Роман "Домик для бабы Ани"

— Баб Ань, а давайте вместе к ней съездим? Не сейчас, чуть позже. Есть у неё телефон, чтобы позвонить?

Баб Аня на минутку задумалась.

— Съездить-то можно, да дорого билет на поезд. Я была у неё года три-четыре назад, тогда у меня пенсия еще меньше была, отвезла ей накопленные деньги на лечение. Говорила, может хватит денег-то на хороших врачей, на хорошую больницу. В общем, оставила ей все свои деньги, где-то она лечилась, где-то что-то делала, но что она может одна? Стакан воды и то подать некому. А пенсия у неё тоже небольшая, хотя какие-то льготы за сына есть... Пишем письма друг другу. У неё и телефон есть, да у меня не было. А теперь, стало быть, я ей могу позвонить со своего?

— Ну конечно. Давайте сейчас и позвоним. Несите номер её телефона.

Пока баб Аня искала номер в своих бумагах, Рыжий подошел к одной из рябин, сорвал несколько ягод и попробовал их.

Баб Аня вышла, неся старую школьную тетрадку и свой сотовый. Нашли номер телефона, Рыжий еще раз проверил, как запомнила баб Аня порядок работы с телефоном, кое-что показал ещё и баб Аня набрала номер.

Трубку никто не брал. Звонили еще несколько раз — длинные гудки свидетельствовали о том, что хозяйки не было дома.

— Наверное, на улице, на лавочке с соседками сидит, а может, у кого из знакомых, — сказала баб Аня. — Позвоним попозже.

Следующие три дня прошли в заботах и хлопотах. У Александра, видимо, с кем-то не получалось договориться насчет строительных материалов и он без конца звонил куда-то, иногда ругался. Трижды он ездил в райцентр, брал документы баб Ани на дом и участок и каждый раз, приехав, нервно ходил по огороду и ругался: "Дурдом! Это ж надо — какой идиотизм!". На участливый вопрос баб Ани, чем вызван гнев Сашеньки (иногда она его стала так называть), Рыжий только махал рукой. Но причину своего гнева не называл, походив, успокаивался и принимался дальше за какие-то расчёты на ноутбуке.

Меж тем весть, что у баб Ани объявился молодой и, по всей видимости, богатый родственник, облетела всю деревню. А так как на маленькой, бедной на разные события станции каждая незначительная новость являлась предметом широкого обсуждения местного масштаба, то слухи, как это и бывает со слухами, обрастая из уст в уста всё новыми подробностями, вызвали живейший интерес к персоне Рыжего.

Престарелые и пожилые люди, знавшие баб Аню не одно десятилетие, удивленно кивали головами: "Ну наконец-то и у нее есть хоть кто-то! А то всю жизнь одна-одинёшенька". Злые голоса возражали: "А кто виноват, что одна? Сама и виновата! Могла сто раз выйти замуж и нарожать детей — ан нет — однолюбка, видите ли!".

Но всех стало разбирать любопытство: что за родственник, что за стройка?

И самые нетерпеливые и любопытные начали под разными предлогами приходить к баб Ане, а те, кто был из нового поколения и не был близко с ней знаком, ходили мимо дома якобы прогуляться до сторожки или в лес за ягодами и с любопытством оглядывали приготовления к "проекту". Но так как Рыжего днем не было, а баб Аня большей частью торговала на вокзале и дом никто не охранял, то к концу недели Александр заметил, что горы щебня и песка начали убывать, хотя из предусмотрительности на случай дождей он накрыл их брезентом и обложил камнями.

В субботу, с утра сходив в магазин и прикатив полную сумку продуктов, Рыжий приготовил обед и занялся уборкой дома. В голове как кадры из какого-нибудь фильма прокручивались события прошедших дней. И мысленно шаг за шагом вырисовывалось будущее баб Аниного дома. Еще предстояло много сделать, но уже были представления о райцентре, об органах местной власти, о людях, проживавших на станции и о многом другом, с чем обычно связано строительство или ремонт жилья.

