпоха осталась лишь в памяти его старожилов. Хотя мне столь скудное освещение даже нравилось. В темноте и звезды казались ярче, и ночь окутывалась романтическим ореолом, и остроконечные верхушки пирамидальных тополей выглядели загадочнее. Вдали монотонно гудел элеватор, где-то приглушенно лаяла собака. Под ногами шуршал гравий. И в темноте все эти звуки воспринимались совсем иначе, гораздо правдивее и органичнее. Да, я была влюблена. И какая мне была разница до экономической подоплеки этой романтики?

Матвей держал меня за руку, лаская большим пальцем мою ладонь. А я задумчиво вглядывалась в темное степное небо. Звезды, будто бы им было тесно там, в вышине, обильно сыпались вниз, оставляя за собой мгновенно испаряющийся золотистый след.

Говорят, падающая звезда — это чье-то разбитое сердце. В ту ночь их было особенно много. И это снова и снова заставляло меня вспоминать Нюрочку. Зря, наверное. Только выкинуть из головы встречу с этой девушкой у меня не получалось.

— Будь на моем месте кто-то другой, тебе бы такие слова с рук не сошли... — наконец решилась я поднять интересующую меня тему.

— Какие слова? — удивился Матвей. Совершенно искренне.

— О том, что я твоя невеста.

— Не понимаю. Объясни. — Мне кажется, я слышала скрежет металла в его голосе.

— Моть, чтобы отшить одну девушку, не обязательно жениться на другой.

— Кирюш...

— Или она совершенно непонятливая?

— Совершенно непонятливая только ты! — яростно отчеканил он и отпустил мою руку.

Я остановилась посреди дороги, удивленно глядя на его удаляющуюся спину. Разговор не получился. Что-то очень важное оставалось за пределами моего мыслительного процесса. Только вот что? Еще минуту назад мне было совершенно ясно, что есть некая надоедливая Нюрочка, которая влюблена в моего Матвея. Что-то между ними, конечно, было. Матвей есть Матвей. И от этого никуда не деться. Но теперь у него есть я, и все, что связано с Нюрочкой осталось далеко в прошлом. Только она этого не понимает. Отказывается понимать. Категорически. Вот Матвей и представил меня ей не просто своей девушкой, а невестой. Все совершенно логично. Так чего именно я не поняла?

Он остановился, пройдя еще несколько метров. Повернулся в профиль ко мне. Подняв лицо к небу, будто бы спрашивая у него совета, запустил руки в волосы. Я замерла, настороженно наблюдая за Матвеем. Сердце отсчитывало секунды, минуты... Казалось, прошла целая вечность. Но ни один из нас не делал шага друг другу навстречу.

Наконец, Матвей шумно выдохнул и, криво улыбаясь, двинулся обратно ко мне. Подойдя вплотную, крепко сжал меня в объятиях. Совсем не похоже на нежность. Или даже страсть. Скорее уж злость. Только вот на кого? Мне кажется, больше на себя, чем на меня.

— Почему ты мне не веришь до сих пор? — четко, почти по слогам выговаривая каждое слово, спросил он.

— Я тебе верю, — тихо прошептала я. — Верю.

— Так откуда у тебя такие мысли?

— Какие?

— Что я назвал тебя невестой только лишь для того, чтобы отделаться от Нюрочки.

— А разве не так?

— Не так!

Мне было нечего ответить. Совершенно. Это был даже не шок, а нечто гораздо большее. Что такого особенного он сказал? Да ничего, просто назвал семнадцатилетнюю девочку своей невестой. Которая пока еще даже думать не смела о свадебном платье, белом лимузине и прочих атрибутах свадьбы.

Взрослая девочка? Вовсе нет. В тот самый момент я почувствовала себя первоклассницей с огромными белыми бантами на голове и букетом гладиолусов, которой вдруг говорят: "Кира, вы же так дружили с Матвейкой два последних года в детском садике. Почему бы вам не пожениться?" Когда я успела стать настолько взрослой? Когда наши отношения с Матвеем успели перейти на эту совершенно новую ступень?

