Марсианин. Книга первая

— Хорохоришься, а струхнул.

— Струхнул. Что им надо-то?

Они снова выпили, и еще. Потом сидели и бессвязно вспоминали из детства. Твердо решили, что должны держаться вместе, что Володя обязательно переберется к нему, что плевать им на марсиан. Нет ведь такой нации или расы.

При расставании долго обнимались. Наконец Володя вырвался и, натыкаясь в коридоре на встречных, поплелся домой.

...

А с Эдиком вышло вот как. Им с Женькой тогда по шесть лет было. Эдик — на год младше. Росли вместе, как братья. А потом Эдик заболел и умер. Некоторое время спустя сидели они с Жеником в комнате и вспоминали, какой Эдик был забавный и веселый. А тут еще его смешной рисунок попался, там Женик был нарисован — волосы из головы торчат, язык высунут, руки — грабли, ноги — грабли. Тот самый, который сейчас на двери висит.

— А меня,— сказал тогда Володя, — он не нарисовал, говорит: "Не красивый". — И даже голос его похоже скопировал, потому что, как Эдик говорил, в ушах еще звучало. И вдруг слева, где никого не было, его кто-то толкает. Обернулся — Эдик. Улыбается и рисунок протягивает: "Красивый, красивый, на — смотри!" Володя обомлел, руки поднять не может, а Эдик губы надул: "Не хочешь? А просил!" И рисунок на пол бросил. Тут Женик заплакал. Эдик на него посмотрел и говорит: "Чего ты ревешь? Думаешь, я умер? Дурачки, я в туннелю спрятался." И засмеялся, как всегда звонко и как всегда спиной бултых на диван, и ноги задрал.

Выскочили они из комнаты. К тете Вере, Женькиной матери, побежали. Когда вернулись, в комнате, конечно, некого не было. Ясно — почудилось. Только, как могло почудиться, если вдвоем видели? И диван смят, и рисунок посреди комнаты лежит. На нем Володя — четыре грабли, два кружка, на каких-то ступеньках сидит, а рядом ярко-красные цветы в человеческий рост. Рисунок тетя Вера подобрала, но он куда-то потом затерялся.

Глава шестая

Володя кое-как добрался до квартиры и, не раздеваясь, повалился на кровать. И тот час словно утонул в раскаленном, липком болоте. Но вскоре не в силах больше терпеть, проклиная пьянство, поплелся в ванную. Стало немного легче. Он кое-как разделся и вновь ввалился в вязкое забытье.

Нечто подобное испытывал много лет назад, когда лежал в реанимационной палате военной клиники под Тверью (на марсианах специализировались военные). И тогда мозг тоже пронзали ослепительные желтые вспышки, сопровождающиеся пронзительной болью. С ним долго возились и отогнали-таки боль, правда, недалеко: ее затаенное дыхание достигало его. Два пласта жизни сошлись, соединились в раскаленном сознании. Ему снились воспоминания, он вновь ощущал, как горячий туман пропитал глаза, как приглушились звуки, словно их завернули в вату. Вокруг что-то происходило, и он видел это, но обессиленный мозг не понимал уже сути. Но связано это было с Земными делами и, кажется, с Антоном...

На Земле продержался он десять лет. Первые два с половиной прошли тяжело, но сносно, а потом что-то сломалось. Резко, сразу: тяжелый обморок, военный госпиталь, палата реанимации. Более суток метался в кровати, опутанный проводами и трубками. Помнит, как от высокого прямоугольника окна наплыл на него, сгустившись, широкий избела-серый, словно вымоченный в тени, силуэт, прокатился гулкий, как искаженный третьим эхом, голос.

Потом, придя в себя, увидел и его обладателя. Массивного мужчину в халате с закатанными по локоть рукавами. Мощные запястья, шея борца. Ну и доктор!

-Да, молодой человек, вы нас вчера чуть было не озадачили, — сказал он очень серьезным тоном и добавил, — сегодня еще поболейте, а завтра начнем поправляться.

