Легенда мертвых земель. Ended.

Часть 1. Вампир и Хранитель

Девушка была молода и прекрасна. Красота ее, чуть тронутая холодом, сияла светом юности. Но судьба ей была уготована мрачная — неотвратимая для каждого члена ее семьи. И теперь, сжимая в тонких пальцах небольшой серебряный ключ, она не роптала на судьбу своего рода — она была рождена стражем и была дочерью стража. Обычная девушка, хранящая мир от древнейшего зла, демонов ночи. Вампиров.

Длинное приземистое здание, полуразрушенные стены со слепыми провалами выбитых стекол в прогнивших рамах. Внутри прямые коридоры, давно лишенные остатков краски и крох света из оборванных проводов. Когда-то она и сама училась в этой школе, но милым, уютным или дружелюбным это место не было никогда. Хотя люди не имели даже смутных догадок и том, что это такое, — никто и не мог вообразить себе подобное, — им подсознательно не нравилось это место. После взрыва — хранящиеся для школьной столовой баллоны с газом разнесли восточную часть здания на кучу обломков камня, стекла и пыли — это место никто не стал восстанавливать. Вскоре небольшой городок с единственной школой покинули все жители, не осталось даже стариков, которые всегда до последнего остаются на прижитом месте. Разорился заводик, снабжавший население рабочими местами, закрылись дома культуры и кафешки, потому что не было молодежи, детские площадки опустели без детей. Впрочем, это неважно. Этот город был обречен. Обезлюдел он по той или иной причине — неважно. По крайней мере, для Хранителей.

Этот город словно находился под вместилищем необъятного зла. Она себе это представляла как месторождение чистейшего урана, или природного газа, или нефти, на котором кто-то установил механизм с тикающей бомбой. А их — Хранителей = задача состояла в том, чтобы не дать этому механизму взорваться. Вот только объект их охраны был одушевленным.

Ты веришь в сказки о вампирах? Ее никто не спрашивал это, потому что она никогда не смотрела ужастиков, не читала мистических книжек и не слушала бред шарлатанов. Но если бы спросили, то она бы засмеялась. Не потому, что не верила, — потому что знала.

Подобные ей давно из воителей со злом превратились в сторожевых псов. Большинство из них ничего не представляли как личности, их предназначение изживало прочие человеческие стремления — они не стремились к власти, не убивались по будням на работе ради отпуска на душный замусоренный курорт. Не веселились напропалую, не отмечали юбилеи друзей и не хоронили родственников с многоголосым плачем и фальшивым оркестром. Это была своеобразная эволюция — от них остался один только стержень, цельный, как ограненный камень — ничего лишнего. Только их предназначение — хранить этот мир от древнего зла. Для остальных людей они были серыми ускользающими тенями, для своих — безмолвными воинами вечной войны с вампирами.

Она слишком рано приняла свой долг. Последний член ее семьи погиб, когда в день вампир попытался вновь вырваться наружу. Или, как это было преподнесено, взрыв газа. Баллоны пришлось взорвать, оберегая тайну — более смертоносную, чем несколько жертв взрыва.

Эта самая комната уцелела непонятным для людей образом. И теперь она провернула ключ в единственное уцелевшее в восточной части заброшенной школы помещение — небольшой полуподвальчик, весь серый от пыли и ошметков густой паутины. Серый. Мир Хранителей — черно-белый, но они серые. Никакие. Не белые, ибо они не добро. Они всего лишь исполняют свою роль, на которую когда-то были избраны неведомой судьбой, открывшей им глаза, давшей сил для противостояния сверхсуществам, готовым уничтожить этот мир.

Она села на колченогий стул с подушкой такой же серой пыли, не потрудившись прибраться в комнате. Восхитительной безразличие, свойственное всем Хранителям относительно элементарных жизненных удобств. В этом месте она готовилась провести остаток своих дней.

Постепенно она впала в состояние, близкое к коме — кровь замедлила свой бег в жилах, сердце лениво сокращалось, дыхание затихло. Она уронила голову с каштановым водопадом волос, чувствуя, как остывает ее тело.

Первая ночь ворвалась в нее, словно стихия. Она широко раскрыла глаза и увидела свое тело со стороны, словно воспарившая душа оглядывалась на брошенное неподвижное вместилище. Мгла вокруг была чернильно-непроницаемой, но откуда-то снизу тянулись, словно кровеносные сосуды, побеги алой краски. Она вгляделась — и замерла, опаленная его взглядом. Яростная, но дремлющая сила настойчиво прорывалась сквозь эту тьму, выискивая что-то. Она увидела его — он был неподвижен, только кровавые глаза неистово метались на неподвижном лице. Белая, никогда не видевшая солнечного света кожа, волосы чернее, чем мгла вокруг. Юное обликом существо, видевшее начало времен. Могучее и прекрасное темное божество, алчущее крови. Его глаза настойчиво опутали ее волю, сковали непереносимым пленом. Замерли, изучая — словно живое пламя, сжигая душу. Безмолвный допрос, проверка ее воли — поиск бреши в ее силах.

С наступлением утра она пробудилась. Девушка вскочила, разминая заледеневшее тело. Волосы ее осеребрились инеем. Расхаживая по тесной комнатке, она делала шумные вздохи, пытаясь избавится от поселившейся в груди леденелой тяжести. И пыталась осознать для себя непреложный факт — они охраняли живое существо. Или, по крайней мере, мыслящее и обладающее волей, причем в превосходящем ее собственную количестве. Она впервые ощутила это на себе.

Следующая ночь... она истаивала, сопротивляясь ему, а он вытягивал ее силы и душу. Он молчал, но она слышала его. Бессловесные потоки эмоций — ярость и мощь веками заточенного, словно джинн в бутылке, существа. Уговоры. Угрозы. И непонятное, смутное желание — что-то изучающее, словно скучающее любопытство.

Каждая ночь. Череда пыток на раскаленном огне. Агония. Она чувствовала, что и он страдает, его муки длились все эти столетия. Века противостояния и потерь. Выжженные души Хранителей.

Он обретал над нею власть по мере того, как слабело ее тело. Непрекращающийся еженощный бред в выжженном, пустом черепе. Теперь она тоже горела, огонь пришел на смену льду и охватил ее. Но воля ее, подчиненная долгу, не была надломлена.

Постепенное, выстраданное понимание. Хранители сгорают, как свечи, истаивая слезами. Она нашла в себе силы, и голос ее вторил его бессловесному разговору. Она видела его.

Он стоял перед нею — больше, чем призрак. Голос его доносился де нее издалека, изнутри проникая в самую ее суть, заставляя дрожать каждую клеточку тела — но не затрагивал ее душу. Холодный и высокий, как перезвон ледяных кристаллов.

— Тело мое холодно и сердце мое неподвижно, но ты заставляешь меня испытывать то, что испепеляет меня — мои желания, то, что я... чувствую. А ты, ледяная дева, неприступная, как крепость, не знающая поражений, бесстрастная, как смерть, — он протянул белую, как снег, руку, словно хотел коснуться ее, но бледные пальцы замерли, не касаясь ее лица.

Она смотрела не него, не отстраняясь, без страха. Темные, как бездна, мрачноватые глаза, не отрываясь, отвечали на испытывающе впившиеся в нее алые зрачки. Кому-то, из числа обычных людей, он мог показаться прекрасным, инфернальное существо с голубоватой из-за тонких нитей вен кожей, огромными бездонными глазами, наполненными тьмой — кроваво-красной тьмой. Ее род платил своими душами из поколение в поколение, за то, что подобные исчадия тьмы остаются за порогом видения и существования обычных людей. За то, чтобы именно это создание было ограждено от мира, она готовилась отдать свою душу — и жизнь, ибо без души невозможно быть лишь телом. Все семнадцать лет она жила под неосязаемым, но многотонным куполом, зная, что однажды он обрушится на нее и раздавит своей массой. Но возможно ли было предугадать, что она станет объектом вожделения того самого монстра, от которого вынуждена охранять этот мир?

— Ты, наверное, очень голоден, — наконец разомкнула она уста. Его жадные пальцы, хоть и не касались ее, словно настойчиво хотели оплести все ее тело путами, нерушимыми цепями приковать к себе. Ей хотелось вывернуться, убежать прочь, чтобы его власть никогда больше и намеком не коснулась его. — Столько веков без пищи, и сейчас поблизости такой завораживающе доступный десерт.

— Очень долго, — он усмехнулся. Затем продолжил, старательно смягчая холодную красоту своего голоса, придавая ему чуть тепла. — Долгое время я находился в зыбком, отвратительном состоянии сна, мой голод мучил меня со страшной силой, не давая забыться не на секунду моего существования. И я видел сны — если их можно так назвать. Ведь и ты, с тех пор как ты связана со мной, видишь каждый миг моего существования, барахтаясь в моем призрачном, как мир после захода солнца, мире, пытаясь не захлебнуться в жути ночных кошмаров, выплывая из них на рассвете опустошенная. Но я — я видел тебя. Для меня это драгоценный дар, твое проклятье и твое предназначение.

Кошмары...с тех пор, как она приняла свое бремя, каждая ночь превратилась в ад, в котором она тонула, по каплям теряя жизнь и частичку души. Так погибали, поколение за поколением, все хранители ее рода, продлевая чужие жизни и — невольно — существование своего вечного узника. Замкнутый круг — пока существовали вампиры, существовали и хранители, из которых они выпивали их безмерно короткие жизни, продлевающие бытие их врагов.

— Ты скоро сгоришь, — тихо промолвил вампир, и алое пламя его глаз вспыхнуло, словно для него это было печально. — Такая ноша не под силу юному созданию, пусть даже такому прекрасному и сильному. Для меня ты как сияние зимнего утра. Рассвет убивает меня, но все равно он прекрасен. Твоя хрупкость и сила духа... за них я полюбил тебя, и еще те сны, что ты мне даришь. Я должен сохранить тебя.

— Такие, как ты, неспособны любить, — ровно и уверенно сказала она. — Ты просто ходячий труп, который ради поддержания искры жизни в давно угасшем теле похищает чужие жизни. Дай тебе волю — и ты сожрешь весь мир, а потом сдохнешь сам!.. Я знаю, что ты хочешь со мной сделать — и знаю, что я должна делать с тобой. Мой долг — мой щит и мое оружие.

— Ты юная, совсем дитя, — прошелестел его голос, теперь окрашенный легкой усмешкой. — Я люблю тебя за твою нерушимую веру так же, как и за пламенный дух. Твои предки были воинами, в древности мы сражались, и им удалось почти полностью истребить мой народ. Нынешние хранители помнят о долге, но души их слабы и окутаны страхом, все, что они могут — сторожить наши гробницы. Ты не такая. Ты похожа на нас. Я избрал тебя в спутницы, чтобы быть с тобой в вечности.

Она в последний раз заглянула в его глаза, похожие на драгоценные рубины, навсегда юное лицо, очерченное волосами, словно всполохами чернейшей ночи. Существо, подарившее ей страшный дар своей любви.

— Я тебе верю, — мягко сказала она. Чуть поколебавшись, она все же коснулась его холодной щеки, мимолетным движением задев подернутые инеем ресницы. — Я не знаю, что значит века одиночества и вечный, как кома, сон в холодной земле.

Улыбка тронула его бледные губы, обнажая острые, как сталь, клыки. Она так и не улыбнулась.

— И я верю, что однажды мой род вновь будет достаточно силен, чтобы стереть с лица земли последнее воспоминание о демонах тьмы.

Тонкая девическая рука взметнулась, разбив пыльное стекло, защищающее вот уже которое поколение хранителей от вампиров, людей от хранителей и вампиров от людей. На стене, инструмент защиты от вампиров, похожий на систему противопожарной безопасности — кнопка за стеклом, которую никто из хранителей не решался нажать. Сгусток чистого пламени, подобного ярости, ровной стеной покрыл здание, и в мгновение невыносимый жар в пыль испепелил остатки стекла и камень.

— Нет! — с первым вдохом, когда вместо воздуха в легкие его проникло пламя, он взметнул ввысь огромные крылья, одним взмахом, всплеском тьмы преодолев пелену огня.

Белые когтистые пальцы сжимали неподвижное тело, из которого уходило тепло. Ее душа покинула тело, слишком хрупкое, чтобы выдержать поток огня, спасенная — не доставшись вампиру, не став его невольной пищей на насколько мгновений бытия. Цепь прервалась.

— Я хотел спасти тебя иначе.

Она лежала у его ног, сливаясь с холодным синеватым снегом, опутавшим обгорелые стволы деревьев. Он стоял, застыв в вечности, как статуя — такой же холодный и белый. Ветер раздувал черные одежды. Неясные сожаления и боль от потери — потерянной любви — теснились в нем, заставляя прижимать руки к груди, там, где зияла дыра на месте сердца. Любовь его не подобна человеческой — она сильнее и губительнее. Он силился понять, что был отвергнут сразу и бесповоротно. Такова была суть его возлюбленной, за которую он ее полюбил и привел к гибели. Она была Хранителем.

С неба донесся пронзительный крик. Может ли надежда убить? Он вскинул голову, вглядываясь в запорошенное небо угольными провалами глаз. Черный феникс. Обугленная Душа. Протянув руку в опрокинутое небо, он словно хотел дотянуться до распростертых над ним крыльев. Птица, словно предостерегая, издала гортанный крик, набирая высоту. Ей белые тонкие пальцы казались скрюченными жадными когтями, готовыми сдавить хрупкое оперенное тело ее души. Так же, как и прежде. Но теперь она была свободна. Она улетела, а он все стоял, поглощенный жадной, выпивающей душу надеждой, захваченный своим чувством так, как умеют только демоны ночи — целиком, словно затягиваясь в вязкий бездонный омут, испепеляющий огонь страсти.

