Практика на Лысой горе

— Мы встретили Кормильцева с четвёртого курса, — ровным голосом перебила Таня. — А потом он превратился... в это.

Чугайстрин внимательно посмотрел на неё, правда, в зелёных глазах скользила некая растерянность. Что ж, его тоже можно было понять.

— Вот так просто взял и превратился?

— А кто мне скажет, что тут вообще происходит? — неожиданно раздался за нашими спинами голос Вий-Совяцкого.

* * *

В ректорском кабинете я очутилась впервые. Просторно, неуютно и холодно. Почему-то здесь приходило осознание, что я не просто маленькая, а до ужаса маленькая. Получали все: Чугайстрин, Дидько, Таня и я. Правда, с меня особого спроса не было, всё же в основном огонь приходился на них. Хорошо хоть заняла место подальше от Вий-Совяцкого. Можно было притвориться предметом меблировки. Из Тани и Чугайстрин вытрясли всю историю уже по второму кругу. Ректор, откинувшись на стуле и сложив руки на животе, слушал их с полуприкрытыми глазами. При этом уж лучше бы смотрел прямо, а то возникало ощущение, что он видит всех сквозь веки.

— Хорошего мало, — тем временем произнёс Андрей Григорьевич.

— Мягко сказано, — размеренно произнёс Вий-Совяцкий. — Хоть состояние Красавицкого и нормализовалось, но радости нет. Шаленый не выпустит его из лазарета ещё неделю, пока всё нормализуется. Но отравленные галушки — это уже ни в какие ворота не лезет!

Я невольно вздрогнула хоть к Савве Геннадиевичу (не Савелию, а именно Савве) относилась очень хорошо, о его методах старшекурсники слагали байки. И ни одна из них приятной и милой сердцу не была.

— А что это был за яд? — тихо спросил Чугайстрин.

Вий-Совяцкий чуть поморщился:

— Цвет отруты[7]. Её раньше выращивали только в саду нашего университета. Гордость злыдневского факультета. Правда, потом случился инцидент — отравилось несколько ребят, и опыты с отрутой убрали из программы.

Повисла тишина. Вот так информация! Значит, кто-то прознал про отруту, сумел раздобыть и подкинул? Или просто кто-то из своих? От последней мысли стало немного не по себе.

Таня вдруг тяжело вздохнула:

— Павел Константинович, я понятия не имею, что случилось. Этот суп сразу взяла я, но потом есть перехотелось. А Виталик — проглот. — Она неосознанным жестом откинула упавшие на лицо волосы, пропустив их через пальцы.

От меня не ускользнула, как Чугайстрин задержал на ней взгляд. Ну, этот не мог же! От внезапно появившейся не очень приличной мысли меня начал душить смех. Ситуация была крайне неподобающей, и ржать совершенно не следовало, поэтому приходилось до боли кусать губы и смотреть в пол.

— Дина Валерьевна, — льдом по коже прошёлся вкрадчивый голос Вий-Совяцкого.

Я вздрогнула и, сжавшись, уставилась на ректора. Никогда не слышала, чтобы он так говорил. Встретилась с внимательными глазами ректора и почувствовала, что покрываюсь холодным потом.

— А что это вам так весело? — почти ласково спросил он. — Может, я чего не знаю? Так вы не стесняйтесь, расскажите нам, мы все... посмеёмся.

На лице Тани проскользнуло удивление, Чугайстрин бросил на меня быстрый взгляд, одного Дидько, кажется, совсем не волновал тон Вия. Усилием воли прогнала смех и закашлялась.

— Простите, Павел Константинович.

Он хотел ещё что-то сказать, но тут вдруг подал голос Дидько:

— А что с этим, перекинувшимся?

Вий вмиг посуровел. Потарабанил пальцами по столу, так что чуть не подпрыгнули ручки в тёмном длинном стакане. Мне показалось, что одна из них, с массивным набалдашником в виде черепа, самостоятельно повернулась в мою сторону. Мои пальцы впились в ладонь. Спокойно, это только воображение.

— Плохи дела. Андрей Григорьевич его хоть и хорошо заморочил...

Краем глаза я заметила, что Чугайстрин словно окаменел. Лицо — непроницаемая маска; спина — неестественно прямая, руки на коленях, но кажется, что сейчас вцепиться в подлокотники.