Володя не поверил — так было худо. Но к вечеру полегчало, и он спокойно заснул. Проснулся посреди ночи, но не от боли, а от безысходной и непреодолимой тоски. Невыносимо в четырнадцать лет не иметь прибежища во Вселенной.

Утром был обход и командовал на нем вчерашний врач — Александр Прохорович.

— Не мужское это дело, — сказал он, строго взглянув на володин распухший нос.— А тем более в военном госпитале. — Потом повернулся к сестре: "Подберите ему корсет и с завтрашнего дня можно вставать. Пусть гуляет по садику". И снова к нему.

-Скакать сам не станешь, а с наклонами осторожней. И ничего тяжелей ложки. Понятно? Позвоночник беречь! — Он посмотрел на Володю и будто что-то вспомнил,— Поставьте-ка здесь еще кровать. Что он, как генерал, один в палате? Подселим платника. Есть там один кандидат на обследование.

Кандидат появился на другой день: рослый улыбающийся крепыш володиных лет с упрямым веселым взглядом. Был он по-спортивному ловок и по-спортивному же острижен. Не очень-то такого с больным спутаешь! С интересом осмотрел комнату, поставил на стул спортивную сумку, протянул руку.

— Антон,— проговорил старательным баском, при этом улыбнулся: ну приятно ему было знакомиться и все тут! Володя буркнул в ответ свое имя. Лучше бы оставаться одному. Не ладилось у него с земными. Ни в интернате, ни в художке. Какой он им товарищ! Те быстрые, веселые, а он еле ноги таскает. Да можно ведь и не общаться. Пускай себе живет. А пацан, между тем, устраивался основательно. Вещи свои разложил не просто аккуратно, а что называется "по струнке".

Поставил на полку книги: увесистый том и несколько брошюрок, выровнял. Перезаправил кровать (виданное ли дело: не понравилось, как одеяло лежит!) Открыл окно, сдвинул стол ближе к свету, кровать перевернул так, чтобы видеть вход, смахнул из межрамья дохлых мух, влез на подоконник поправить соскочившую прищепку на шторах: не вживался в обстановку, подстраивал ее под себя. Повернувшись к Володе, спросил: "Оружие любишь?" не дождавшись ответа, задрал свитер. За поясом у него торчал пистолет с рубчатой рукоятью. Володя растерялся, и потому забыл о том, что собирался отмалчиваться.

-Настоящий?

-Да ну! Воздушка! — ответил Антон пренебрежительно, как о чужом. Завтра постреляем. Хочешь?

На другое утро Володя проснулся с настроением жить. Такого с ним давно не было. День готовил какие-то события, что-то должно было произойти. Пусть мелочь, но свое. И этот парень...

В удаленном уголке парка, против глухой складской стены они вставили в развилку дерева консервную банку, повесили газету. Антон преподал ему "курс молодого бойца", показав, как "это делается". Стрелял он ладно. Воображал, конечно, однако и было с чего. У Володи тоже получалось. Боезапас расстреляли за два дня, за это время и сдружились. Все свободное время от кормежек и володиных процедур, проводили у озера. Не спеша плавали. Странновато было то, что Антоном врачи не интересовались.

Однажды Володя спросил у него: "А ты чем болеешь?"

-Воспалением хитрости. Я же тебе говорил, что печень что-то того.— Он осторожно погладил левый бок.

-Печень с другой стороны!

-Да? А они, дураки, здесь лечат. А я, думаю, почему лекарства не действуют? Как ты думаешь, сказать, или обидятся?

В общем, отшутился. И Володя отстал: не хочет человек говорить и не надо. Мало ли какие болезни бывают...

Когда кончились пульки, Антон придумал другое развлечение. Началось с рассказа: " Знаешь, как спецназ тренируют? Их от пуль учат увертываться.

-Ври. От пули увернешься, как же!