— Это ты? Или это некто иной парит теперь надо мною... Весь остаток своего бесконечно долгого влачения в этом мире знать, что и за порогом смерти нам не суждено встретиться? Никогда — слишком страшное слово, — для бессмертного оно имеет иной смысл, чем для человека, — пробормотал вампир. — Но ты спаслась — и спасла меня, мой враг, мой ангел, моя возлюбленная. Я свободен. Мы слишком крепко связаны, это наше проклятие и благословение, ибо я найду тебя. Теперь я в это верю.

Часть 2. История Хлоэ

-... Скажи, пожалуйста, Оэк, скоро ли мы придем? — который раз переспрашивала Хлоэ, дергая спутника то за рукав, то за край дорожного плаща.

Настойчивость ее не была вызвана чрезмерным интересом к пункту их назначения — как и многие другие "локации", или, по-простому, полузаброшенные поселения, Тскорпол был давно запечатан в однообразном бытии, собственном старом соку, как засыхающее дерево. Пожалуй, девушка просто нестерпимо страдала от скуки.

На карте, которую носит при себе постоянно каждый уважающий себя путник Дорог-без-границ, а тем более представитель Древнего рода, все локации давно посчитаны и отмечены скучной закорючкой — обведенная точка для мест, где остался хоть один живой поселенец, и крест — на тех локациях, которые обезлюдели вследствие естественного либо принудительного вымирания. Причин для последнего хватало — в основном же, вырезались официальными представителями карателей те локации, которые переставали быть людными и становились пристанищем нежити. Всю эту дрянь — мороков, блуждающих, фантомов, звероликих и душепожирателей, — истребляли нещадно, запечатывая и выжигая огнеметами, опрыскивая, не жалея специальных растворов, целые деревни и небольшие города. Потому что, стоило лишь завестись в округе одной-единственной, к примеру, "безглазой" — глазом моргнуть не успеешь, как повсюду бродят нормальные — вчерашнего дня соседи и собственные дети с пустыми глазницами, слепо шаря перед собою бескостными, загнивающими руками. Каратели потрудились на славу: теперь, не в пример лихим годинам, нежити стало намного меньше. Только окончательно истребить ее невозможно, пока существует тот, кто ее создал. Высшая нежить, вампиры — исключительно живучие твари, и даже те, кто веками ее сдерживал — род стражей, целителей, никак не могли покончить с ними.

— Скоро покажется продовольственная зона, — сверившись с картой, ответил Оэк, озабоченно поглядывая на небо, принимающее мало-помалу легкий сумеречный оттенок. Ночь — не время для стражей, это время нежити и иже с нею.

Хлоэ вгляделась в зеленоватую полосу на самом горизонте — там, где под натянутым защитным куполом, таилась живая сила — деревья, травы, плантации культур и прочее — непременный атрибут нормальной жизни, людей. Нежить предпочитала пожирать самих поселенцев или вовсе в еде не нуждалась, но питала непонятную ярость к живому — там, где она появлялась, все растущее и дышащее напрочь губилось, и теперь на всей земле красовался однообразный серо-пепельный ландшафт. Прах. Он разрывает легкие, не дает вздохнуть. Глаза мутнеют от серости, мертвого пейзажа, и человек чувствует себя угнетенно.

— Ого! Призрак! — Оэк быстро обернулся, выбросив руку с пистолетом. Специальный состав ампул, заряженных вместо пуль, позволял истреблять сущность различных фантомов.

Оказалось, Хлоэ имела в виду другое — уставившись в карту, она обнаружила мертвый город, или город-призрак. Жирно закрашенная на карте обширная зона обозначала вычищенный от жизни большой индустриальный район — редчайшее явление. Подобные операции, как истребление целого большого города, застроенного многоэтажными зданиями, заселенного тысячами людей, были практически невозможны. Кроме того, и нападениям мегаполисы подвергались редко — превосходно налаженная защитная система надежно отгораживала жителей от визитов агрессивных "недомертвых" форм. Чтобы опустел целый город, требовалось экстраординарное событие, как, например, пришествие Высшего вампира, способного обойти все заслоны и в одиночку истребить население. Так случилось только с Термалисом — в эру междутысячелетия все сто тысяч его жителей были обращены в армию зомбированной нежити, созданной по подобию самого вампира.

— Не будь целителей, вряд ли бы тогда мы победили, — заметила Хлоэ.

Целитель Оэк, мельком глянув на зачеркнутый город, равнодушно отвернулся, уловив ход ее мыслей. Мертвый город справа на горизонте показывался только остовами заводских труб да самыми высокими из зданий — полуобрушенных, с темными провалами окон. Что там сейчас происходит, лучше не ведать, и обходить призрак стороной.

— Не произошло бы того с Термалисом, не появились бы и целители. Не было бы нужды в боевых "химиках". А не было бы вампиров, и род стражей оказался бы не нужен. Одного не понимаю — как стражи умудрились в первом тысячелетии сократить их численность до одного?

— Обращение, — пробурчала Хлоэ.

Предки Оэка, те, кто стал прообразом целителей, нашли способ сотворить подобных стражам людей, воздействуя на их гены. Предназначение у муляжей было одно: возрастив численность стражей до немереного количества, загнать кровопийц в ловушку. Именно в годы первого тысячелетия, когда простых людей почти не осталось, вампиры и были уничтожены, так как не находили себе пищи и были ослаблены. Кровь же стражей была для них губительна, особенно чистокровных. Лишь одно-единственное исключение, один Высший вампир, невосприимчивый к силе стражей, выжил, но это стало фатальным для стражей.

Долгие века борьбы между родом стражей и вампиром закончились, когда великой ценой и великими жертвами, вампир был повержен и низвергнут в мир снов. Но он не был убит, а горстка выживших чистокровок была привязана к нему, вынужденная сдерживать его от пробуждения. Тогда людей, наделенных особыми умениями, способностью противостоять вампирам, и стали называться стражами.

Дальнейшая история была известна каждому, и Оэк, шагая рядом с Хлоэ, до сих пор недоверчиво поглядывал на наследницу прямой ветви рода. Молодой целитель, назначенный спутником столь высокой особы, был еще неопытен, не утратил удивления к жизни, не привычен к нападениям нежити и долгим дням пути по серому праху. Хлоэ — другое дело. Юная красавица, выжившая благодаря своим инстинктам убийцы, — не такая, как сожранная нежитью Ваала, не такая, как до сих пор шатающаяся где-то по мертвым землям Фрейя-фантом. Настоящий страж.

— Интересно, где теперь этот вурдалак прячется, — задумчиво сказала Хлоэ, не обращаясь к нему. Скорее, раздумывая вслух.

Оэк поежился. И в самом деле — где? После того, как "джинн вырвался из бутылки", или, точнее, вампир восстал из гробницы, наступили страшные времена. Это было ожидаемо, и оттого, что сила вырождающихся стражей ослабела, момент лишь приблизился. Последняя из той семьи рода, что посмертно пробила брешь неуязвимости вампира, ушла, прервав чистокровный род, как всем тогда казалось. Ген, заложенный в людей, давно выродился за прошедшие времена.

Тогда они столкнулись с гневом — страшным, всепоглощающим и все уничтожающим. Древний вампир, пожелавший Хранительницу, потерял ее, и в ярости своей готовился уничтожить весь мир.

Но то, что, казалось, погубило стражей, их спасло.

На протяжении следующих столетий они оказались способны противостоять вампиру по одной простой причине: страсть высшей нежити к человеку, к стражу, оказалась настолько сильна, что и за чертой смерти он не переставал искать свою потерянную возлюбленную. Желанную добычу.

— С тех пор, постепенно накапливая силы, проводя исследования с целителями, мы выжидаем момента, удобного нам. Достаточно лишь шепотом намекнуть, что душа девы-Хранительницы возродилась в одной из нас, как появляется Высший, с безумным исступлением выискивая ее, — поделилась Хлоэ с непосвященным на тот момент Оэком.

— Неужели он каждый раз верит вашему обману? — поразился он тогда.

— Видимо, мозгов у нежити, даже у высшей, немного, — небрежно ответила Хлоэ. — Это дает нам тот самый шанс. Из поколения в поколение стражи, ослабляя его, приближают час нашей победы.

-А что же девушка?

— Которая изображает Хранительницу? — сухо уточнила она. — Ну, приманке обычно не везет. Когда вампир понимает, что она не та, обходится он с ней немилосердно. В прошлый раз, два века назад, леди Армоне оторвали голову. А ведь она была последняя из своего клана. Жаль.

Оэк немного помолчал.

— Думается мне, не так уж глуп вампир, — осторожно намекнул он Хлоэ. — Возможно, чует?

Хлоэ невольно вздрогнула, и не ответила. Об этом не упоминали вслух.

Прекрасное лицо — дорога в небеса, или в ад. Так говорили в роду стражей. Хотя истинная душа Хранительницы — это не только красота. Еще ни разу не был обманут вампир в тот момент, как видел приманку. Но не ведал он другого. Душа девы, что парила в небесах черным фениксом, не исчезла; род не иссяк. Она действительно возродилась, и возрождалась раз за разом, хотя стражи, напуганные последствиями таких реинкарнаций, раз за разом уничтожали девушек с душой Хранительницы. Последствия того, что вампир мог получить желаемое, могли бы стать более губительными, чем тогда — когда он впервые пожелал ее душу, и когда она впервые умерла. Настоявших фениксов никогда не использовали приманкой. Раз от раза к следующему возрождению все реже появлялась Хранительница, и, возможно, когда-нибудь она исчезнет навсегда.

Оэк снова бросил взгляд на сиявшее неземной красотой лицо юной стражницы. Отчего так прекрасен род стражей? Потому ли, что все недолговечное, вечно юное всегда красиво, или потому, что сила их духа, их особая сила накладывала отпечаток на их облик?..

— Мы пришли! -повеселев, воскликнула Хлоэ.

Там, куда она указывала пальцем, возвышалась небольшая крепость. Мощные стены из тяжелых камней и могучих деревьев, возведенные во времена, когда запустение еще не коснулось этого края, служили покамест защитой для горстки оставшихся жителей. Но, раз уж сюда был послан страж, у локации возникли большие проблемы.

— Страж и целитель! — охнул дозорный, узрев вышитые гербы на плащах странников.

— К коменданту! — звонко велела Хлоэ, махнув рукою Оэку.

Тот двинулся следом.

Окованные железом ворота Тскорпола тяжко сдвинулись, и они вступили в обреченную локацию.

Помимо ряда покосившихся домов, среди которых было много беднейшего виды землянок, в деревеньке имелись массивная конструкция солнечных часов на неожиданно красивой главной площади — вымощенной белым камнем, небольшой, но окруженной крепкого вида башенками с хорошим обзором и даже с колокольней. Религиозного в последней постройке осталось ни капли, и главный тяжелый колокол был отлит примитивно, безо всяких изысков.

— А что же, городок-то раньше процветающим был? — заинтересованной осмотрев вид по обе стороны главной дороги, спросила Хлоэ.

— Не на моем веку, — угрюмо отозвался дозорный, провожавший их к главе поселения. — И рассказов о том времени уже не осталось.

— А по всему видно, хорошее было местечко, — равнодушно продолжила она. — Здешние развалины имеют благородный вид. Только посмотрите на элегантный и строгий облик городского совета — остов сей, не иначе, помнит одного из лучших зодчих этого края!

Оэк удивленно посмотрел на даже более, чем обычно, болтливую Хлоэ, не понимая, что на нее нашло. После того, как они повидались с главой, выслушав его настороженные приветствия, и увильнув от всех его вопросов, вечером он напился до бесчувствия, желая забыться. Благо, у страдающих от безысходности бытия жителей поселения спиртного водилось в достатке. Хлоэ, посетив его комнату позже, с невозмутимым видом понаблюдала за ним, вздохнула и произнесла:

— К рассвету быть собранным и по возможности трезвым. Хотя бы до такой степени, чтобы держать в руках "черную пыль" и не опрокидывать.

Когда она ушла, Оэк продолжил, но уже вяло, в отупении продолжая высверливать мозг дурными мыслями.

Они же все умрут, твердил он себе. Это было новое чувство, сжимающее желудок колкими льдинками. Действительность всегда разбивает привычное представление вещей, которые ранее лишь представлявшихся в теории. Зачистить целое поселение, с его размеренной жизнью, пусть безнадежной и ненужной, было иначе, чем в лаборатории отрабатывать уничтожение зараженных локаций, смоделированных на мониторе компьютера. Юному целителю недоставало опыта, и никакое прилежное обучение его не восполняло. Пока что он только ступил на путь осознания простой истины в своей профессии и призвании своего клана — "целить" значит отнимать жизни у одних, чтобы спасти других. Значит переступать через безнадежных людей, ради будущего всего человечества... Когда уже беззвездное небо начало буреть синевой у горизонта, Оэк заснул, и ему виделись сотни изуродованных лиц, исчезающих в огне огнемета.

— Эй, вставай! — Хлоэ энергично пнула скорчившееся на полу тело, и Оэк подскочил, разом воскресив перед глазами все кошмары.

На самом деле, девушки в землянке, выделенной им под ночлег, вовсе не было, и пинать его было некому, даже если бы у юной стражницы возникло такое желание. Скорее всего, она не смыкала глаз этой ночью. Оэк неторопливо накинул плащ, натянул на голову капюшон, скрывая глаза. Больше всего он желал никого не встретить из местных в эту серую хмарь, что называют утренним рассветом.

Хлоэ он увидел на верхушке самой высокой из башен на главной площади. Укутанный плотным плащом, силуэт ее все еще оставался изящен, угольно-черный на фоне неба. Оэк начал подниматься — вход в башню уже не прикрывали двери, косяк давно выгнил, и ступени, изъеденные временем, осыпались под его шагами. Миновав десяток пролетов, он оказался на открытом прямоугольнике смотровой площадки — ничего, кроме камня под ногами, да ветра над головой, раздувающего гадостные мысли.

