Легенда мертвых земель. Ended.

Вот и двух братьев, ставивших силки на мелкую дичь в глухомани Радужных лесов, господин Амаджи подобрал в свою труппу, хотя зачем ему понадобилось бродить по лесам, где почти не ступала нога человека, знал лишь сам Амаджи. Искал ли он там новых зверей или тварей для своих представлений, или же его колдовской дар указал на двух мальчишек, кто знает?

Девочка появилась вчера, на заходе солнца.

На их пути встречались как самые древние, вроде Наафии, города, так и оставленные совсем недавно. Наафия, в прежнюю свою бытность огромный мегаполис, теперь царапала небо громадами наставленных друг на друга серых коробок с раззявленными провалами окон. Вся шелуха облицовки и стекол облетела, бетон выкрошился, но каркасы и опорные балки выдержали проверку временем. Лишь немногие здания заметно отклонялись от строго вертикального положения. Впрочем, с течением времени все чаще можно было услышать гул обрушения небоскребов — в безмолвии мертвого города он был оглушителен вблизи, и даже в отдалении земля дрожала, и столб пыли стройматериалов поднимался к атмосфере.

Бывшие пригороды продержались дольше — люди еще долго не решались оставить свои уютные маленькие дома, аккуратные лужайки со слабыми, генетически неприспособленными к жизни, красивыми цветами. Теперь наука стремится к рационализации, внешний вид — ненужная ширма.

В Акрополе все еще выращивают розы. Что-то есть магически абсурдное в том, что в городе, мертвом иначе, чем остальные, заботятся о цветах, что были когда-то символами наивности и помпезной беспечности. Город, переживший атаку бессмертного — и сдавшийся на его милость, переживший приговор Стражницы Хлоэ и собственную гибель — теперь вновь, из пыли и пепла восстал, заново отстроился и начал все с начала. Столица смирилась с вампирами, населившими Акрополь — взамен, как и прежде, город на морском побережье, поставлял продовольствие для нужд менее плодородных поселений.

Теперь жителям бывших закрытых локаций можно покидать свои города, хотя о полной свободе передвижения не может быть и речи. Две трети районов — в холодной части полушария, но для людей решение сбиться на узкой полосе экватора, где остывающее солнце еще достаточно благосклонно, может стать фатальным. Столица, подающая пример, холодна до смерти, и только подземная часть города, потребляющая чудовищную часть энергии для лабораторий и научных центров, достаточно обогрета.

Словно сама смерть не давала людям наконец согреться... Как не старались люди, жизнь не могла победить и отогреть вечный холод. Почему так получилось, почему вечная мерзлота проползала даже в южные города? Планета ли остыла, или человеческие сердца, или просто конец был неизбежен?

Она не знала ответов. Но хотела узнать.

Она имела много знаний, лежавших на дне ее души мертвым грузом, но не они должны были облегчить ее страдания — пока их недостаточность была лишь мукой, лучше которой было бы и полное незнание.

Амаджи было все равно, кто она и откуда — это она поняла сразу и успокоилась. Для нее он был гарантией свободы передвижений, она для него — потенциальной возможностью больших денег. Знай старик, что оборванка — последняя из рода Стражниц Севера, леди Камеи, он бы не был так равнодушен к ее появлению. Это бы обернулось даже для него большими бедами. Но старик слишком расслабился. Загубив тысячи юных жизней, не задумываешься о смысле бытия еще одной, подвернувшейся тебе по пути.

Даже братья-близнецы, цепким уличным чутьем угадывая в девочке чуждую природу, уделили ей больше внимания.

Но с того момента, как на пыльной дороге в повозку старика Амаджи, обладателя величайшего и великолепного постапокалиптического Цирка, коллекционера талантов и людских страданий, села девочка с древней, как мир, историей, ничего изменить уже было нельзя.