— Только толку никакого, — продолжил Вий-Совяцкий. — Прежней сущности не вернуть, а в таком виде он долго не протянет. Точнее, — он глянул на часы, — умер три с половиной минуты назад.

[7] — (укр.) — отрава

Глава 4. Цвет отруты

— Свободны, Андрей Григорьевич, — бесцветно произнёс Вий-Совяцкий, и я поспешил покинуть кабинет. Дидько проводил меня тоскливым взглядом. Ха! Ещё бы. Полчаса назад я точно так же смотрел на девчонок, которых выгнали первыми.

Едва оказавшись в тёмном коридоре, шумно выдохнул. Ну, и продержал нас, однако! Самочувствие было премерзким: слабость, голод; спасибо, что коленки не дрожат. А то совсем бы ударил в грязь лицом перед студентками. Хотя, судя по их лицам, не так всё плохо.

Я медленно побрёл к выходу. Чертовски неприятная ситуация. Вениамин Кормильцев, четвёртый курс. Я с ним ещё не пересекался, но смерть... Невольно вздрогнул и, выйдя во двор, остановился. Ректор, конечно, больше ничего не скажет, но такой случай — это же скандал!

Прийти в себя толком не получалось — просто не мог поверить в произошедшее. Задрал голову и посмотрел на небо: черное, спокойное, мерцающее мириадами звёзд. И воздух будто мягче стал. Не рановато ли, конец января всего лишь?

— Эй, чего ты тут? — раздался звонкий голос Сашки.

Обернувшись, увидел, как она приближается, с трудом таща большую сумку. Заметив мой хмурый вид, остановилась, внимательно всмотрелась в лицо. Под жёлтым светом фонарей снежинки на чёрных волосах поблёскивали хрустальными камушками.

— Случилось тут, — я потёр бровь, — нехорошее очень... Сумка тяжёлая? Давай помогу.

Она не стала спорить, отдала сумку, хихикнула, когда чуть не выпустил её из рук.

— Бабушка соленья передала, попируем сейчас. Заодно и расскажешь мне всё.

В комнате было тепло и уютно. Пристроившись возле стола, я поочерёдно пробовал то огурцы, то квашеный арбуз, то каким-то причудливым образом замаринованные грибы с луком и ягодами. Сашкина родня определённо знала толк в угощениях, поэтому отказываться было невозможно. Всё это сдабривалось свежим хлебом и колбасой 'Президентской'.

Услышав мой рассказ, Саша округлила глаза и долго не могла поверить в случившееся.

— Так, получается, ты его нейтрализатором? — ошарашено протянула она, уставившись в стол.

— Не знаю, — вздохнул я, мрачно уставившись на огурец. — Вий-Совяцкий зачитал нам отчёт лекаря, причина не в нейтрализаторе. Кто-то наложил сложную сеть заклятия, да ещё с подвязкой на хозяина.

Сашка замотала головой:

— В университете такого не учат, — замотала она головой. — Даже на четвёртом курсе.

Я криво усмехнулся, аппетит резко пропал:

— Может, вы их тому и не учите, но вот сами детки порой откапывают такое, что страшно посмотреть. Как любовное зак...

Резко прикусил язык, сообразив, что проболтался. Саша смотрела на меня очень нехорошим взглядом. В тёмных глазах заплясали чёртики, губы сжались.

— Ну-ка, повтор-р-ри.

Я сделал вид, что не понимаю, о чём она. Но на всякий случай осторожно отодвинулся, ибо кто знает эту злыдню.

— Что? — невинно уточнил.

— Повтор-р-ри, что сказал, душа моя, — произнесла Саша с такой ядовитой нежностью, что я как-то непроизвольно оказался возле двери.

— Да ничего такого... Я почти ничего не знаю об этом деле.

— Скотина! — заорала она, вскакивая со стула и кидаясь ко мне. Сжатые кулаки окутал чёрный туман, в воздухе засверкали искры.

Не тратя времени, я выскочил в коридор. Пролетев, чуть не сбил с ног коменданта.

— Детоньки, чего это вы? — обалдело пробормотал он.

— Убью! — стал ответом Сашкин вопль.