— Ну, чего ты там напридумывал? — мягко опустила руки Оэка Хлоэ. — Лицо у тебя совсем зеленое. Не пил бы столько...

— Неужели это так необходимо? — хрипло перебил ее целитель. — Посмотри, они все здоровы! Они измождены, их тела болеют и умирают, но они здоровы от духов и нежити! Нам нечего тут делать, так что...

— Какие глупости, — резко, и в то же время с извиняющимся выражением, отрубила Хлоэ.

"Мы знаем, что нам делать. Только это — неукоснительное следование установленному порядку, помогает нам не сойти с ума. Стражи и целители не могут руководствоваться простой человеческой моралью в своих деяниях. На нас не действуют человеческие законы, потому что суть нашей жизни лежит за гранью их применения". Успокойся, тихо говорили ее глаза.

— Наблюдатели сообщили, что в радиусе трех ближайших локаций замечены нестабильные перемещения облака голодной чумы, причем за последние восемнадцать часов оно выросло вдвое, и имеет тенденцию дальнейшего роста. Представь, что будет, если мы не вмешаемся.

— Что это, голодная чума? — ощущая себя последним идиотом, спросил Оэк. После такого вопроса, скорее всего, ему предстояло быть отозванным в столицу с пометкой "непригодность", "профессиональная несостоятельность", или просто "глупость", и до конца жизни ловить на себе косые взгляды соплеменников. За такие же характеристики, как "уклонение от исполнения долга", ему светил трибунал и наказание из небольшого спектра имеющихся — смертная казнь (три вида), пожизненные работы и лишение статуса (что было немногим лучше, так как разжалованных лекарей изгоняли из клана в самые безнадежные локации).

— Голодная чума — это просто, — преувеличенно бодро начала Хлоэ. — Внешне напоминает смерч, основная воронка достигает высоты десяти-тридцати метров, несколько сопутствующих — до восьми. Для человека опасна там, что при попадании в зону действия все живое испытывает действие аналогичное действию мясорубки, и при такой подпитке голодная чума стремительно возрастает. Имеет явно ту же природу, что и нежить, классифицируется как некро-пожиратель. Обладает достаточно высокой скоростью перемещения, — помолчав она сухо добавила. — Единственный известный способ борьбы — истощение. При отсутствии пищи, голодная чума быстро слабеет, теряет динамику роста и перемещения, пока не исчезает полностью.

Оэк охнул, оседая на камень. Память его освежилась.

— И если мы не хотим стать подкормкой для этой твари, то лучше уже приступить к делу и убраться отсюда, — совсем жестко закончила Хлоэ.

На целителя она больше не смотрела. После того, как распыленный над поселением порошок "черной пыли" благополучно расползся и осел над каждым жилищем, они быстрым шагом направились к городском воротам. Гордость целительских разработок, дистанционное интеллектуальное уничтожение: его действие Оэк увидел в деле, когда воздух наполнился истошными криками и стонами, наполненными невыразимой болью. Первые из них разбудили остальных людей, и им не посчастливилось больше, чем тем, что ушли во сне. Один из мужчин, немолодой и скверно одетый, выбежал из ближайшей хижины, слепо шаря перед собой в облаке вихрящегося вокруг него порошка. Он натолкнулся на целителя, неосознанно схватился на него, и пока Оэк пытался вырваться из его мертвой хватки, действие черной пыли началось — крупицы вещества буквально въедались в кожу, разрывая ее до молекул, а затем и до неорганических соединений. Оэк в ужасе оттолкнул поселенца прочь — руки его уже исчезали, и только глаза еще смотрели прямо на него, наполненные страданием. Затем все исчезло — лишь прах осел на землю, и воздух стал влажен — ему казалось, что не от воды а от крови.

— И это еще самое гуманное из ваших изобретений, не так ли? — со скучным сарказмом вопросила Хлоэ,

Наступило длительное молчание, во время которого Хлоэ невозмутимо шагала, время от времени сверяя координаты по карте, а Оэк с трудом поспевал за ней, хотя она, казалось, вовсе не торопилась. Природная разговорчивость, все же, брала свое, и Хлоэ на ходу что-то бурчала под ос, выискивая обходной маршрут, позволивший бы им убраться прочь от "голодной чумы" и хотя бы к полной темноте попасть в населенный пункт. Целитель только душераздирающе вздыхал.

— Неужели так необходимо было их убивать?! — возопил он, получив затрещину от раздраженной Хлоэ, которой вконец надоели его стенания.

— Да, — отрубила она. Упреждая все его доводы, пояснила: — Они бы не смогли, как мы, сбужать от чумы. Мы тренируемся для подобных ситуаций, потому что мы — бойцы. И Стражи, и целители — все мы, по сути, одна большая разрозненная армия. Обыватели же привязаны к своим поселениям. Таков закон всего нашего миропорядка, нашей жизни. Мы отсекаем больные конечности, и ползем дальше, пусть и ущербные, покалеченные.

Голос Стражницы сделался неподдельно печальным, и Оэк невольно почувствовал к ней симпатию, хотя голова его еще гудела от крепкой затрещины.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Хлоэ снова почувствовала раздражение. За что, о небо, на нее свалился сей зеленый идеались со взрывчаткой в карманах?!

— Можно, — обнадежила она. — Отловить кровопийцу и растерзать его так, чтобы и молекулы целой от его поганой плоти не осталось!

Целитель замолчал. Они, не теряя бодрого темпа, одолели еще несколько путевых охранок. Солнце, некрасивое и мутное, по-прежнему держалась высоко, почти в зените, и здорово припекало. От неживого тепла Мертвых земель разъедало глаза, саднило горло, путались мысли.

— Я вот все думаю об этой странной истории, — нерешительно откашлявшись, сызнова завел Оэк. — Ну, с которой все началось...

— Скажите, какой любознательный! — проворчала Хлоэ.

— Ты многое знаешь, а я, хоть и целитель, чувствую себя недоучкой, пусть и отдал много времени прилежному изучению всех наук. В своей возрастной группе я был лучшим.

— Тогда я боюсь даже представить остальных ученичков! — не выдержав, хмыкнула девушка.

Ее мимолетная улыбка, будто солнце из-за туч, осветило ее лицо ярким, чистым светом. Оэку даже показалось, что от нее исходит теплый запах луговых трав, как в единственной в его жизни поездке в Глаб: в столице, в Главной лаборатории, научились воссоздавать природные условия экосистем прошлого, и теперь там, за стальными дверями подземных бункеров и искусственным куполом цвели сады, шумели леса и плескались реки. Ученые были также близки к тому, чтобы воссоздать животное разнообразие планеты. Только простым обитателям локаций не увидеть все эти прекрасные сады, пока идет война. Вечная война...

И чудные эти Стражницы! Древние и юные. Печальные, будто дети, повзрослевшие до срока.

— Зачем упырю Стражница? И такая ли это великая жертва — отдать ему одну девушку, когда их уже гибли сотни в тщетной борьбе? — высказал свой главный довод беспокойства юный целитель.

— Какая грандиозная мысль! Уж не оспариваете ли вы политику Совета?

— Не издевайся. Что, под трибунал меня отдашь?

— Нет, конечно. Поверь, не ты первый, и далеко не последний, кто задаст этот вопрос.

— Возможно ли, что Стражницам она тоже не дает покоя?

— Нет, что ты, — тихо сказала Хлоэ. — Никогда. Я смотрю на все иначе, чем ты. Я — Стражница, одна из двух противоборствующих сторон, по одну из сторон баррикад от нашего исконного врага.

— Как ты видишь это противоборство?

— Ну, прежде всего, ни одна из Стражниц не пожелает и не допустит отдаться во власть вампира живьем! Лучше смерть. И главные целители совершенно с нами согласны, поскольку иной исход имеет всего две вероятности, каждая из которых неутешительна. Либо, получив Стражницу, кровопийца сообразно своей природе ее выпьет — и тогда мы лишимся единственного козыря, а он приобретет, предположительно, иммунитет к смертельной силе крови нашего рода. Тогда все наше многовековое генетическое превосходство, позволяющее защищать простых людей, пойдет прахом. Либо, — повысила голос Хлоэ, — Мы получим еще одного монстра, и вдвое больше проблем. Даже думать не хочу о судьбе той, что станет подобной главному нашему кошмару. Хотя, при нынешнем положении дел, нам не в два, а на десятую часть проблем прибавить — и конец всему!

— И что же, больше никаких вариантов? — жалобно вопросил Оэк, чувствуя себя идиотом. Прийти к подобным измышлениям и впрямь было нетрудно.

— Нет. Еще он может упасть перед ней на колени, попросить прощения за все свои злодеяния и покаянно развеяться пеплом по ветру.

— Не совсем то, что я имел в виду, но... Ох ты, черт! Смотри туда!

Линия горизонта, прежде безжизненно неподвижная, неожиданно пришла в движение — в одной крохотной точке, еле различимо, но остроглазые путники различили человеческие очертания фигуры.

— Что здесь делает человек? — яростно бросила Хлоэ и ускорила шаг. Оэк застыл соляным столпом.

Затем, он ощутил непреодолимое желание двинуться в прямо противоположную сторону. К несчастью его, в их паре все решения принимала Стражница.

И в самом деле, как в Мертвых землях оказался одинокий путник? Не то, чтобы жители никогда не покидали локаций, но с каждым годом надобности в этом становилось все меньше -только в силу чрезвычайных обстоятельств, либо исследуя ближайшие земля для заселения, либо добычи обнаруженных руд. Но даже тогда передвигались не поодиночке, а большими группами. Одинокий человек — так не бывает!

Шагали они теперь быстрее прежнего, словно совершали марш-бросок. Еще на половине расстояния Хлоэ перешла на легкий бег, одновременно доставая из-за пазухи распылитель — выполненный в форме плоской металлической коробки самый страшный предмет экипировки Стражницы. Вызов силы сопровождался таким масштабным полем воздействия, что не под силу и ядерной волне. Такая сокрушительная мощь оружия оставляла его применение только на крайние случаи. Поскольку Хлоэ, судя по всему, вознамерилась превратить все вокруг в гладкую стерильную пустыню, где и они бы стали частицами всего, что мертвее мертвого, Оэк ничего доставать из своего арсенала не стал.

Когда они приблизились к загадочному путнику на достаточное расстояние, Стражница выкрикнула положенную фразу:

— Ар да эвар, тар морраэтт! — что на древнем наречии значило: назовись, или будешь уничтожен.

Фигура, закутанная в бесформенный балахон, незамедлительно подалась вперед, и Оэк с замиранием сердца решил — все, конец.

— Даэр, — спокойно и гортанно раздалось из-под широкого капюшона, согласно ритуалу.

Бледная рука вскинулась в мирном жесте.

— Кто такая? — резко спросила Хлоэ, не убирая оружия.

Целитель, напротив, шумно выдохнул, когда под покровами обнаружилось молодое девичье лицо в ореоле светлых спутанных волос. Вполне нормальное человеческое лицо, никаких гнусных симптомов.

— Приветствую, коллеги! — странница отступила, позволяя внимательно оглядеть себя. — Я — Мирра, страж Акрополя.

— Где твой страж? — дружелюбия в голосе Хлоэ не прибавилось, как не убыло ее подозрительности. — И что ты делаешь здесь, так далеко от своего поселения?

Оэк не смог подавить изумленного возгласа. Поселения! Да ведь перед ними — жительница Акрополя! Одного из крупнейших, и, бесспорно, красивейшего из городов, расположенного в обширной прибрежной зоне. Белый мрамор прекрасных архитектурных строений, плодородные угодья, крики настоящих чаек над Илинским морем — так рассказывали все те немногие странники, появлявшиеся в столице, и еще более редкие в других городах. Всего же сильнее юному целителю хотелось увидеть настоящие розы — вправду ли те так прекрасны и так ли божественно их благоухание, как пишут в старых книгах? Теперь их уже нигде не осталось, но вот Акрополь, как говорят, еще выращивает настоящие розы, красивые и бесполезные. Его единственным зрительным представлением о розе было изображение цветка в волосах Седьмой Благословенной Повелительницы. Юная Стражница-королева на старинной фреске величаво и благосклонно взирала на жителей столица, увековеченная в стенной росписи Дворца Повелителей. В те давние времена, когда жила прекрасная супруга Атаристи, Седьмого Повелителя, цветы еще росли и в столице. Три года виднейшие ученые со всех концов Мертвых Земель, доставленные по воздуху ко дворцу Повелителя, бились над его приказом — и таки вырастили розу, синевой своих лепестков в точности уподобленную синеве глаз будущей владычицы... "Мне бы и на обычную розу взглянуть хоть раз", — подумал Оэк. Хоть раз.

— Так Акрополь отсюда в дневном переходе, чего бояться? Земли наши чистые, и одной ходить не страшно, — любезно ответила Мирра. Я часто и в Тскорполе бываю — заночую там у знакомых, а на следующий день обратно.

Умолять Хлоэ! Или нет, нужно ее осторожно уговорить, подтолкнуть... Теперь она вцепилась в карту, а ведь ее хранение и корректировка пути обычно — обязанность целителя.

Но ведь акропольская Стражница сделала серьезное нарушение! Целитель напрягся, ожидая взрыва со стороны Хлоэ. Но та, на удивление молчаливая, только сощурила глаза. Распылитель она, впрочем, спрятала, видимо, сообразив, что выглядит нелепо в изготовленной к бою позе.

— Нет больше Тскорпола на ваших чистых землях, — съязвила Хлоэ.

Мирра побледнела. Поняла ли она, какая беда обрушилась на соседнюю локацию? Поняла ли роль Хлоэ?

— Мертвые земли не могут быть чьими бы ни было, — дрожащим от гнева голосом выдавила Стражница.

— Мертвые земли не могут быть мирными и безопасными! — выкрикнула Хлоэ.