Более всего на свете она устала думать о рациональном поддержании существования. Устала думать о тысячелетних войнах и поражения, верить, что когда-нибудь все будет иначе. Не будет. Она почему-то была уверена в этом, или принимала на веру спокойное отчаяние, поселившееся в ее душе.

Среди всего этого цирк Амаджи — странный островок почти беспечного бытия, живущий по собственным законам, похожих на обычную жизнь не более, чем празднование Дня равноденствия — на комендантский час. Люди устали жить по законам военного времени: окопы опустели, ружья и копья ржавели, в котлах на крепостных стенах варили кашу — образно говоря. В действительности, технологии вооружений продолжали бурно развиваться, хотя об огнестрельном и холодном прадедах современных средств борьбы с нежитью мало кто вообще помнил. Цивилизация в очередной раз демонстрировала короткую память, готовясь при случае повторить прежние ошибки. Только выпадет ли для этого шанс?

Мы не стали продажны, не устали жертвовать собой и другими людьми, не усомнились в своем предназначении, не....Не это ли доказательство, что они больше не люди, что эксперимент удался, подарив миру новую расу? На каждый шаг Камии приходилось по новому "не". Не то, чтобы мысли эти были для нее новы, но радости они не добавляли и в сотый раз.

Я, пока была ребенком, больше всего на свете хотела иметь кошку, думала Камия. Теплое, ласковое, живое существо, чтобы она мурлыкала у меня на коленях, а когда-нибудь потом у меня появился бы выводок маленьких котят. Но разве в нашем рациональном мире есть место такой мечте? Сестра, что любила представлять, каков на вкус шоколад, но до смерти так и не видевшая ничего иного, чем необходимая доза глюкозы в кровь, как-то сказала, что несправедливо жить, не имея радости. Не грустно, не обидно — несправедливо! Тогда Камия отмахивалась от болтовни маленькой сестренки, как от неизбежных жалоб прочих детей на скуку, недостаток игрушек, недостаток свободы. Но самой ей величайшей несправедливостью в мире показалась смерть маленькой девочки, которая так и не выросла, чтобы поддерживать эти дурацкие порядки. Пусть все катится в бездну, решила она, я больше не могу терпеть.

Она странствовала вместе с Амаджи еще несколько недель, побывала в горстке однотипных поселений, не утруждая память их названиями и лицами встречных людей, пока они не вышли к устью реки Врас, на северной границе с пустыней. Здесь людских поселений не встречалось, насколько хватало горизонта — с тех пор, как в приграничной крепости расплодились кровожадные призраки, все дома в округе уничтожили. Те, кто жил в передвижных "палатках"из легкого металла, смогли быстро убраться отсюда, более основательные сооружения срыли бульдозеры, разровняв землю так, что и не предположить, что здесь стоял город.

Безлюдье устраивало Амаджи. Готовясь к будущим выступлениям, цирк репетировал номера, строил самые громоздкие декорации — и готовил новичков. Зверей ту не держали, но опасности подстерегали здесь совсем иного рода; не обходилось и без того, что самых неудачливых закапывали тут же, за временной оградой лагеря. Такова была цена самых потрясающих номеров цирка. На глазах Камии погибло двое — первый, парнишка лет пятнадцати, сорвался с невероятно высокого шпиля, на котором балансировал. Но он был из новичков, а вот второй — старый иллюзионист, много лет выступавший вместе с Амаджи, маскирующий свои магические способности фиглярской мишурой, и его смерть сильно раздосадовала главу цирка. Старик просто не выдержал ментального напряжения, требовавшегося на высвобождение чар, и рухнул замертво. Потом Камия узнала, что все артисты, наделенные истинным даром, рано или поздно выгорают, как свечки. Сколько лет Амаджи, неизменно старому и неутомимому, не знал никто. Мы все помрем, а он пожмет плечами и найдет новых марионеток , сказал Родо. Он был новым талантом, по сходности дара способным со временем заменить старого иллюзиониста, и Амаджи его до поры берег. Сама Камия, как маленькая птичка, день-деньской пела для циркачей, и было в ее голосе нечто, что делало его не равным зрелищным трюкам, но иным чудом.