Как видите, ещё тот вопрос, что страшнее: нейтрализовать незнакомого монстра или не попасться под руку разъярённой злыдне!

...Когда я вернулся, соседка по комнате демонстративно отвернулась. Ну и ладно. Поплёлся в душ, под тёплой водой расслабление пришло мгновенно. Успею помириться. Вообще, какой идиот сделал так, что в одной комнате селят мужчину и женщину? Никто вразумительного ответа пока что так и не дал. Пытался спросить у Дидько, но тот лишь поулыбался аки Джоконда с холста и пошёл дальше.

Закрутив краны, я принялся вытираться. Университетские душевые сделаны на совесть: и тепло, и удобно. Интерьер строгий, несколько аскетичный. Стены облицованы хорошим кафелем, в каждой кабинке — две полочки и вешалка. Почти гостиница.

Бодрые шаги заставили обернуться. Рядом возник Ярослав Дожденко, куратор второго курса характерников. Рыжий, здоровый парень, на полголовы выше меня. В его присутствии я почему-то ощущал себя жутко нескладным, списывая это на возраст и уверенность характерника. Ярослав не задавака, но, кажется, его ничем не удивишь и не испугаешь. Не удивлюсь, если в него повлюблялась половина женского населения университета (как студенток, так и преподавательниц). Как говорится — большая харизма. А размер харизмы — дело важное.

— Чего такой кислый? — поинтересовался он, быстро стягивая с себя одежду. — Твои, что ли, опять что-то сожгли?

— Они и сожгли, — буркнул я, — только утром. Вечером, надеюсь, ничего не учудят.

— Неплохо бы. — Он хлопнул меня по плечу. — Мои в прошлом году ещё хуже были. О... — Ярослав чуть прищурился, уставившись на мою щеку. — Это кто тебя так?

Ругнувшись, что не подумал залечить красные полосы от пощёчины Сашки, только вздохнул:

— Александра Евгеньевна.

— Оу, — в светло-карих глазах мелькнули смешинки, — пани злыдня не в настроении?

Я передёрнул плечами. Тут бы любая была б не в восторге. Но и отступать не хотелось. Не оценить Васькину шалость по заслугам просто не позволяли моя сильнейшая тяга к приключениям и такая же тяга к красивым женщинам.

Ярослав тем временем закинул полотенце на плечо и подошёл к кабинке.

— Ты, главное, сразу мириться не иди, а то будет тебе полная пазуха проблем. Подожди, пока остынет — тогда и приступай к действиям.

Я чуть не раскрыл рот, но вовремя взял себя в руки и подозрительно посмотрел на Дожденко.

— А ты откуда, кхм, знаешь такое?

Ярослав только покачал головой и нырнул в кабинку. Спустя секунду послышался шум воды. Интересно, к чему это всё было? Или у меня кроме полос на щеке там ещё и написано что-то неприличное?

В раздумьях я вернулся в комнату. Саша уже спала. Пришлось осторожно прокрасться к своей кровати. Устроившись и провертевшись с полчаса, понял, что бесполезно. Сон где-то заблудился и не торопился меня посещать. Плюнул, осторожно зажег светляка, по комнате тут же разлилось мягкое зеленоватое сияние. Подумал и накинул на Сашку полог тьмы, а то кто знает эту тигрицу? Вставать рано обоим, но... сейчас же точно не засну.

Я взял с полки брошюру про Лысогорье. Может, чтиво будет успокаивающим — так получится отключиться до утра? Точно так же, как Красавицкий на моей паре. Потом, правда, он очень об этом пожалел.

Ещё раз осмотрел тоненькую книжицу и только пожал плечами. Что ж, посмотрим.

'Лысогорье — это не обычная портальная сеть в привычном мольфарском понимании. Для её изучения нужен не один век...'

Я поморщился. Сухо как, словно доклад. Сейчас, вероятно, пойдёт речь, что Лысых гор много, все они — точки силы и выбрасывают определённый энергетический фон, бла-бла-бла... Я пролистал несколько страниц, раскрыл на развороте и едва сдержал восклицание. Иллюстрация. Изумительно правдоподобно изображает Сашу. Точнее, девушку, очень на неё похожую. Чёрные волосы уложены короной вокруг головы, чуть вздёрнутая бровь, пухлые губки в едва заметной улыбке — ни дать, ни взять — полтавская богиня. Только глаза — чернющие и огромные, будто в них опрокинули всю ночную тьму. И есть там что-то недоброе, истинно злыдневское. На ней чёрное платье с красной вышивкой по рукавам, плечи открыты. Левую руку обвивает какая-то лиана, только мерцает, словно огонёк через рубиновое стекло. А сама-то! Ух, как смотрит! Будто живая.