— Это мы ведь должны были его зачистить? Ты на это злишься?

— Прости, — чуть помолчав (на взгляд Оэка, чуть меньше, чем того требовала искренность), сказала Хлоэ.

— В свете сложившихся обстоятельств, мне явно пора поворачивать домой, и побыстрее, — снова накидывая на голову капюшон, сказала Мирра. — Надо успеть до закрытия ворот.

— Мы идем с тобой.

— Я этого ожидала, — кивнула акропольская Стражница. — Идемте. Наш путь лежит на северо-восток, можете убрать карту. Через час вы увидите сигнальные огни Акрополя.

— Или Некрополя, — прошелестела Хлоэ.

— Что? Я говорю, огни Акрополя, — решив, что та ее не расслышала, повторила Мирра.

— Да. Увидим, — упорствовала Хлоэ.

Для Оэка ее зловещий тон и проявление вражды были всего удивительнее, но благоразумие удержало его от вмешательства. Возрастом Мирра, возможно, и превосходила столичную коллегу, но опытом — вряд ли. Не оттого ли она более простодушна и обаятельна? Прежде целитель уверился, что колючий характер — древняя родовая черта всех Стражниц, либо профессиональный навык (что, сутью, одно и то же). В дороге он решил для сохранения нейтралитета держаться между девушками, вежливо расспрашивая новую знакомую о легендарном городе. Хлоэ, утратив свою обычную живость, молча шла в стороне. Даже после Тскорпола, явно расстроенная вынужденными жесткими мерами, она не была столь угрюма. Возможно, ее мучали запоздалое раскаяние, или предчувствие новых бед, но делиться своими мыслями она не спешила. Они всё шагали и шагали по разгоряченной земле, путаясь ногами в жесткой поросли, напоминающей спутанную проволоку более, чем растение. Терзания сильнее физического изнурения преподносили путникам Мертвые земли — любой путник на бесконечных просторах Дорог-без-границ ощущал их сокрушительное воздействие на человека. Здесь царила безнадежность, отчаяние источали грубые безжизненные пейзажи — однообразно голые просторы серым небом на горизонте. Мертвые города, как одинокие зубья в пасти старой твари, провожали путников пустыми глазницами черных окон. Даже редкое журчание ручьев и рек вовсе не было похоже на живительный голос воды — яд плескался о каменистые берега, обещая гибель немногому живому. Лишь нежить чувствовала себя привольно в Мёртвых землях, множась и поглощая последние островки жизни, затерянные в убогой пустыне.

Солнце, уже почти совсем решившее скрыться за горизонтом, внезапно перестало напоминать багровый глаз в мутном ореоле, и из-за дымки показались яркие огни, осветившие розоватым цветом далекие башни Акрополя. Город вынырнул им навстречу, купаясь в последних лучах заходящего солнца. Подходя все ближе, путники увидели отвесные, как дикие скалы, стены города, гранитные плиты широкой дороги и мощные ворота, по случаю конца дня едва приотворившие одну из створок.

— Какая красота! — воскликнула Хлоэ.

— Ваши ожидания оправдались? — лукаво склонив голову набок, спросила Мирра.

— Еще бы! — откликнулся Оэк, восторженно глазея на город.

— Не вполне, — разом охладев, буркнула Хлоэ.

Извиняло ее грубость только то, что акропольская Стражница в ответ одарила ее на редкость недружелюбным взглядом.

Целитель к своей напарнице, едва осознавая это, испытал внезапно чувства на диво смешанные. Хлоэ, с ее взрывами темперамента и всей непостоянностью черт, была весьма опытной Стражницей, и в нужных ситуациях демонстрировала неизменное хладнокровие. Вряд ли все обаяние другой Стражницы способно было его убедить, что она так уж проста.

Акрополь оказался действительно цветущим городом, как и повествовали о нем в рассказах. Такой же немноголюдный, как и прочие, он поражал чистотой и богатством строений, а более всего — повсеместной буйной растительностью, что под теплом южного солнца и под защитой надежных стен было немудрено. Дом Стражниц, одновременно вмещающий все городское управление, был настоящим дворцом из белого мрамора, покои его утопали в непривычной роскоши и потрясали самое искушенное воображение убранством. А накрытый для гостей стол! Сочные фрукты и овощи в большом разнообразии занимали большинство блюд, но и количество рыбной и мясной снеди также было изрядным — такому изобилию позавидовала бы и столичная знать.

Сытно поужинав (две Стражницы демонстрировали скорее отменный этикет, чем отменный аппетит), Оэк совсем расслабился. О чем могла тревожиться эта Хлоэ, когда Акрополь — просто рай земной? Глупая девчонка, много возомнившая о своем статусе и себе, вот кто она... С этими мыслями он, окончательно разомлев, и заснул окончательно в глубоком мягком кресле.

Увидев, что сталось с ее целителем, Хлоэ мгновенно сбросила с себя сонную одурь.

— А! — Мирра едва успела, рухнув вместе с креслом, уклониться от ножа, без каких-либо предисловий выпущенного меткой рукой.

— Если ты еще жива, так это потому, что мне интересен ход твоих мыслей, — процедила Стражница.

— Он всего лишь спит! — поспешно воскликнула девушка, предусмотрительно держа ее руки в поле зрения. — Я всего лишь сделала так, чтобы он нам не помешал, этот глупый болтливый юнец!

— Вот как.

Сообразив, что терпение Хлоэ не безгранично, она сделала успокаивающий жест, одновременно указывая на раскрытую в сад дверь. Помедлив, та направилась за ней, явно предпочитая держать чужую спину более уязвимой, чем собственную.

Вдоль дорожек, усыпанных мелкой белой каменной крошкой, цвели и благоухали розы. Оэк немного не дотерпел до своей мечты. Тяжелый маслянистый аромат колыхался в воздухе, как тяжелое одеяло. И еще, в огромном саду царила тишина — пустынны были множество дорожек, и беседка, к которой они сходились, и кокетливые мостики над неподвижными ручейками.

— Мне здесь совсем не нравится, — друг сказала Хлоэ. — Этот город душит меня свой показной, мертвой красотой!

— Мы не ждали здесь столичных гостей, — слова Мирры прозвучали, как плохо скрывавемая угроза.

— И все же, без колебаний впустили нас.

— Да. Мне жаль, что настали другие времена, когда мы, две сестры одного ранга, должны ненавидеть друг друга. Поэтому, я хочу все объяснить. Позволь мне рассказать тебе о том, что ты и так наверняка подозреваешь.

— Вы не намерены отпускать нас живыми...

— И все же, ты без колебаний последовала за мной. И этот наивный мальчишка, только начавший свое странствие по Дорогам-без-границ — ты позволила ему прийти сюда.

— Потому что я надеюсь победить, — тихо сказала Хлоэ.

Мирра искренне рассмеялась. Ее белые зубки, с прорезавшимися острыми клычками, засверкали на красивом бледном лице.

— Как давно...

— Я все расскажу тебе, дорогая сестра, — Стражница-вампирша почти хохотала. — Теперь нам некуда спешить.

Лицо Хлоэ выразило скорее гнев, чем испуг. Она отступила, нашаривая оружие на поясе — Мирра ей не мешала.

— Акрополь был и остается важным торговым городом, и крупным оплотом против нежити. Никто и теперь не против, что мы живем своей жизнью, выполняя все возможные обязательства. Но среди жителей ты больше не встретишь людей — да, это так...

— Чудовищно!

— Мы не желали этой участи! Однажды наступила ночь, а потом мы проснулись, и поняли, что больше не те, что прежде. Для всех мы стали хуже мертвых, но мы были живы. Мы хотели жить, все — и Стражницы, и правители, и каждый житель Акрополя. Мы поклялись хранить тайну.

— Что ничто иное, чем преступление. Вы пошли против всего, что является основой нашего мироздания. Как вы могли? Как ты, Стражница, могла допустить подобное?!

Мирра покачнулась, словно Хлоэ бросала обвинения не словами, а камнями. Губы ее скривились в горькой усмешке.

— Мы просто хотели жить. Существовать, если угодно. Вот и все.

— Как много вы ему рассказали? — выкрикнула Хлоэ.

— Ах, вот в чем дело, — протянула акропольская Стражница. — Ты и впрямь догадлива. Теперь я не сомневаюсь, что привела именно ту, что нужна ему.

— Ему? — впервые в голосе Хлоэ зазвучал страх. — Вы теперь служите ему?

— Да, — нараспев протянула мирра. Она больше не прятала виновато глаза, она улыбалась. — Ты умна, и все же пришла сюда. Вот и все. Господин скоро будет здесь, он чует твой запах. Советую рассказать ему все, что ты знаешь, и он будет милостив.

Вампирша рассмеялась, изящно вскинула руки и плавно взлетела, устремившись в небо.

Хлоэ бросилась обратно в дом, но в дверях застыла, не в силах совладать с собою. Оэка больше не было в зале, как канул в небытие пиршественный стол. Огни в громадной люстре под высоким сводом погасли, и синие тени затаились в углах.

То, что она увидела перед собою — кого увидела — превосходило все человеческие возможности воображения. Никакие познания о бессмертных, накопленные поколениями стражей, не могли подготовить ее к открывшемуся зрелищу. Привыкнув думать о них как о высшей и чрезвычайно могучей нежити, и соответственно о наибольшем зле, она утеряла в своих представлениях самую суть этих существ, как все Стражницы вообще избегали вспоминать это слово. Вампир. Древний, как мир, и прекрасный, как сама красота — с пылающими кровью, пронзительными глазами повелителя смерти. Невозможно было не смотреть в его глаза. И, точно зная, как разом пришли в смятение все ее чувства, он медленно улыбнулся. Бледные губы разомкнулись, обнажая ряд ровных белых зубов, украшенных парой острых клыков — снизу и сверху. Хлоэ почему-то казалось, что подобное движение сопровождает лязг и скрежет, но теперь следовало признать, что вампир был совершенно бесшумен. Все его плавные движения были невероятно элегантны. Если бы девушке довелось жить в то время, когда на земле жили кошки, она бы отметила сходство с этими грациозными хищницами. Да, он внушал ужас — но и восхищение, рождаемое чувством его полного превосходства над всеми существами, физическим и ментальным.

Впрочем, когда закутанная в угольно-черное фигура приблизилась к ней вплотную, Хлоэ быстро определилась со своими чувствами — так сильно, до потери дыхания, она никогда еще в жизни не боялась.

Рука с тонкими, почти прозрачными пальцами замерла, едва ее не коснувшись.

— Я тебя не трону, человеческая дочь. Говори со мной, — слова выходили из его рта с заметным усилием, словно за долгие века он позабыл о речи.

— Что тебе нужно? — хрипло — пересохшее горло никак не хотело повиноваться — произнесла Хлоэ. Первобытный ужас поселился в ее сердце, оледенил тело. Но что-то сильнее этого в самой ее сути Стражницы заставило ее говорить, глядя прямо в глаза вампиру.

— Я ищу то, что потерял однажды. Ты знаешь, что мне нужно. Знаешь... Скажи мне.

— Нет, — едва шевеля губами, прошелестела Хлоэ.

Теперь он стоял совсем близко, вплотную приблизив свое лицо к ней. Ни дыхания, ни тепла живой плоти не исходило от него.

— Ты никогда не получишь ее.

— Для бессмертного не существует слова "никогда", — насмешливо прошелестел вампир.

— Жизни смертных, сколь мало они не значат для тебя, превзойдут века твоего тиранства, и однажды человечество освободится, и пыль прошедших столетий померкнет, и тебя забудут, как далекое прошлое. Время затянет тебя, как порез на коже.

— Кто знает... Ты так уверена в своей правде, дитя... Ты невинна, но ты — само зло для этого мира, как и я. Мы все прокляты, и создания тьмы, и создания света.

— Ты лжешь. Лишь благодаря нам этот мир еще борется с тобой. Благодаря нам он еще жив.

— Ты не станешь слушать меня, это я знаю. Но кто больше людей преуспел во лжи? Я хочу узнать правду.

Хлоэ вдруг поняла, что слова вампира что-то меняют в ней. Сказывалось ли на ней месмеризующее действие его взгляда, его голоса — или же его слов? Она не знала, но почему-то сердце ее заколотилось, как бешеное.

— Ты — мой заклятый враг, — наконец промолвила она. — Я не стану говорить с тобой.

— Ты впервые видишь меня. Что ты знаешь обо мне? Кто сказал тебе слова, и затем убедил в их истинности?

— Ты можешь превзойти меня словом, но и побежденная, я буду твоим врагом.

Вампир ненадолго замолчал. Глаза полуприкрылись, пригасив нестерпимое пламя взгляда. Когда он вновь раскрыл рот, он заговорил медленно, и почти утратив свою опасную вкрадчивость:

— Не верь моим словам. Но пусть твой разум прислушается к твоему сердцу, и тогда, быть может, ты отринешь и другие слова, что сказали тебе чужие уста.

— Я стану вампиршей? Ты обратишь меня?

Вопрос ее, прозвучавший без промедления, казалось, смутил бессмертного. Затем он скользяще отступил от нее, покачав головой.

— Ты никогда не смиришься с этим, не так ли? Что угодно, но не это?

— Да. Лучше смерть.

— Хорошо. Я дарую тебе смерть.

— И Оэку. Пусть он уйдет во сне, не трогай его.

— Да.

Хлоэ глубоко вздохнула. Теперь она верила, что у нее получится. Страх ушел, и она по-новому взглянула на вампира — больше не опасаясь его. Больше не нужно было бояться, никогда.