Камия пела, и все живое, не в силах дышать, вместе с ней дрожало на каждой замирающей ноте, а бездушное, напротив, наливалось красками жизни и тянулось к ней. Глядя, как светлеют лица людей от волшебного пения, Амаджи предрекал, что нищие отдадут и последние медяки, чтобы только умереть с лицами праведников, а богачи — все свои сокровища, чтобы почувствовать себя живыми. Только змея заклинателя Барги все так же покачивала плоской чешуйчатой головой, потому что ее кровь была еще холоднее, чем у Амаджи.

Итак, самыми яркими среди жителей цирка были настоящие, одаренные артисты, помимо зрелищных трюков способные мысленно настраивать толпу на восторженный лад, делать зрителей более щедрыми. Старожилами, занимающимися не такой опасной и хитрой работой, были работники, обслуживающие декорации, обеспечивающие всех едой, уборщики, зазывали и многие другие. Сюда же попадали и новенькие мальчишки, которых сошли более бездарными, чем одаренными. Знакомые Камии братья-близнецы черновой работой не занимались, так как оказались неожиданно талантливы. Первый из них, Вальгиска, имел странную способность приманивать к себе живность, от мелких зверьков до прочих людей, отчего те чувствовали к нему странное расположение и желание исполнять его приказы. Наскоро выяснив это, прочие цирковые живо прекратили с ним возможные отношения, пусть Амаджи и запретил ему без нужды использовать свой дар. Единственным, на кого этот неудобный дар не распространялся, был его брат, Альтри, прирожденный целитель, способный мановением руки избавлять от всех недугов, и даже человека со смертельной раной возвращать в мир живых. Или насылать все эти недуги на здорового. На его характере это никак не сказывалось, и близнецы вскоре прослыли самыми большими каверзниками цирка. Самой безобидной среди этого набора умений, зачастую смертоносных, как метание огня и способность погружать человека в гипнотические кошмары, оказалась девушка Нейла, самый зрелищный демонстратор световых чудес. Никакие фейерверки и лазеры мира, игрушки древних, не могли сравниться с тем, что вытворяла послушная ей природа и вся энергия Вселенной. Семи красок спектра было мало охватить то, что видел человеческий глаз, и всех органов чувств не хватало, чтобы осмыслить происходящее.

Закат был настолько красив, что Камия спросила: "Неужели и он — твоих рук дело?".

"Нет, его создал тот, кто сильнее и мудрее меня. Мне не дано постичь красоту мира настолько, чтобы своими жалкими фокусами пытаться приукрасить его. Я могу остановить солнце и умереть от перенапряжения сил, но мне не создать второго светила, пусть я умру и тысячу раз".

"Здесь много сильных, которые могли бы, как ты, сделать мир прекраснее".

"Но мы размениваем наш дар на горсть звонких монет. Мы все растратились на толпу зевак, ничего не оставив себе. Это ужасно".

"Отчего так?".

"Не знаю. Никому не нужны чудеса. Ах, Камия, зачем ты здесь? Что тебя привело в этот карнавал пустоты?".

Девушки сидели на краю обрыва. С одной стороны — величественная картина заката над равниной, с другой — лагерь циркачей на холме, откуда и по вечеру доносились разноголосые выкрики.

"Это забавно. Не так ли? Уменьшенная копия нашего мира, весь набор паяцев и безумцев. Короли, шуты и блестки, герои и преступники. Где еще мне быть, как ни здесь?"

Нейла грустно посмотрела на нее.

"Ты ответила на какой-то другой вопрос, а значит, лукавишь. Это твое дело, я не стану выпытывать, ни кто ты и откуда, ни зачем. Видимо, это большая тайна".

Камия рассмеялась. "Ты даже не представляешь, насколько".