Я невольно прикоснулся пальцами к щеке нарисованной девушки. Ничего особенного — прохлада лощёной бумаги. За спиной черноглазой красавицы простиралась долина и узкая лента реки. Я быстро глянул на спящую Сашу. Так, проснётся, надо бы помириться и выведать её родословную.

Через время я и впрямь отключился. Дрёма накатила быстро и бесповоротно. Сквозь сон слышались какие-то странные звуки: шелест ветра, скрип старой телеги, чуть глуховатый довольный смех. Стоп. Смех?

Я открыл глаза и молча уставился на раскинувшееся над головой небо. Ночь, сияющие с небес звёзды. Такие яркие, что хочется зажмуриться. Сияющая лента Чумацкого Шляха[7] — протяни руку и сможешь коснуться. Воздух прозрачный, чистый, делаешь вдох — чувствуешь, как пьянит.

До меня дошло, что я лежу на влажной траве. Поднялся на ноги и огляделся: вроде и знакомо всё, и в то же время никогда тут не был. Кривая тропинка справа убегала вниз с горы. Я пожал плечами и медленно пошёл по ней, кожей впитывая блаженную атмосферу вокруг. Где-то только на краю сознания забрезжила мысль, что сейчас вообще-то зима и никаких гор в Полтаве нет. Да и на мне кроме брюк, в которых лёг спать, тоже ничего нет.

Тропинка привела к огромному озеру. Чёрную воду пересекала лунная дорожка — чистое серебро. Присел и коснулся водной глади. По телу тут же пробежала дрожь, будто коснулся чего-то живого. Сердце застучало, как бешеное. Неизвестно откуда подул ветерок, принося струнные переливы цимбал.

Вода неумолимо тянула к себе, даже немного дразнила. Мол, что, мольфар, боишься? А забыл, как по воде ходил? Нет? Ну, так иди сюда.

Я медленно выпрямился, шагнул вперёд, внутри вдруг всё сжало, как у маленького, что страшится оплошать перед взрослым. Прохладные воды коснулись босых ног. В звон цимбал вплелся смех — женский, звучный, весёлый.

Я обернулся и вдруг встретился с чёрными горящими глазаами. Волосы водопадом спадали по её плечам, прикрывая грудь, и спускались аж до талии. И мига не прошло — сразу узнал — красавица из книжки. Красные губы приоткрылись, левая бровь лукаво изогнулась. А сама глаз не отводит, смотрит прямо, будто вызов бросает. Точно так же, как до этого чёрная вода.

— Что, мольфар, заблудился? — шепнула она низким тягучим голосом. — Тропку отыскал, а сойти не можешь?

От аромата, исходившего от её тела, голова пошла кругом. Я попытался отогнать неприличные мысли, но мягкие руки обвили мою шею.

— Так, может, я помогу отыскать путь-дорожку? — шепнула она, почти касаясь моих губ.

Жар окутал всё тело, я притянул её к себе, внимательно заглянул в глаза. Красавица не смутилась, даже не подумала отвести взгляд, только приникла сильнее.

Все мысли мигом выветрились из головы. Не осталось ничего, кроме раскалённой черноты напротив и гибкого горячего тела.

— Может, — выдохнул я и прижался к её губам.

Вода заплескалась, захохотала, взлетела вдруг алмазной сетью. Цимбалы резко вскрикнули, нежный звон струн стал резким и настырным, и...

— Чугайстрин, па-а-а-адъём! — проорал кто-то почти на ухо.

От неожиданности я подкочил и едва не ударился лбом об угол тумбочки. Ошалело завертел головой и понял, что на столе разрывается от усердия будильник, я рядом стоит довольная Сашка. При этом на лице написано столько самодовольства, что я даже несколько занервничал — гадюку в кровать подложила? Что с них, злыдней, взять?