— Феникс, — неторопливо начала она. Красные глаза, выдавая волнение, немедленно метнулись к ее лицу. — Дева-феникс. Она возродилась после своей смерти, потому что душа ее запуталась, и не попала туда, куда ей следовало уйти. Но случилось это лишь однажды, в незапамятные времена, и затем она вновь ушла, завершив свой короткий земной путь, подобно остальным Стражницам. При первой жизни она была Хранителем, одним из последних, кто оберегал человечество от твоего материального воплощения. Затем род Хранителей прервался, канул в небытие. Боюсь, я одна из немногих, кто знает правду, но и мои знания — туманные обрывки. Доподлинно известно лишь то, что ген последней Хранительницы был сохранен после ее перерождения — вся кровь, что была в ее теле, была изъята, чтобы код ДНК не был потерян. Не знаю, преследовались ли с самого начала использовать ее для твоего уничтожения... Как бы то ни было, затем множество раз запускались слухи якобы очередном возрождении девы-Хранительницы — наживка каждый раз успешно заглатывалась.

— Я не мог ошибиться. Каждый раз я узнавал ее, но затем она вновь исчезала. Как я мог быть обманут?

— Единственное реальное воплощение, увы, рано закончило свою жизнь, и не обладало теми возможностями, что истинный Хранитель. Ты не узнал ее, потому что она, кровно соответствуя оригиналу, на деле таковым не являлась. Стражем или Хранителем нельзя родиться — им надо стать. Так что все, что было у нас — это генетический материал, и только.

Хлоэ замолчала. То, что она собиралась сказать далее, было немыслимо для оглашения. Она, недавно обвинявшая в предательстве Мирру, теперь нарушала гораздо большее. Но она чувствовала за собой такое право.

— Учение и целители... — она судорожно выдохнула, и увидела, как затрепетали крылья точеного носа вампира. — Они наконец создали истинное вместилище духа Хранительницы. Во всех обликах, во все века — они вновь воссоздавали ее! И теперь...

— Это была она... — шептал вампир.

— ... ее сущность спит во мне! Я стану следующим Хранителем, следующей наживкой, следующей жертвой!

— Невозможно...

— И затем ее гены вновь угаснут во мне, и я умру, в твоих когтях или иначе.

Но она больше не собиралась мириться с этим. Все, к чему она шла с самого своего рождения, вдруг стало неважным — словно с плеч спала тяжкая ноша, позволяя дышать полной грудью, чувствовать себя свободной. Все близилось к развязке.

— Но теперь незачем ждать. Ты даровал мне смерть, и ты не отступишься от своего слова, ведь так? Я это чувствую... Уходи. Я не в силах уничтожить тебя, и мне жаль, что еще одна попытка привела к новым жертвам, но так и закончилась ничем. Долг велит мне уничтожить этот город — это лучшая смерть. Для Стражницы нет лучше участи, чем пасть в бою.

— Постой! Ты должна знать... — крик его потонул в страшном грохоте. Распылитель был активирован.

Все вокруг потонуло в ослепительном свете. И еще долго посреди мертвых песков пустыни весело танцевали мелкие пылинки, что были когда-то Хлоэ, Стражницей Мертвых земель, первым Хранителем, что заговорила с Вампиром.

Часть 3. Жертва Камии

Любовь вечна, как само бытие.

Любовь нерушима, как вера в нее.

Любовь прекрасна, как мир.

Любовь заставляет страдать, как ничто иное.

...И она неведома тем, чьи сердца во все века желали власти, богатств и честолюбия.

По дороге, извилистой от многих следов, что никак не хотели проторить путь по одной колее, двигалась старая повозка — скрипящая ось, железные спицы и обручи разновеликих колес, деревянные борта и выцветший красный навес, потрепанный многими непогодами. Лошадь в упряжи и возница были под стать этой старой колымаге — тоже доживали свой век, тихонько поскрипывая навстречу горизонту.

Двое загорелых пареньков, свесив босые ноги, вязали мудреные узлы из кусков веревок. Одинаково вихрастые, быстроглазые, с одинаково ловкими пальцами — собственно, они были близнецами, и наряды их, яркие и потрепанные, тоже были неотличимы друг от друга. Девочка, сидящая на противоположном бортике, была чуть младше их, тонкая и скуластая. Она негромко играла на свирели, и, казалось, старая повозка на свой рассохшийся лад подпевала ей.

— Эй, Камия! — один из мальчишек, живо обернувшись, вдруг набросил на шею девочки веревочную петлю — обычно такие делали для лошадей.

— И стреножить ее не забудь! — крикнул второй, белозубо скалясь. — У, дикарка!

Старичок, мирно посасывающий почти потухшую трубочку, встрепенулся.

— Вы что делаете? Нашли забаву! Отстаньте от девчонки, братья! — голос его, для такого небольшого тела, был на удивление звучным.

— Не свались под колеса, старый дурень! — вполголоса пробормотал первый, все же отпуская веревку.

Девочка, ни на кого не глядя, молча высвободилась из петли. Нахохлившись, как маленькая птичка, она снова села с противоположного края, даже не посмотрев на братьев.

— Только бы не убежала. Дикарка... — совсем тихо проворчал старик, подбирая поводья. — Бед от этих мальчишек...

— А кто тебе ужин готовит, и тряпки твои полоскает, а, старик? — обиделся один из братьев.

— Да и лошадей кто кормит-поит-чистит, не сам же господин Амаджи? — вторил ему другой.

— Тьфу! Остроухие сорванцы!

Разумеется, двое братьев вовсе не были жестокосердны. Путь был скучен, а впереди маячила перспектива нескольких таких же однообразных дней. Из города Баэгро, покинутого ими две недели назад, повозка выезжала груженой провиантом на много дней, и оружием. Еда, чтобы не портилась в дороге, была на подбор ужасная — сухари, вяленое мясо да фляжки с водой. У Амаджи, которого они назвали господином, было припасено к тому же несколько бутылок дрянного вина. Оружие, в отличие от провизии, было на подбор дорогое и высшего качества — и кинжалы из многослойной стали для мальчишек, и крепко сплетенный многохвостый бич, страшное оружие в руках старика. Для их путешествия по диким землям это были необходимые предметы, потому как хоть и разрешен был путь по Майлексовой дороге, безопасность путешественников всегда ставилась под сомнение. Кто еще, кроме старого Амаджи, да его Волшебного и Чудодейственного цирка решился бы на такое? Нескоро забудется в людской памяти дурная слава Мертвых земель, нескоро еще города разрастутся, а испуганные люди, поколениями запертые в локациях, решаться выйти за крепостные врата.

Не менее дурная молва на нынешней людской памяти славила цирк Амаджи. Много всяких чудес и странностей готов был продемонстрировать сей бродячий цирк, чудес со всех концов света, ловкачей и кудесников — а более всего стекалась публика, чтобы воочию увидеть легендарных тварей, что только смутным кошмаром могли привидеться добропорядочным людям. Поговаривали, что сам Амаджи — злой демон, и сила его в укрощении нежити оттого дана ему, что сам он не человек и не зверь, и цирк его — гиблое место, не пожалеть бы на него сухих поленьев и яркого огня. Но только вполголоса, расходясь после представления, где некуда было ступить свободно ногой, болтали так меж собою добропорядочные горожане. А в новом городе, лишь заслышав весть о приезде труппы Амаджи, налетала новая толпа желающих поглазеть на Волшебный и Чудодейственный цирк.

Кто нисколько не боялся подобных домыслов — так это всякая ребятня, сироты и попрошайки, коих всегда предостаточно на улицах, и до которых никому никогда нет дела. Они знали, что цирк — место хоть и суровое, и страшное, но сытное, и если старик разглядит в претенденте что-то эдакое — добро пожаловать, лишь бы кнутом не огрел слишком настойчивых желающих.

Вот и двух братьев, ставивших силки на мелкую дичь в глухомани Радужных лесов, господин Амаджи подобрал в свою труппу, хотя зачем ему понадобилось бродить по лесам, где почти не ступала нога человека, знал лишь сам Амаджи. Искал ли он там новых зверей или тварей для своих представлений, или же его колдовской дар указал на двух мальчишек, кто знает?

Девочка появилась вчера, на заходе солнца.

На их пути встречались как самые древние, вроде Наафии, города, так и оставленные совсем недавно. Наафия, в прежнюю свою бытность огромный мегаполис, теперь царапала небо громадами наставленных друг на друга серых коробок с раззявленными провалами окон. Вся шелуха облицовки и стекол облетела, бетон выкрошился, но каркасы и опорные балки выдержали проверку временем. Лишь немногие здания заметно отклонялись от строго вертикального положения. Впрочем, с течением времени все чаще можно было услышать гул обрушения небоскребов — в безмолвии мертвого города он был оглушителен вблизи, и даже в отдалении земля дрожала, и столб пыли стройматериалов поднимался к атмосфере.

Бывшие пригороды продержались дольше — люди еще долго не решались оставить свои уютные маленькие дома, аккуратные лужайки со слабыми, генетически неприспособленными к жизни, красивыми цветами. Теперь наука стремится к рационализации, внешний вид — ненужная ширма.

В Акрополе все еще выращивают розы. Что-то есть магически абсурдное в том, что в городе, мертвом иначе, чем остальные, заботятся о цветах, что были когда-то символами наивности и помпезной беспечности. Город, переживший атаку бессмертного — и сдавшийся на его милость, переживший приговор Стражницы Хлоэ и собственную гибель — теперь вновь, из пыли и пепла восстал, заново отстроился и начал все с начала. Столица смирилась с вампирами, населившими Акрополь — взамен, как и прежде, город на морском побережье, поставлял продовольствие для нужд менее плодородных поселений.

Теперь жителям бывших закрытых локаций можно покидать свои города, хотя о полной свободе передвижения не может быть и речи. Две трети районов — в холодной части полушария, но для людей решение сбиться на узкой полосе экватора, где остывающее солнце еще достаточно благосклонно, может стать фатальным. Столица, подающая пример, холодна до смерти, и только подземная часть города, потребляющая чудовищную часть энергии для лабораторий и научных центров, достаточно обогрета.

Словно сама смерть не давала людям наконец согреться... Как не старались люди, жизнь не могла победить и отогреть вечный холод. Почему так получилось, почему вечная мерзлота проползала даже в южные города? Планета ли остыла, или человеческие сердца, или просто конец был неизбежен?

Она не знала ответов. Но хотела узнать.

Она имела много знаний, лежавших на дне ее души мертвым грузом, но не они должны были облегчить ее страдания — пока их недостаточность была лишь мукой, лучше которой было бы и полное незнание.

Амаджи было все равно, кто она и откуда — это она поняла сразу и успокоилась. Для нее он был гарантией свободы передвижений, она для него — потенциальной возможностью больших денег. Знай старик, что оборванка — последняя из рода Стражниц Севера, леди Камеи, он бы не был так равнодушен к ее появлению. Это бы обернулось даже для него большими бедами. Но старик слишком расслабился. Загубив тысячи юных жизней, не задумываешься о смысле бытия еще одной, подвернувшейся тебе по пути.

Даже братья-близнецы, цепким уличным чутьем угадывая в девочке чуждую природу, уделили ей больше внимания.

Но с того момента, как на пыльной дороге в повозку старика Амаджи, обладателя величайшего и великолепного постапокалиптического Цирка, коллекционера талантов и людских страданий, села девочка с древней, как мир, историей, ничего изменить уже было нельзя.

Более всего на свете она устала думать о рациональном поддержании существования. Устала думать о тысячелетних войнах и поражения, верить, что когда-нибудь все будет иначе. Не будет. Она почему-то была уверена в этом, или принимала на веру спокойное отчаяние, поселившееся в ее душе.

Среди всего этого цирк Амаджи — странный островок почти беспечного бытия, живущий по собственным законам, похожих на обычную жизнь не более, чем празднование Дня равноденствия — на комендантский час. Люди устали жить по законам военного времени: окопы опустели, ружья и копья ржавели, в котлах на крепостных стенах варили кашу — образно говоря. В действительности, технологии вооружений продолжали бурно развиваться, хотя об огнестрельном и холодном прадедах современных средств борьбы с нежитью мало кто вообще помнил. Цивилизация в очередной раз демонстрировала короткую память, готовясь при случае повторить прежние ошибки. Только выпадет ли для этого шанс?

Мы не стали продажны, не устали жертвовать собой и другими людьми, не усомнились в своем предназначении, не....Не это ли доказательство, что они больше не люди, что эксперимент удался, подарив миру новую расу? На каждый шаг Камии приходилось по новому "не". Не то, чтобы мысли эти были для нее новы, но радости они не добавляли и в сотый раз.

Я, пока была ребенком, больше всего на свете хотела иметь кошку, думала Камия. Теплое, ласковое, живое существо, чтобы она мурлыкала у меня на коленях, а когда-нибудь потом у меня появился бы выводок маленьких котят. Но разве в нашем рациональном мире есть место такой мечте? Сестра, что любила представлять, каков на вкус шоколад, но до смерти так и не видевшая ничего иного, чем необходимая доза глюкозы в кровь, как-то сказала, что несправедливо жить, не имея радости. Не грустно, не обидно — несправедливо! Тогда Камия отмахивалась от болтовни маленькой сестренки, как от неизбежных жалоб прочих детей на скуку, недостаток игрушек, недостаток свободы. Но самой ей величайшей несправедливостью в мире показалась смерть маленькой девочки, которая так и не выросла, чтобы поддерживать эти дурацкие порядки. Пусть все катится в бездну, решила она, я больше не могу терпеть.

Она странствовала вместе с Амаджи еще несколько недель, побывала в горстке однотипных поселений, не утруждая память их названиями и лицами встречных людей, пока они не вышли к устью реки Врас, на северной границе с пустыней. Здесь людских поселений не встречалось, насколько хватало горизонта — с тех пор, как в приграничной крепости расплодились кровожадные призраки, все дома в округе уничтожили. Те, кто жил в передвижных "палатках"из легкого металла, смогли быстро убраться отсюда, более основательные сооружения срыли бульдозеры, разровняв землю так, что и не предположить, что здесь стоял город.