Необыкновенная же красота окружающей местности с густыми лесами, ягодными полянами, всевозможными речушками и водоёмами, богатыми рыбой, высокое голубое августовское небо — все это поначалу отошло на второй план. Александр не замечал этой сибирской красоты. Он жил предстоящими заботами и проблемами, связанными со стройкой и его не интересовали красоты Сибири, также как и отношения между людьми на станции. Он не замечал, что вокруг него и баб Ани идут разговоры, не замечал, с каким любопытством смотрят на него женщины в местном "Сельпо" — так назывался магазин. Он — молодой и красивый, высокого роста и хорошо сложенный, с яркими желто-рыжими волосами и с конопушками, которые, однако, ему очень шли — стал предметом интереса населения станции, особенно женской её части.

Через две с лишним недели заканчивались летние каникулы и местная учащаяся молодежь — школьники и студенты, приезжавшие на лето кто домой, кто к родне, болтались вечерами без дела, собираясь в небольшие компании. Заводила местной тусовки — Юрка Бондарь — пытался организовывать дискотеки в старом клубе. Ребята приходили, но дальше слушания музыки на крыльце и мелких разборок дело не шло, танцевать молодёжь не хотела. Девчата капризничали: "В клубе слишком темно, в клубе грязно, в клубе воняет!" Если Юрка говорил: "Ну идите, уберите там и вообще — наведите порядок", Натка Самойлова — самая бойкая, отвечала: "Ты, Бондарь, а ты сам-то чё не убираешь? Че ты от нас хочешь? У нас — маникю-ю-ю-ю-ры, нам нельзя ручки пачкать! У нас макия-я-я-я-я-я-жи — нам нельзя дышать несвежим воздухом!"

Так и пререкались, а дело стояло. Юрка попытался один раз личным примером воодушевить народ на субботник — принялся выносить мусор из клуба: стеклянные и пластиковые бутылки, обрывки газет и старых плакатов, какие-то тряпки, железки, попались и порванные презервативы, но от всего этого ему и самому стало тошно и, вынеся один раз ведро с этим мусором, он прекратил "субботник". Клубу требовался капитальный ремонт, а денег у администрации не было.

С приездом Рыжего "тусовка" оживилась. Девчонки, увидев Александра издалека, потеряли покой: новый человек в этой глуши не искал контакта с ними. Красота 20-летней Натки, встретившейся ему в сельпо, по всей видимости не произвела на него никакого впечатления. Это задело Натку, привыкшую к усиленному вниманию со стороны мужского пола. Она рассказала своей лучшей подруге Маринке о том, что узнала в сельпо о Рыжем и девушки решили первыми завязать с ним знакомство. Баб Аню они почти не знали, только понаслышке от родителей, поэтому под видом прогулки до сторожки решили вечером в субботу пройти мимо её дома и, если удастся, познакомиться с её родственником.

Вытряхнув половики и выпив кружку баб Аниного кваса, который она накануне процедила в трёхлитровые банки и поставила в холодильник, Рыжий позвонил ей на сотовый и узнав, что она уже по дороге домой, вынес гитару и, сев на новую, уже им сделанную из дерева скамейку перед окнами фасада, в ожидании баб Ани стал настраивать гитару, наигрывая аккорды и простенькие мелодии. В послеполуденной августовской тишине деревни звук гитарных струн разносился далеко по улице. Сидя на скамейке посреди накрытых брезентом и пленкой строительных материалов и разного хлама — около дома, где не было никаких заграждений, Александр насвистывал мелодию за мелодией, и люди, проживающие по соседству, те, которые были в этот момент дома — стали прислушиваться, поначалу не совсем понимая, откуда идет звук. Через пять минут прибежали ребятишки — правнуки бабушки Смирновой, что жила наискосок, на другой стороне Луговой. Старшей — Даше — было 8 лет, а младшим — близнецам Лизе и Саше — по 5. Они, примчавшись со скоростью ветра и увидев незнакомого дяденьку, остановились у края баб Аниного участка, не решаясь подойти ближе. Рыжий им улыбнулся и спросил:

— Вы кто?

— А мы — Смирновы, — ответила Даша. — Я — Даша, а это — Лиза и Саша, — добавила она. И тут же спросила:

— А Вы знаете песню "Стою на полустаночке"?

— Угу. Споёшь? Идите сюда.

Даша застеснялась и стала вопросительно смотреть на младших.