-Ну, когда выстрелят, уже не увернешься, надо в тот момент, когда стрелок уже решился на выстрел, а спуск еще не нажал. Называется инерционная зона. У нас инструктор по стрельбе — капитан Конев. Они с командиром взвода лейтенантом Глебушковым, когда дежурят ночью, друг друга холостыми обстреливают метров с трех: если газами задело, значит готов. Вот и мы так: нарежем ластик, ты постреляешь, а я потренируюсь уходить... Они нашли металлическую трубку чуть большую по диаметру, чем канал ствола пистолета, заточили его и нарезали из листа резины около полусотни пулек.

Антон был ловким и пружинистым и очень часто успевал увернуться. Володю стрельба увлекала. В какой-то момент пистолет показался ему боевым оружием и стрелял он, как на поражение. И тогда... Он сразу понял — что-то не так, потому что хлопнуло особенно отчетливо, потому что Антон схватился за щеку, потому что предохраняющие его глаза очки полетели в траву. По щеке размазалась кровь. Володя смотрел, ничего не понимая. Пистолет оказался заряженным по-настоящему. Но откуда взялась пулька?..

Кто-то рывком отодвинул его в сторону. Это был главврач. Забрал пистолет и сунул его в карман брюк. Затем подошел к Антону.

-Покажи, что там. — Тот убрал руку, щека была в крови.

-Пап, это я его попросил. Мы резиной стреляли...

-Пошли, я тебя посмотрю. Резина... Эта пулька височную кость пробивает.— Они ушли. Володя постоял немного и побрел прочь. Вернуться в палату было выше его сил. Он почувствовал себя чужим и не нужным. Вышел за ограду в лес. Нашел полянку, неуклюже, в три приема, лег на спину и стал смотреть в высокое земное небо, гладкое, ясное, словно марсианское "стекло", только много ярче. Оказывается, он скучал по Марсу. И понял, что вернется, что Земля — это временно. На душе стало легче, и он задремал. Проснулся от того, что по лицу щекочась лапками, пробежал муравей. Он открыл глаза. Над ним с соломинкой в руках наклонился Антон.

-Одурел? Там уже розыск объявлять собираются. Пошли.— Сел, с трудом приходя в себя после сна. Увидел на щеке друга пластырь.

-Сильно?

-Ерунда.

-Ерунда... А если бы убил? — И вспомним слова главврача, сказал, — в висок, например?

-Опозорил бы на веки. Убит из пневматического пистолета... Офицеру с таким прошлы м карьеры не сделать.

-Но откуда пулька? Я ж не дурак, отлично помню, что резиной заряжал.

Антон обнял его за плечи: ему нравилось чувствовать себя сильным и великодушным. Они шли обнявшись по лесной дорожке к госпиталю. И не хотелось даже думать, что могло быть иначе, что Антон мог бы лежать где-нибудь в холодной мертвецкой, а м главврач сидел бы рядом с ним, обхватив своими могучими и бессильными руками голову, проклиная свою затею впутать сына в это дело — в излечение марсианского пацана, который и сам не жилец и... А что бы делал он сам?..

Слава Богу, что все обошлось, слава Богу. Он повторил это несколько раз, для верности вспоминая отца Кирилла: так надежней должны были его слова достигнуть ушей Того, благодаря Кому все кончилось благополучно.

-Да не убивайся ты — мужчину шрамы украшают, — подбодрил его Антон. Хочешь и тебе синяк поставлю для солидности?

-Молчи уж, подсадной.

Антон засмеялся: "Тогда правильней не подсадной, а подложный".