Безлюдье устраивало Амаджи. Готовясь к будущим выступлениям, цирк репетировал номера, строил самые громоздкие декорации — и готовил новичков. Зверей ту не держали, но опасности подстерегали здесь совсем иного рода; не обходилось и без того, что самых неудачливых закапывали тут же, за временной оградой лагеря. Такова была цена самых потрясающих номеров цирка. На глазах Камии погибло двое — первый, парнишка лет пятнадцати, сорвался с невероятно высокого шпиля, на котором балансировал. Но он был из новичков, а вот второй — старый иллюзионист, много лет выступавший вместе с Амаджи, маскирующий свои магические способности фиглярской мишурой, и его смерть сильно раздосадовала главу цирка. Старик просто не выдержал ментального напряжения, требовавшегося на высвобождение чар, и рухнул замертво. Потом Камия узнала, что все артисты, наделенные истинным даром, рано или поздно выгорают, как свечки. Сколько лет Амаджи, неизменно старому и неутомимому, не знал никто. Мы все помрем, а он пожмет плечами и найдет новых марионеток , сказал Родо. Он был новым талантом, по сходности дара способным со временем заменить старого иллюзиониста, и Амаджи его до поры берег. Сама Камия, как маленькая птичка, день-деньской пела для циркачей, и было в ее голосе нечто, что делало его не равным зрелищным трюкам, но иным чудом.

Камия пела, и все живое, не в силах дышать, вместе с ней дрожало на каждой замирающей ноте, а бездушное, напротив, наливалось красками жизни и тянулось к ней. Глядя, как светлеют лица людей от волшебного пения, Амаджи предрекал, что нищие отдадут и последние медяки, чтобы только умереть с лицами праведников, а богачи — все свои сокровища, чтобы почувствовать себя живыми. Только змея заклинателя Барги все так же покачивала плоской чешуйчатой головой, потому что ее кровь была еще холоднее, чем у Амаджи.

Итак, самыми яркими среди жителей цирка были настоящие, одаренные артисты, помимо зрелищных трюков способные мысленно настраивать толпу на восторженный лад, делать зрителей более щедрыми. Старожилами, занимающимися не такой опасной и хитрой работой, были работники, обслуживающие декорации, обеспечивающие всех едой, уборщики, зазывали и многие другие. Сюда же попадали и новенькие мальчишки, которых сошли более бездарными, чем одаренными. Знакомые Камии братья-близнецы черновой работой не занимались, так как оказались неожиданно талантливы. Первый из них, Вальгиска, имел странную способность приманивать к себе живность, от мелких зверьков до прочих людей, отчего те чувствовали к нему странное расположение и желание исполнять его приказы. Наскоро выяснив это, прочие цирковые живо прекратили с ним возможные отношения, пусть Амаджи и запретил ему без нужды использовать свой дар. Единственным, на кого этот неудобный дар не распространялся, был его брат, Альтри, прирожденный целитель, способный мановением руки избавлять от всех недугов, и даже человека со смертельной раной возвращать в мир живых. Или насылать все эти недуги на здорового. На его характере это никак не сказывалось, и близнецы вскоре прослыли самыми большими каверзниками цирка. Самой безобидной среди этого набора умений, зачастую смертоносных, как метание огня и способность погружать человека в гипнотические кошмары, оказалась девушка Нейла, самый зрелищный демонстратор световых чудес. Никакие фейерверки и лазеры мира, игрушки древних, не могли сравниться с тем, что вытворяла послушная ей природа и вся энергия Вселенной. Семи красок спектра было мало охватить то, что видел человеческий глаз, и всех органов чувств не хватало, чтобы осмыслить происходящее.

Закат был настолько красив, что Камия спросила: "Неужели и он — твоих рук дело?".

"Нет, его создал тот, кто сильнее и мудрее меня. Мне не дано постичь красоту мира настолько, чтобы своими жалкими фокусами пытаться приукрасить его. Я могу остановить солнце и умереть от перенапряжения сил, но мне не создать второго светила, пусть я умру и тысячу раз".

"Здесь много сильных, которые могли бы, как ты, сделать мир прекраснее".

"Но мы размениваем наш дар на горсть звонких монет. Мы все растратились на толпу зевак, ничего не оставив себе. Это ужасно".

"Отчего так?".

"Не знаю. Никому не нужны чудеса. Ах, Камия, зачем ты здесь? Что тебя привело в этот карнавал пустоты?".

Девушки сидели на краю обрыва. С одной стороны — величественная картина заката над равниной, с другой — лагерь циркачей на холме, откуда и по вечеру доносились разноголосые выкрики.

"Это забавно. Не так ли? Уменьшенная копия нашего мира, весь набор паяцев и безумцев. Короли, шуты и блестки, герои и преступники. Где еще мне быть, как ни здесь?"

Нейла грустно посмотрела на нее.

"Ты ответила на какой-то другой вопрос, а значит, лукавишь. Это твое дело, я не стану выпытывать, ни кто ты и откуда, ни зачем. Видимо, это большая тайна".

Камия рассмеялась. "Ты даже не представляешь, насколько".

Для нее, воспитанной в соответствии с суровыми традициями стражниц, жизнь в лагере циркачей была необычайно интересной. Все люди, окружающие ее, были необыкновенны, и среди них те, кто пришел сюда, подобно ей, по доброй воле, а не из нужды. Такие особенно талантливы, и их странность, дар, сделали их безальтернативными изгоями общества. У нее также не было шанса на нормальную жизнь, какой она возможна для прочих стражниц: такой изначально безобидный дар, как необыкновенный голос, на деле оказался проклятием. Если воздействие на живых существ, при мудром обращении, можно было обратить в великие блага — к примеру, успокаивать волнения и панику в толпе при нападении нежити, координировать атаки воинов и прочее, то открытие факта, что пение Камии эту самую нежить неминуемо привлекает, повергло Совет стражниц и целителей в ужас. С самого детства, едва только девочка стала издавать первые мелодичные звуки, эффект привлечения был зафиксирован и подвергнут тщательному изучению. Сутки напролет ребенка, оторванного от родителей и запертого в подземных лабораториях, изучали, проверяли и подвергали экспериментам. Сильнее всего она тогда возненавидела стерильный запах, пропитавший все предметы в помещениях и разъедающий носоглотку, отсутствие солнца и ярких красок, приглушенное освещение коридоров и ровный гул больших вычислительных машин, скрытых за обшивкой стен. Настоящий же кошмар начался, когда некий ученый-целитель высказал предположение о природе ее звуковых колебаний как о специфических волнах, оказывающих воздействие на живую и неживую материю различными колебаниями — и с этих пор все занялись отделением и вычленением этих волн, и их составляющих компонентов. Камия не помнила всего, чему тогда ее подвергли в ходе исследований, так уж устроена человеческая память, что старается "затереть" самые жестокие страдания, а изначально она была все же человеком, чуть более отличным генетически от прочих. Только слезы и крики в маленьком комнатке, желание увидеть маму и уйти отсюда, тесная комната с неестественно белым освещением и простынями, ощущение, что ее разрезали на части и снова сшили, кусками, как лоскутное одеяло.

Камия непроизвольно схватилась за горло.

Наверное, надежда и поиск средства спасения для всего человечества гораздо важнее, чем загубленный ребенок. Но когда этот ребенок — ты, все вдруг перестает быть настолько простым и логичным. После стольких лет, будут ли искать бывшую узницу столичного Исследовательского Центра? Скорее всего, о ее существовании знают немногие, и они не пойдут на разглашение тайны. Они будут ждать, когда она выдаст себя.

Кажется, они дождались. Вслед за пятью годами молчания, она снова споет, но не для них. "Песня" почти дописана.

На пробу девушка издала несколько переливчатых звуков, изящно округлив рот. Затем последовали чистые, как хрусталь, отрывки мелодий, и Камия в наступившей после заката темноте стала похожа на сбросившую оперение большую белую птицу с запрокинутой головой.

"Здорово!" — громко сказал кто-то прямо ей в ухо.

Не удержавшись от испуганно-возмущенного восклицания, Камия открыла глаза. Около нее с самым невозмутимым видом стоял Летсис, еще один даровитый новичок. Правда, о его способностях никто из циркачей понятия не имел, так как он их прилюдно не демонстрировал, и данная тема уже стала предметом шуток и споров, в отсутствие денег проводимых на предметы одежды и пищу. Сам Летсис невозмутимо слонялся по лагерю, вертел в тонких пальцах дымокурительную палочку и снисходительно внимал спорщикам. В разное время он подтвердил, что может обходиться без дыхания, гипнотизировать сотню человек разом, управлять траекторией полета плотоядных стрекоз, устраивать землетрясения, испепелять взглядом и летать. Последним свойством обладала, как выяснилось, Родлем, могучего телосложения женщина с шикарным размахом сизо-стальных крыльев, одна из ценнейших и старейших талантов Амаджи.

"Чего ты вопишь?! Я из-за тебя чуть с обрыва не слетела!" — рассердилась Камия.

Летсис смерил ее рассеянно-нахальным взглядом и шутовски развел руками.

"Каюсь. Бываю громок сверх меры".

Он грациозно подобрал полы плаща, сработанного с претензией на элегантность, но ужасно истасканного и грязного, и присел рядом. Девушка в восторг от такого соседства не пришла, размышляя, как отделаться от Летсиса. Кошмарный тип.

"Голосом, значит, ворожишь?" — непосредственно поинтересовался он, придвигаясь ближе, в то время как Камия постаралась незаметно отодвинуться. И тут же, безо всякого перехода, добавил: "А хочешь, расскажу тебе, в чем мой дар проявляется? Все споры выиграешь!"

"Спасибо. Сия тайна для меня не новость. Ты можешь управлять хором синих рогатых жаб, не так ли? И превращать навоз в алмазы" — церемонно отказалась та, отмахиваясь от длинных грязно-белых прядей склонившегося к ней заговорщика.

"Я серьезно" — немного обиженно протянул Летсис, разжигая ароматную дымокурительную палочку.

"Конечно. Я тоже. А сейчас мне пора. Видишь ли, нужно...".

"У меня сходный дар. С твоим похожий"

Камия распахнула рот и так резко развернулась обратно, что едва не исполнила балетное фуэте.

"Ты ведь тут не просто развлекалась, а птичка? Это было опасно. Что ты пыталась сделать? У меня волосы на голове зашевелились, такое в воздухе напряжение повисло. Ты грозу наколдовать пыталась, подобно древним шаманам?"

"Тебе что за дело?" — со всей возможной грубостью возмутилась Камия.

"Никакого. Думаешь, я тебя допрашивать пришел? Вовсе нет. Я же говорю, мы с тобой похожи".

Летсис от души рассмеялся проступившему на лице девушки гневу.

"Я голосом убить могу. Хочу одного, хочу всех, кого вижу, и даже больше. "Голос моря", слышала о таком? Я могу управлять инфразвуком, избирательно и всеобъемлюще". И хотя звучало это так же вздорно, как и сотворение золота из полиэтилена, культового материала предков, и прочих приписываемых циркачами Летсису качеств, в этот раз он, похоже, сказал правду. Хотя бы потому, что невозможно врать постоянно, иначе ложь вывернется и станет истиной по закону двойного отрицания.

"Доказать можешь?" — все же спросила Камия.

Летсис вдохнул и выдохнул, выпуская бесцветное облачко ароматного дыма. Лениво отбросил использованную палочку, перевел ставший еще более бессмысленным взгляд на Камию.

"А что мне за это будет? Давай ты хотя бы догола разденешься?".

Девушка вторично распахнула рот и, не удержавшись, расхохоталась. Воистину, Летсис был самым странным обитателем цирка, если его интересовали подобные вещи. Прежде ей не приходилось сталкиваться с подобным, но теперь можно было предположить, что его странные действия, речи и взгляды казались ей таковыми, потому что носили отпечаток его желаний. Она интересовала его как объект противоположного пола. Подумать только. Он казался слегка смущенным, но в силу врожденной развязности продолжал смотреть на нее. И он, пожалуй, представлял собой симпатичного молодого человека, если размышлять в сходном направлении.

В век эмоционального инвалидства такого не ожидаешь. Пожалуй, смеяться было невежливо, подумала Камия. Но его речи таковыми также не являлись, так что извиняться не стоит.

"Хорошо. Это даже любопытно", — отсмеявшись, сказала она.

"Правда?! А я пошутил..."

Камия с укором посмотрела на Летсиса.

"Я вижу ты настаиваешь? Ой, только не надо меня бить! Давай ты меня просто поцелуешь, договорились? И мы в расчете".

Летсис немного отстранился и пристально посмотрел ей в глаза. Затем он открыл рот, но из горла его не выходило ни единого звука.

И все же, что-то происходило.

Голова ее взорвалась тысячью кусочков боли, и каждая клеточка мозга, казалось, возопила в едином хоре муки. Потом — словно схлынула волна, оставив только пустоту, и вновь накатила , чтобы вновь исчезнуть. Так "маятник" качнулся несколько раз, а потом все снова изменилось — Камии стало казаться, что все ее тело разрезают на полоски мяса, обстругивают ее, как деревяшку, а она никак не умрет, хотя смерть желаннее, чем очередное прикосновение лезвия. Она не могла дышать, оглохла, почти потеряла самую свою суть. Сквозь кровь, заливающую глаза, она с трудом различила бесформенные обрубки рук, пульсирующие органы, почти вываливающиеся из вскрытой грудной клетки — и кровь, повсюду кровь, гораздо больше, чем можно вместить воображением в человеческое тело. Мир стал багровым. И только боль, боль, боль...

Камия глубоко вздохнула, заклокотав забитым кровью горлом. Ощутив влагу на лице, она прикоснулась к ней рукой и увидела оставшийся на ней алый след. Глаза и уши слегка сочились кровью.

"Это самое слабое воздействие, которое я могу воплотить. Меньше четырех секунд я не умею", — извиняющимся тоном произнес Летсис, рукавом рубашки помогая ей оттереть щеки.