— Спой, спой, — важно ответил Саша. У него весь рот был перепачкан ягодами. Видно, дети ели во дворе ягоды, пока не услышали звон гитары. У Даши и Лизы ладошки тоже были красные. Дети подошли. Рыжий сделал несколько аккордов, во время которых Даша внимательно слушала и, как только Рыжий подал знак, кивнув головой, неожиданно сильным голосом звонко запела: "Стою на полустаночке в цветастом полушалочке"...

От волнения или от присутствия незнакомого она немного забегала вперёд музыки, так что Рыжему приходилось перескакивать аккорды. Вначале он никак не мог подстроиться под неровный ритм певуньи, но когда со слов "где ж вы мои весенние года" начал тихонько подпевать Даше, тормозя мелодию и отбивая ритм ногой, Даша, лукаво улыбаясь, закончила куплет вместе с ним.

Остановившись на мгновение, она, уже переходя на "ты", спросила:

— А песню про гармонь знаешь?

— Это какую гармонь?

Даша, не дожидаясь музыки, быстро и весело, почти что в стиле рэп, затараторила:

"Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.

Только слышно на улице где-то

Одинокая бродит гармонь".

Энергия девочки била через край, во время пения она не могла устоять на месте, она поворачивалась то к Рыжему, то к младшим, то чесала ногу, согнув её в колене, то тёрла глаз и изначально медленная и протяжная мелодия песни звучала словно частушки.

— А я думаю, куда дети пропали! — вытирая руки фартуком, с костыльком, прихрамывая, дорогу переходила бабушка Смирнова, как её величали в деревне. — Только были перед окнами — и уже нет их! Здрасти. — Поздоровалась она с Рыжим.

— Бабушка, бабушка! — Лиза и Саша подбежали к ней. — А мы с новым дяденькой познакомились! Он на гитаре играет, а Дашка поёт!

Рыжий, поставив гитару на землю и придерживая гриф одной рукой, смотрел на них и улыбался.

— У Вашей девочки хороший голос, — сказал он.

— А ты, стало быть, внук Анны Семёновны. Уже вся станция знает, что нашелся у ней внук.

Она хотела было продолжить разговор, как это бывает между соседями, но тут показалась баб Аня, катя свою клетчатую, дребезжащую на ухабах сумку, и Рыжий бросился к ней.

Помогши баб Ане снять "говнотопики", он принёс ей тапочки, а заодно и по прянику детям.

— Вот ты и дожила до времени, когда тебе тапочки носят, — с шутливой завистью сказала бабушка Смирнова.

— Ну ладно, дети, пойдёмте, — и она заковыляла прочь со своим костыльком, а дети, на ходу жуя пряники, исчезли за воротами дома Смирновых так же быстро как и появились.

— Банька-то будет завтра? — крикнула ей вслед баб Аня.

— Будет, будет! Приходите.

— Подружка моя, — сказала баб Аня, когда Смирнова ушла. — А это её правнуки от старшего сына. Трое детей родила и все пацаны. Старший сын её Иван живет недалеко от вокзала и его дети с внуками тоже там же недалеко. Детишек иногда привозят ей, чтоб присмотрела. А муж её лет десять назад по пьянке умер.

— А что, у неё банька есть? — спросил Рыжий.

— Ага. Еще её муж строил. Настоящая русская. Топит по субботам сама для своих, или сноха с сыном приезжают топить. Ну а по воскресеньям соседи ходят по очереди. Я тоже. Где-то даже у меня берёзовые веники в сараюшке есть, найти для тебя надо. Я давно ими не пользуюсь, а ты возьми завтра.

— Да я лучше свежий веник сделаю, на один раз. А что, плату берёт бабушка Смирнова за баньку-то? Всё-таки и вода нужна, и дрова, и работы столько...

— Да берет кто что даст, кто что принесёт. Я иной раз и денег немножко суну, а когда денег нет, то или салом, или квасом, или выпечкой угощу.

— А вода у неё откуда? Из колодца или колонки?

— А нет. Водонапорную башню видел? Её ещё при прежнем начальнике станции построили. Потом, когда водопровод тянули по станции к домам начальства, ну и до дома Липатовых дотянули, муж Петровны хорошо кому надо заплатил. Ну, а потом уж и сын Смирновой — Иван, до дома матери провел трубу.

— Хорошо, — задумчиво сказал рыжий. — Ну, баб Ань, пойдемте поедим.