Для нее, воспитанной в соответствии с суровыми традициями стражниц, жизнь в лагере циркачей была необычайно интересной. Все люди, окружающие ее, были необыкновенны, и среди них те, кто пришел сюда, подобно ей, по доброй воле, а не из нужды. Такие особенно талантливы, и их странность, дар, сделали их безальтернативными изгоями общества. У нее также не было шанса на нормальную жизнь, какой она возможна для прочих стражниц: такой изначально безобидный дар, как необыкновенный голос, на деле оказался проклятием. Если воздействие на живых существ, при мудром обращении, можно было обратить в великие блага — к примеру, успокаивать волнения и панику в толпе при нападении нежити, координировать атаки воинов и прочее, то открытие факта, что пение Камии эту самую нежить неминуемо привлекает, повергло Совет стражниц и целителей в ужас. С самого детства, едва только девочка стала издавать первые мелодичные звуки, эффект привлечения был зафиксирован и подвергнут тщательному изучению. Сутки напролет ребенка, оторванного от родителей и запертого в подземных лабораториях, изучали, проверяли и подвергали экспериментам. Сильнее всего она тогда возненавидела стерильный запах, пропитавший все предметы в помещениях и разъедающий носоглотку, отсутствие солнца и ярких красок, приглушенное освещение коридоров и ровный гул больших вычислительных машин, скрытых за обшивкой стен. Настоящий же кошмар начался, когда некий ученый-целитель высказал предположение о природе ее звуковых колебаний как о специфических волнах, оказывающих воздействие на живую и неживую материю различными колебаниями — и с этих пор все занялись отделением и вычленением этих волн, и их составляющих компонентов. Камия не помнила всего, чему тогда ее подвергли в ходе исследований, так уж устроена человеческая память, что старается "затереть" самые жестокие страдания, а изначально она была все же человеком, чуть более отличным генетически от прочих. Только слезы и крики в маленьком комнатке, желание увидеть маму и уйти отсюда, тесная комната с неестественно белым освещением и простынями, ощущение, что ее разрезали на части и снова сшили, кусками, как лоскутное одеяло.

Камия непроизвольно схватилась за горло.

Наверное, надежда и поиск средства спасения для всего человечества гораздо важнее, чем загубленный ребенок. Но когда этот ребенок — ты, все вдруг перестает быть настолько простым и логичным. После стольких лет, будут ли искать бывшую узницу столичного Исследовательского Центра? Скорее всего, о ее существовании знают немногие, и они не пойдут на разглашение тайны. Они будут ждать, когда она выдаст себя.

Кажется, они дождались. Вслед за пятью годами молчания, она снова споет, но не для них. "Песня" почти дописана.

На пробу девушка издала несколько переливчатых звуков, изящно округлив рот. Затем последовали чистые, как хрусталь, отрывки мелодий, и Камия в наступившей после заката темноте стала похожа на сбросившую оперение большую белую птицу с запрокинутой головой.

"Здорово!" — громко сказал кто-то прямо ей в ухо.

Не удержавшись от испуганно-возмущенного восклицания, Камия открыла глаза. Около нее с самым невозмутимым видом стоял Летсис, еще один даровитый новичок. Правда, о его способностях никто из циркачей понятия не имел, так как он их прилюдно не демонстрировал, и данная тема уже стала предметом шуток и споров, в отсутствие денег проводимых на предметы одежды и пищу. Сам Летсис невозмутимо слонялся по лагерю, вертел в тонких пальцах дымокурительную палочку и снисходительно внимал спорщикам. В разное время он подтвердил, что может обходиться без дыхания, гипнотизировать сотню человек разом, управлять траекторией полета плотоядных стрекоз, устраивать землетрясения, испепелять взглядом и летать. Последним свойством обладала, как выяснилось, Родлем, могучего телосложения женщина с шикарным размахом сизо-стальных крыльев, одна из ценнейших и старейших талантов Амаджи.