"Мне казалось, это была вечность".

"Это нормально. Человеку свойственно воспринимать время исключительно субъективно".

"Не умничай, пожалуйста, а?" — простонала Камия, запрокидывая голову, точно в надежде, что вытекшая кровь снова вернется туда, куда нужно.

"Как хочешь".

Осторожно подхватив ее, Летсис пересадил ее к себе на колени, прислонив голову на плечо. Все так же осторожно, почти вкрадчиво, прикоснулся к ее губам своими, заставляя раскрыться, податься ему навстречу.

"Это намного приятнее", — прошептала Камия ему на ухо, и почувствовала, что его губы растянулись в улыбке. В темноте она почти не различала его лица. Соленого привкуса во рту почти не осталось, он сменился чем-то другим, приятным. От Летсиса исходил неуловимый, притягательный запах, и девушке казалось, что он теперь пропитал и ее, оставшись в волосах, одежде, коже.

"Обычно я начисто оглушаю понравившуюся девушку, и уволакиваю с собой, как трофей", — так же тихо рассмеялся Летсис, обнимая ее. Это было даже приятнее, чем поцелуи, делиться друг с другом теплом, — совершенно незнакомое чувство, которого, как на чувствовала, ей ужасно стало не хватать, как только она его обрела.

"Ты же шутишь, правда?" — Камии вдруг стало страшно до дрожи, что все это Летсис проделал от скуки, в шутку, подгадав удобный момент. В конце концов, что она о нем знала?

"Глупая. Ты замерзла? Пойдем, я провожу тебя до твоей палатки. Давай завтра встретимся тут пораньше, до заката. Ты придешь?"

"Сам глупый" — счастливо выпалила Камия.

Она забрала у него курительную трубочку, и не соглашалась отдать до следующей встречи — отчасти потому, что хотела иметь хотя бы призрачный повод для встречи, отчасти потому, что ее аромат немного напоминал запах Летсиса, являясь его частью. "До встречи", шептали они друг другу, но ни один не отпускал руки. Камия чувствовала всю силу неловкого, вдруг вспыхнувшего чувства — и незнакомую боль в душе, и восторг, и трепет.

Оставшись одна, она пришла в ужас. Словно помешанная, металась она по маленькой палатке, едва не срывая ткань с опор, когда задевала стенки.

"Что я наделала?"

"Почему это произошло?!"

И чудовищное чувство вины. Разрастаясь, оно поглотило все прочие, заполнило ее до краев, как дождь пустую чашу.

Нужно уходить отсюда. Но куда? Нет. Ей некуда пойти. У нее есть причины оставаться именно здесь.

Тогда, просто избегать Летсиса. Это несложно, легкомысленный "фокусник" найдет себе другое развлечение. Эти мысли отдались в ее душе новой болью, но что ей делать, Камия не знала.

На следующий день, в кипящем жизнью лагере, она только и думала, как бы не столкнуться с Летсисом, и ей это без труда удавалось — о его приближении возвещала собравшаяся вокруг толпа спорщиков. Судя по выкрикам, он и не думал открывать прочим суть своего дара. Это снова заставило ее почувствовать себя страшно виноватой.

Когда же солнце начало менять цвет с золотого на оранжевый, он, точно по волшебству, вырос из ниоткуда прямо перед ней.

"Так я и знал! Новый день настал, и можно сделать вид, что ничего не было!" — возмутился Летсис, пресекая робкие попытки Камии скрыться.

"Ну и что? Мое право!" — с отменным вызовом бросила она, выдергивая руку.

Показной гнев на его лице сменился растерянностью. Оттого он стал намного казаться совсем юным, много моложе, чем казался с нахальной улыбочкой и длинным плащом. Сейчас он был в чистой, простого кроя одежде, без манерных жестов своего привычного образа.

"Ты всерьез? Что на тебя нашло?"

"Оставь меня в покое. Что тебе вообще от меня понадобилось?" — все так же быстро, грубо говорила Камия.

"Ну, как же?", — Летсис все еще непонимающе, незаслуженно улыбался, уже начиная понимать, но пытаясь обратить все в шутку. — "У каждого подлеца, мятежника и эгоиста должна быть женщина, которая, как в книгах, осветит его жизнь любовью и смыслом. Этакий идеал, ради которого он все эти годы болтался и увязал в грязи бытия".

"Ты ошибся", — не дослушав его слов, отрезала девушка.

Больше она ничего не сказала, торопясь уйти, чтобы не слушать и не видеть Летсиса, со всеми его глупостями, которым ей отчаянно хотелось верить.

То, что с ними случилось, было до безумия странно. Странно, как удалось им среди всеобщего эмоционального отчуждения притянуться друг к другу, отличить живое среди спящего — только затем, чтобы оттолкнуться вновь.

И долго еще Камия, невольно сталкиваясь среди циркачей с Летсисом, ловила его пристальный, больно вопрошающий взгляд.

Через полгода, когда все настолько привыкли к суровым землям на краю пустыни и хлипким палаткам как к постоянному дому, долгие сборы и приготовления были завершены. Кроме людей, занимающихся продовольственным снабжениям, никто за полгода никуда не выезжал из лагеря, и теперь все были переполнены предвкушением вперемежку с тревогой. Начиналась новая веха в жизни многих, кто оказался в новичках, и новый сезон для старожил. Пахло краской и свежей древесиной, слышалось ржание множества лошадей — единственных животных в цирке Амаджи, купленных для повозок. Ткачихи спешно дошивали новые костюмы — в отличие от цирков в исконном смысле, здесь носили простые и неброские вещи, не отвлекающие от основной части зрелища. Зато эта одежда была из хорошей ткани и ладно сидела на тех, кто в своей жизни зачастую не носил ничего лучше лохмотий.

Камия в длинном белом платье и в булавках после последней примерки, увидела неподалеку своих давних знакомых. Близнецы стояли в левом углу от нее углу шатра, в одинаковых иссиня-черных костюмах. Амаджи, устав выяснять, кто устроил очередную каверзу в лагере, придумал очень простой способ различать мальчишек, и теперь у них на щеках красовались витиеватые татуировки белой краской — номер один и номер два. Успехи они, по слухам, сделали весьма значительные, и это наверняка так и было, иначе вряд ли они остались бы в цирке, выбыв либо живыми, либо мертвыми. Заметив, что Камия смотрит на них, Альтри махнул ей рукой. И хотя расстояние было значительным, девушка почувствовала, как уходят прочь все ее тревоги, и внутри нее словно растет легкость, будто теплое облако: таков был дружелюбный жест целителя. Да, мальчики многому научились. Здесь не было учителей, да их и не могло быть при столь различных дарованиях, но был один для всех закон — борись и учись, иначе не выживешь.

Нейла сгорела, причем буквально — яркая вспышка, и ее не стало. Она попыталась зажечь новую звезду, хотя и знала, что это наверняка ее погубит. Камия понимала, что толкнуло ее на подобное — каждый из талантов, вне зависимости от характера, рано или поздно желал узнать, на что он способен по-настоящему, выложившись на полную мощность. И каждый однажды пересекал предел, за которым это желание оборачивалось против него. Она — пока — не хотела знать, что будет, когда она подымется к неведомым высотам музыки. Не рухнет ли она затем в бездну отвратительных фальшивых звуков, не дотянувшись до нужных нот, или еще, не станется ли она напрочь без своего волшебного инструмента?

По вечерам она все так же приходила на обрыв, хотя казалось, с уходом Нейлы краски заката потускнели. Пока не стало слишком холодно, она пела, без слов, просто следуя чувствам. Летсис к ней больше не подходил, хотя порой она чувствовала знакомый запах, словно он только что, за мгновение до нее, покинул это место, и, скорее всего, так оно и было. Тогда ее охватывала тоска, примешанная к давнему отчаянию, о том, что могло бы произойти между ними, но не случилось. Просто потому, что она родилась не такой, как обычные люди, и даже не как обычные Стражницы.

Сегодня она снова пришла сюда, в последний раз. Завтра цирк снимется с места и двинется в путь. До поздней ночи в лагере кипела жизнь, шли сборы, слышался шум и крики. Времени осталось совсем немного, резко пришло понимание: все это никогда не повторится, и вообще ничего уже дальше не будет. Все.

Со стороны пустыни ползла мгла непрогляднее ночи, но Камия ее не замечала, погруженная в свои мысли. Она была словно абсолютная тьма, не цвет и не тень, а пустота, анти-жизнь, свет со знаком минус. Будь она такой, как прочие Стражницы, она бы не усомнилась в ее зловещем происхождении, и узнала Чернильницу, и смогла принять меры. Но Камия в мыслях забыла даже имя свое, и кто она, и откуда. Столетие не было в мире ни единого крупного нападения нежити, и хотя Стражницы и Целители помнили об опасности, но и они позволили себе неосторожность в ослаблении бдительности. Что до простых жителей, они за несколько поколений благополучно изжили самые страшные воспоминания, заменив их легендами и сказками, где добро всегда побеждает зло.

Летсис тоже видел, как целенаправленно, прямо к его возлюбленной ползет нечто жуткое, вихрясь черными клочьями почти у ее ног. Если бы не болезненная привычка в течение дня незаметно следить за ней, подобно лучшему из маньяков, он бы не оказался сейчас рядом с ней.

"Камия, беги!"

И пока девушка оцепенело оборачивалась на его голос, он бросился к ней, оттаскивая от успевших окружить ее клочьев живой тьмы. Затрещал ворот платья, за который он дернул ее. И Камия вскрикнула, когда в последний момент два отростка все же обвили ее руки — там, где они коснулись ее, на месте плоти остались черные, как смола, следы, разом обуглившие ее запястья. Боль и в самом деле была такая, словно руки окунуло в горящий напалм, а Летсис все тащил ее за собой, прочь от Чернильницы. Скорее генетической, чем своей накопленной памятью, она вспомнила о ней.

"Стой!" — Камия попыталась затормозить, что с ее легким весом было непросто против рослого юноши. — "Надо остановить ее!"

"Ты самоубийца?!", — зло бросил ей Летсис, даже не оборачиваясь на свой буксируемый груз.

"Нам-все-равно-не-у-бе-жать!", — выдохнула Камия. Кажется, этот аргумент подействовал.

Уже остановившись, она сообразила, что у нее нет никакого оружия. Радом стоял Летсис, и за него ей было страшно, хотя правда была в том, что им действительно было некуда бежать. Чернильница, как черные дыры Вселенной, поглощали все на своем пути, со временем все разрастаясь. Вдобавок ко всему, они еще и обладали зачатками разума. Надеяться оставалось только на генетику, и Камию передернуло при мысли, насколько это больно.

"Летсис, отойди, пожалуйста. И если что... прости меня за все. Если вдруг сейчас все пойдет не по плану" — чтобы сказать это, понадобилось слишком много мгновений. Уже договаривая, она оттолкнула его — изо всех сил, какие только были.

Чернильница сомкнулась вокруг нее, и она перестала существовать. Когда больно, кажется, что градаций боли не существует, она сильна и ее не измерить. Но то, что сейчас происходило с ней, было невообразимо. Если бы это было возможно, она умерла бы от болевого шока тысячи раз за секунду. По сравнению с этим воздействие Летсиса было как тепло солнечного света рядом с жаром адского пламени.

Камия вдруг ощутила, что вновь существует. Мир вернулся, обрел краски. И в нем был Летсис. У него руки были черные, словно он надел перчатки.

"Интересный эффект", — прохрипел он.

У нее, кроме следов на запястьях, чернота больше нигде не оставила следов. Очевидно, он все-таки в последний момент протянул к ней руки, пытаясь удержать. Боль за него, и любовь, и отчаяние захватили ее. Теперь, когда окончательно и бесповоротно подтвердилось, что она — последняя Стражница, постобраз Феникса... все стало только хуже. Никто иной не был способен отражать атаки и уничтожать порождения Высшей нежити своим существованием. Совершенный код, бракованный человек. Она чувствовала, но теперь, узнав это со всей определенностью, Камия едва не заплакала. Словно для нее еще оставалась надежда, обратный путь. Но такового не было.

* * *

А между тем день, которого так ждал весь цирк, и предвкушали города, настал, и Амаджи с сухим шелестом потирал руки, алчно предвкушая звон золотых монет.

Загорелись фонтаны огней, и рев сотни музыкантов оглушил публику; толпа восторженно подалась вперед, под крики затаптываемых горожан.

Население нескольких крупнейших городов, а также десятка ближайших к месту размещения цирка локаций нещадно превратилось в колыхающееся многорукое, многоногое, а главное — многоголосое чудище, и запертая в клетках нежить испуганно вторила реву толпы. Огромный манеж был похож на сияющий летящий диск, наклоненный для лучшего обзора в сторону зрителей и зависший в десятке метров над землей. Над ним расположились хитрейшие конструкции гениальных инженеров Амаджи, позволяющие установить под открытым небом все возможные цирковые крепления. И, наконец, такой же сияющий столп трибуны, вспарывающий небо шпиль — для Камии. Небо гудело и потрескивало в ожидании бури, но пока далекие молнии казались оригинальным дополнением спецэффектов, а гром был едва слышен за криками восторга.

Девушка вздрагивала, с полузакрытыми глазами сидя в углу и ожидая своей минуты. Голова болела так сильно, что казалось — вот-вот расколется на части, боль застилала сознание, как полог. За ослепляющий болью ей не удавалось увидеть, понять, что делается на сцене, зато море человеческих эмоций, приближающееся к своему апогею, захлестывало так, будто она и правда тонула в воде.

После натянутой струной муки, она легла на глубинное дно. Все стихло. Для нее настал тот миг, который она не могла спутать.