Баб Аня не была сильно голодна. По дороге от вокзала она, не утерпев, съела помидор. Но увидев стол, собранный Рыжим, и вишнёвую наливку на нем, радостно заспешила мыть руки.

— Сегодня у нас картофельный суп и пельмени, — сообщил Рыжий, усаживаясь на своё место у плиты.

— Ёшкин-копалкин! Да когда ты всё успеваешь? Пельмени ж долго лепить! Да ты б меня подождал и мы бы вдвоём назавтра наделали пельменей.

— Я немного сделал, на один раз, на сегодня. Потом как-нибудь много налепим и заморозим. Когда будет много времени.

Он налил из маленькой кастрюльки суп баб Ане и себе и после этого забросил пельмени в кипящую воду в кастрюлю побольше.

— Я не пойму, где это ты всему научился? Ведь в детдоме поди не учили вас готовить?

— Заставляли картошку чистить, по кухне мы еще дежурили.

У баб Ани давно уже вертелся в голове вопрос насчет детдома, да она стеснялась спрашивать, понимая, какая может быть для детей это психологическая травма. И хотя Рыжий уже не был "дитём", а был взрослым и самостоятельным человеком, она, по своим понятиям, считала неудобным вызывать его на разговор о детдоме. Но Рыжий, налив в рюмочки наливку и чокнувшись с баб Аней, продолжил сам:

— Попал в детдом я когда мне было три года. Родителей не помню и не знаю о них ничего. Когда мне было восемь лет, один раз приехал какой-то мужчина. Он был уже старый. Ну, может он и не был старым, это мне, ребёнку, казалось тогда, что он очень старый... Тогда-то он и сказал мне, что я должен Вас найти. Про родителей ничего не сказал, хотя я его спрашивал. Сказал, жизнь не сложилась. Сказал: "Прости малыш", дал мне немного денег и больше я его не видел.

— Скажи, — прервала его баб Аня. — Он был тоже рыжим?

— Не помню, не знаю. Может, и был, только я на это не обратил внимание, а может, уже седой был...

И Александр продолжил:

"Мне повезло. Я вырос в детдоме, которым руководил Иван Николаевич Сахно. Я с детства хорошо рисовал и он заметил это. Не буду долго рассказывать, может, потом когда-нибудь, но это он сделал из меня человека. Честно скажу, я тоже был хулиганистый пацан до школы, а он — Иван Николаевич — был, знаете, жёстким, но не жестоким. Mы, пацаны, его побаивались и уважали. Многим он помог получить профессии, а кому, как мне, и высшее образование. Он мне говорил: "Саша, у каждого своя дорога в жизни, каждому даны какие-то способности, но просто об этом никто не думает. У кого-то эти способности проявляются рано, у кого-то поздно, у кого-то они выражены ярко — это таланты, у других завуалированы. Не будь дураком, говорил он мне, ты хорошо рисуешь, ты хорошо соображаешь — на кой тебе чёрт криминал и идиотская жизнь постоянно под страхом. Не связывайся с подонками, учись распознавать плохое от хорошего, учись защищать не только себя, но и тех, кто слабее тебя".

Я, баб Ань, начал заниматься спортом, много читал, стал первым в трудных предметах — математике, физике, русском. Даже посылали на городские олимпиады. Мне начал нравиться сам процесс учения. А смогу ли я сам выполнить полностью домашние задания без подсказки, смогу ли подготовить интересный доклад или реферат так, чтобы одноклассники, слушая меня, не зевали. Меня перестали интересовать шалости других. У меня просто не было на это времени. Я осознал, что я в этой жизни — один. У меня никого нет. Ни родителей, ни родственников, ни даже настоящих друзей. А те ребята, которых я считал вроде друзей, однажды избили меня — я неделю лежал в больнице. Избили из-за девчонки, которая мне и даром была не нужна, к которой не было никаких чувств, кроме брезгливости. Потаскушка она была, но почему-то глаз положила на меня и я её обозвал, ну, послал подальше. Истеричка устроила такую сцену, обставила все так ловко (а бабы на это изобретательны), что я её якобы хотел изнасиловать. Так мне потом досталось от её поклонников, которые, кстати, знали, что девчонки меня не интересуют. В общем, мои так называемые дружки чуть не покалечили меня".