Оказывается, успели. Совершенно незаметно для меня.

— Ты думаешь, я привез бы знакомить с дедом и бабушкой просто девушку? Конечно, невесту. Разве это не было понятно сразу? Причем здесь Нюрочка?

Железная логика.

Вот так я стала невестой. И узнала об этом во многом благодаря Нюрочке. Спасибо ей, конечно.

А через пару дней, я предприняла очередную попытку найти общий язык с бабушкой Матвея. Вряд ли этот шаг можно было назвать осознанным и продуманным, скорее наоборот. Если бы я верила в высшие силы, то просто сказала, что так сошлись звезды. Но это не про меня. В моем случае, это лишь некое подобие неудачно-удачного стечения обстоятельств.

Матвей уехал вместе с Димкой и его отцом на пасеку, перевозить пчел обратно домой на зимовку. Светке было не до меня. Она со своими стариками уже третий день копала картошку. Вереск клеил очередную малолетку на Хопре, Оксанка тоже была занята чем-то вселенского масштаба важности. Галина Андреевна, мама Матвея, загостилась у своей школьной подруги в Урюпинске. В результате я осталась со стариками одна. Вероятно, все-таки стоило обидеться на Матвея за такой поворот событий, но в семнадцать лет, я еще не научилась кокетливо надувать губки и трогательно хлопать ресницами. Да и мой новый статус невесты Матвея сыграл свою роль. Очень важную роль. Разве могла я, осознавая свою почти принадлежность к этой семье продолжать прятаться от бабушки своего жениха за широкой спиной ее внука. Любимая девушка — еще куда ни шло, но невеста — почти официальный статус.

Итак, мы остались втроем. Я, дедушка и бабушка. С утра мне еще удавалось придумать себе полезное занятие. Но моя фантазия все-таки не безгранична.

В результате, разобравшись со всеми делами, я уселась на порожках дома с гитарой. Не могу сказать, что настроение было паршивым, но определенный дискомфорт ощущался. Зудящее осознание того, что рядом крутится человек, который, несмотря на все мои попытки показать себя с самой лучшей стороны, упорно выискивает во мне недостатки. А я своим бездельем оказываю неоценимую помощь в этих поисках. Казалось бы, какая мне разница, что думает эта старуха... Я не доллар, чтобы всем нравиться. Только теперь уже не спрятаться, не скрыться, не увильнуть от воспоминаний, прикрываясь подобными фразами. Ведь я тогда действительно переживала.

Помню, как моей обнаженной поясницы коснулась галоша, отлетевшая от ноги бабушки, пока та обувалась, как обидно чиркнула по щеке пола ее байкового халата. Помню брезгливый взгляд, который она скосила на мою татуировку, спускаясь вниз по ступеням.

— Расселась тут, — буркнула она себе под нос и, осуждающе качая головой, двинулась вглубь двора.

Оказывается, спина очень "разговорчивая" часть тела. Хваленая многозначительность во взгляде меркнет в сравнении с эмоциями, которые можно выразить спиной.

Отчаяние, обреченность — как в случае с Нюрочкой.

Надежность. Желание уберечь от любых обид и неприятностей — если говорить о Димке, когда он находился рядом со Светкой.

Презрение. Неприязнь, граничащая с отвращением. Как раз то, о чем вопила мне в тот момент удаляющаяся спина бабушки Матвея. Не таясь, а наоборот настойчиво требуя к себе внимания. Захотела — получи. Я напряженно следила за ее резковатыми движениями. Как она подхватила стоявший у летнего душа детский табурет и понесла его к погребке, на которой сушился лук. Как потуже завязала серый пуховый платок на пояснице поверх халата, поправила светлую косынку на голове и, наконец, с видом осознаваемого превосходства — пусть, не над всем миром, но хотя бы надо мной — уселась.