Летсис широко улыбался, опьяненный царившим вокруг ликованием. В этот миг его любили тысячи людей, готовые растерзать в своем неистовстве обожания, но это не пугало, потому что и он был пьян от успеха. Наверное, каждый из артистов чувствовал то же самое — на их лицах плясали разноцветные блики света, превращая в диковинных существ.

Своим голосом он заставлял взмывать и падать мароку, средних размеров нежить с серебристой шерстью и кожистыми крыльями. Горящие в вечернем полумраке востры, похожие на струйки дыма, во множестве парили над манежем, образуя чудесные фигуры — а в конце бессильно опали, и уборщик резво убрал потухшие легкие комочки. Кроме того, Летсис незримо помогал обуздывать крупных чудовищ прочим артистам, источая голосом послушную боль. Но к чему сожалеть о подобном? В диких краях наловят новых монстров, да и людях, к слову, невелика потеря цирка — всегда хватит безвестных оборванцев на просторах Мертвых Земель. Летсис был счастлив.

О Камии он вспомнил лишь заслышав ее голос. С небес лилась Песня. Небеса обрушили бурю.

И весь полигон Ратаска, и столица за каменными стенами, и десятки тысяч зрителей и жителей без разбору, вместе с огнями и музыкой цирка Амаджи, и триумфаторами-артистами, скрылись в шквале урагана.

Летсис очнулся, когда на горизонте уже занимался новый день. Узкая полоска розового не оживляла, а только оттеняла голый серый пейзаж. В воздухе плавала пыль, все вокруг, насколько хватало взгляда, словно подернулось хлопьями бумажного пепла. Вчерашняя буря, как оказалось, стерла с лица земли далеко не всё — и каменные стены, и самые крепкие строения устояли. Все остальное стало бесформенным, словно прошло через дробилку, но покружив, осело, щедро разбросавшись по округе. Неподвижно лежали тела, изрядно потрепанные, но еще узнаваемые — только узнавать их, похоже, на многие мили вокруг было некому. Что исчезло бесследно — так это диск-манеж, форма которого явно хорошо подошла для длительного полета. Яркий полог гигантского шатра, теперь равномерно грязный и будто изжеванный, как и цилиндрические обломки трибуны, валялись неподалеку.

Летсис вскочил, шокированный открывшимся ему зрелищем, и с восклицанием ужаса оглядел все вокруг, отмечая все новые детали катастрофы. Людская ли беспечность послужила всему виной, или же исход был одинаков, попрячься все жители по хлипким домам?

Он бездумно побрел по полигону, уподобившемуся полю битвы: поверженные стихией, лежали "бойцы", и среди них он видел знакомых. Под оголенными стальными спицами, оставшимися от конструкции, державшей шатер, он увидел Амаджи. Хитрый старик, до последнего цеплявшийся за жизнь, лежал под опорами. Врытые глубоко в землю, они устояли — но ему это не повезло. Амаджи лежал с глубокой рассекающей раной на лбу, оставленной стальным прутом, с открытыми глазами, запорошенными песком. Летсис попятился, до того неприглядно выглядел мертвый старик. Раздался тихий стон, и юноша бросился к едва пошевелившемуся человеку. Им оказался один из близнецов, Альтри. Придавленный вывернутым из крепостной стены камнем, с раздробленной ногой, он потерял много крови и едва дышал. Летсису не пришлось убеждать его лежать смирно. Стараясь, чтобы голос его звучал как можно тише и аккуратно целясь в камень, он открыл рот. Брызнувшие осколки камня все равно зацепили раненого, но Летсис остался доволен своей работой, и наконец смог освободить Альтри.

"Повезло же тебе с таким даром", — вместо благодарности прохрипел тот, кашляя и отплевывая забившуюся в рот пыль.

Летсис, до сих пор изумлявшийся собственной неуязвимости, внутренне ахнул. Выходит, собственный дар сыграл с ним любопытную штуку, даже в бессознательном состоянии позволив противостоять ударам стихии благодаря разрушительной силе звуковых волн. Сам Альтри оживал на глазах, мобилизуя все возможности целительских способностей: крепко сцепив зубы, вправил переломанные кости ноги, выкидывая осколки, и как можно правильнее расположил внутри изувеченные мышцы и мягкие ткани. Края раны сами по себе сомкнулись, на глазах затягиваясь свежей кожей. Еще через несколько минут Альтри вздохнул и принялся массировать ступню и колено. От Летсиса он отвернулся, но тот заметил, как по щекам его побежали слезы, прочерчивая дорожки на грязной коже.

Вряд ли кто-то еще выжил, не имея подобных навыков, с горечью подумал Летсис. Безошибочно угадав, что причиной слез близнеца является не боль, а подобная же мысль о брате, юноша устыдился. Он пришел в себя на несколько часов ранее, но мысли его вовсе не касались других людей. Снова, как и во время выступления, он позабыл о Камии — да так, словно она вовсе не существовала, а не случайно ускользнула от раздумий. Теперь он почувствовал не стыд, но подлинный, леденящий душу ужас.

"Стой! Даже не думай искать ее!" — вслед бросившемуся бежать Летсису крикнул Альри. Тот обернулся, едва понимая смысл его речи. От юноши веяло настоящим безумием, и Альтри осторожно, тихо договорил: "Разве ты не видишь, что трибуна лежит здесь? На нее пришелся эпицентр урагана, но есть ли смысл искать тело, если и оно в таком случае должно быть неподалеку, хоть и много легче?". Летсис взвыл, с корнем вырывая клочья волос. Зачем, зачем они все очутились в этом проклятом цирке?! Он бросился к Амаджи, и стал неистово пинать тело старика, поднимая клубы пыли. Альтри ждал, надеясь, что приступ ярости пройдет — так оно и оказалось. Вскоре вместе с бессилием пришло опустошение, а отчаяние Летсиса стало тихим.

"Пойдем отсюда. К вечеру нам нужно уйти так можно дальше" — уверенно сказал Альтри.

Нежить, понял Летсис. Скоро это место наводнят фантомы, привлеченные мощным энергетическим выбросом от множества смертей. И тогда им здесь точно не понравится.

"Как же хочется пить!" — едва ворочая языком, прохрипел он несколько часов спустя.

Солнце здорово нагрело серую пустыню, по которой им приходилось брести. В воздухе пока ненавязчиво, но с каждым часом все ощутимее, разливалась вонь от протухающих трупов. По крайней мере, есть им пока точно не захочется, философски заметил Альтри. Летсис, потерянно озирающийся по сторонам, ничего не ответил. Близнецу все сильнее хотелось бросить такого попутчика и уйти в одиночку, он здорово тормозил продвижение, продолжая выглядывать свою зазнобу. Про себя Альтри уже десять раз послал в ад проклятую ведьму, уверенный, что она сыграла свою роль в катастрофе, приманив беду своим пением. Почему и как, объяснить он не мог, но последняя увиденная им картина бури — застывшая высоко на трибуне фигура в белом, воздевающая руки к небесам, словно взывая к чему-то в бушующем вихре — не давала ему покоя. Впрочем, говорить об этом влюбленному было бы крайне неблагоразумно.

К вечеру они стерли босые ноги в кровь: не помогли даже кое-как намотанные на ступни полосы ткани, зато одежда, и без того потрепанная, превратилась в настоящие лохмотья. В таком виде двоих юношей вряд ли пустили бы в город — но пока ничего похожего на людское селение не было и в помине. Пройти им, прилагая титанические усилия, удалось довольно много — к полной темноте они почти миновали накрытую бурей область. Под первой же попавшейся рощей, не вывернутой с корнем ветром, они устроили ночлег. Ни теплых одеял для холодающих сумерек, ни пригодных для розжига костра орудий, ни пищи у путников не было. Они безмерно обрадовались найденному ручью — его мутноватая вода позволила утолить ставшую просто мучительной жажду, и жизнь из невыносимой стала вполне терпимой. Альтри был моложе, и по характеру много беспечнее -ему удалось быстро заснуть, а такой же усталый Летсис не мог сомкнуть глаз. Дрожа то ли от холода, то ли от собственных мыслей, он бессмысленно пялился в темноту. Корявые тени деревьев образовывали причудливые, страшные образы. И тогда ему начинало казаться, что за стволами прячутся фигуры, почти видел обрывок белого платья (или клочок тумана?), и колыхающийся, как сгусток тьмы край плаща. Он приподнялся, желая увидеть яснее, и тени превратились в мужчину и женщину. Воспаленное воображение рисовало Летсису их сладострастные движения, обвивающие плечи мужчины под черным плащом тонкие руки девушки, и запрокинутая голова с венцом спутанных волос. Ее профиль, очерченный на фоне темного леса, и его скользящие по лебединой шее бледные губы, упоенно впивающиеся в нее поцелуями, каленым железом отпечатались на сетчатке глаз, и даже зажмурившись, Летсис продолжал их видеть. Невозможно, твердил он себе, невозможно! Это все видения, проклятые фантомы добрались до него — но боль была настоящей.

А под утро Камия пришла к нему, белая-белая, без единой капельки крови, положила прохладную ладонь на покрытый испариной лоб и ласково поладила по волосам.

"Теперь все закончилось, спи крепко, милый. Все будет хорошо, так, как и должно быть. Тебя ждет новый мир, иди в него смело и не тревожься о прошлом. Ты скоро обо все забудешь, как о дурном сне. Спи..."

Ему чудилось, позади нее горят два рубиновых огонька — но потом и они, и фигура в белом растаяли, как дым.

Летсис открыл глаза: над мертвой землею вставало солнце. Под золотистыми лучами загорелась изумрудным огнем зелень трав и деревьев, и журчанию ручья вторил многоголосый птичий гомон.

"Просыпайся", — сказал Летсис Альтри. — "В мертвый мир пришла весна!".

Final word

Наверное, кое-что из этих пояснений явно следовало написать в качестве вступления, но поскольку кое-что из сказанного будет спойлером, оставим все пояснения на потом.

Итак, это важно. Действие повести разворачивается, при всей фантастичности, в максимально приближенной к существующей реальности. В первой части, "Легенде", речь идет о периоде, приблизительно соответствующем альтернативным 70-80 гг. ХХ века. Упоминаемые крупные противостояния, в результате которых Вампир был пленен, а его сородичи истреблены — Темные века, или Средневековье.

Но далее, действие перекидывается на века и поколения вперед. Разрыв между первой и второй частью — огромный, так что собственная история стала для стражей легендой. Между второй и третьей частями временной промежуток чуть меньше.

Это объясняет резкие перемены, произошедшие с миром, в котором живут герои. Хлоэ, дальний потомок первой Хранительницы, путешествует по Мертвым Землям в самый неблагополучный период — таковыми они стали после своеобразного апокалипсиса, который случился после обретения Вампиром свободы. Материки вымерли, земля стала непригодной для жизни, под напором расплодившейся нежити выжившие сбились в крошечные населенные пункты-локации. Фактически, речь идет не о нормальной жизни, а о существовании по законам военного времени, и властная структура Хранителей, их влияние чрезвычайно сильны. Перелом наступает, когда Хлоэ решает заговорить со своим главным, исконным врагом, и проявляет понимание. Разумеется, как воин она сражается до последнего, и вместе со своей гибелью забирает часть сил Вампира, что и приводит нас к третьей части. Камия живет в самом непонятном мире, напоминающем послевоенную разруху. Где-то еще шумят отголоски битв, где-то начинают потихоньку восстанавливаться города. Но главным настроением будет, пожалуй, всеобщая растерянность — диктат Хранителей, необходимый для выживания, окончен, они вновь уходят за кулисы мира людей. В такой разрухе и появляется Цирк Амаджи, основанный на низменных стремлениях людей к зрелищам, какими бы кровавыми и неправильными они не были.

Сама структура сюжета, как нетрудно заметить, закольцована. Каждый раз речь идет о двух существах противоположного пола, на фоне различных времен, второплановых персонажей и событий. Это пары — Вампир и Хранительница, с которой все началось; Целитель и Хранительница, которая сделала шаг к концу войны; и Влюбленный и Хранительница, которая поставила точку в вечной войне. Образ высшего Вампира, повелевающего всей нежитью, за исключением нескольких строк в первой части намеренно оставлен схематичным. Представьте себе классический образ, и это будет верно. Но по сути внешность не играет никакого значения.

Пары Камия-Летсис, каюсь, вообще не должно было существовать. Изначально, и это было бы логичнее, все шло к тому, чтобы Камия просто принесла себя в жертву, чтобы Вампир, получив желаемое, навсегда оставил мир людей в покое. Как она на это пошла, учитывая довод о том, что ДНК Хранителей никогда не должно было попасть к врагу? Здесь кроется моя главная недосказанность...

То, что должна была услышать Хлоэ — Мертвые Земли есть ничто иное, как мир мертвых. Извечное противостояние давным-давно свело в могилу как расу Хранителей, так и их главного врага. Но даже после гибели они не смогли остановиться, обреченные на бесконечную борьбу. И сколько не пытайся выжить, возродиться, в Мертвые Земли жизнь не вернется. Да, люди строят дома, и продолжают род — просто потому, что не осознали случившегося, и не примирились с этим. Но Камия, осознав всю тщетность такого существующего порядка, просто ставит точку в истории. Двух вечных врагов ждет покой и вечность.

И все же, у истории должен быть шанс на хороший конец, поэтому в итоге получилось, что на смерть Камию толкает не отчаяние, а желание подарить лучшую участь любимому и всем людям в целом, и в мертвый мир все-таки приходит весна. Хранители ошибались в одном — они так привыкли воевать, что просто не смогли остановиться. Получив желаемое, Вампир не собирается уничтожать существующий мир. Как древнее существо, он более всех устал от битв и катастроф, пусть само его существование и не дает Мертвым Землям исцелиться. Поэтому то, что он может и готов сделать — это вместе со своей вечной спутницей удалиться навсегда из этого мира. Смерть это или нечто иное, для подобных бессмертным существ? Это остается неизвестным. Двух вечных врагов ждет покой и вечность.