Все это лето Володя жил на даче у Климовых, недалеко от Селигера... А осенью переехал в Госпиталь космических войск, где ему выделили отдельную палату с антигравитатором под кроватью. Тогда они только появились и были несовершенны. Три года прожил в госпитале. Закончил две школы — среднюю и художественную, а когда поступил в художественное училище, ему выделили отдельную комнату и уже более мощный антигравитатор, который устойчиво держал установленную гравитацию и не отключался. У него неплохо шла живопись, но особенно он увлекся скульптурой. Правда, это свое увлечение скрывал, считая его дилетантским. Его марсианские пейзажи пользовались спросом. Его пригласили оформлять учебные пособия по астрономии, он иллюстрировал популярные издания о Марсе и даже писал для них статьи. Каждое лето в течение всех восьми лет Климовы забирали его к себе. С Антоном они очень сдружились. Все вместе ездили к морю, но больше всего времени проводили на даче. Но когда Антон окончил военный институт и уехал по месту службы, а потом и женился, они почти перестали видеться. И тогда Володя понял, что пора возвращаться на Марс. <

Глава седьмая

Корабль завис над планетой, встав на круговую орбиту. Пассажиры, одуревшие после трехмесячного безделья, зашевелились, ожили. Их было немного. Планетолет был рассчитан на двадцать человек. Но прилетело на нем восемь. Однако двадцатник был стандартным бортом, меньшее число людей брал на борт лишь патрульный катер. Однако недобор пассажиров не считался проблемой, поскольку государство не подсчитывало убытки и доходы от экстренных рейсов, руководствуясь в этом случае не экономической выгодой. Экипаж же от этого только выигрывал, получая возможность взять на борт лишних 1200 килограммов веса. Средний вес одного пассажира плюс багаж принимался за сто килограммов. Через несколько часов к кораблю пристыковалась капсула лифта. Антон и еще несколько человек, доставленных вне графика, перешли по короткому узкому коридору в тесную круглую кабину, расположились в креслах, расставленных по периметру. Кресел было двадцать. Вещи сложили в решетчатый контейнер в центре кабины. Зажглась зеленая лампочка и табло с просьбой пристегнуть ремни. Притяжение резко упало, кабину, как только она вошла в атмосферу, начало трясти и раскачивать. Это продолжалось в течение получаса. Затем последовал мягкий толчок, вернулась тяжесть, но не в полном земном объеме. После нескольких минут горизонтального движения вновь последовал мягкий толчок — теперь боковой. И буквально сразу дверь плавно разошлась, и они по одному протиснулись в узкий коридор, по которому и загружались в лифт. Пройдя через него, оказались в подсвеченным голубым сиянии круглом помещении, стены которого были словно из замутненного белым стекла. И трудно было понять, как сочетается искусственное освещение, порожденное далеким солнцем, и свечение, порожденное этим стеклом. А то, что 'стекло' светится и выделяет тепло, знали все. Рассматривали стены с интересом. Рукой поглаживали. И, в самом деле, теплое! Конечно, вновь прибывшим хотелось посмотреть на Марс в легендарный проем, который, как известно, ничем не прикрыт. Но это ничто надежно удерживает микроатмосферу малого Марса, не давая ей вырваться в атмосферу большого Марса. Однако этого сделать не удавалось, поскольку рукав-коридор капсулы лифта почти вплотную вошел в эту арку и закрыл от глаз суровый марсианский пейзаж.

  Антона никто не встречал. Дежурный отметил его командировочную карточку, всунув в разъем считывающего устройства и пропустил на поднявшуюся из недр Марса огороженную круглую платформу. Когда туда перепроводили всех прилетевших, платформа не спеша пошла вниз. В основании ствола их встретил другой дежурный и проводил в помещение карантина.

Завтра в это время он будет в поселке, а еще через сутки встретится с Володей. И что дальше? Поначалу ему говорили, что его главная задача — охрана Гущина. Когда поинтересовался от чего охранять, услышал "от любых неожиданностей". И напомнили случай с Кульковым. А сбор информации — подчеркивалось, что он не в коем случае не направлен против Володи, — тоже следует вести, и при этом желательно это делать совместно с Гущиным. Его разъяснения, как коренного марсианина, очень помогут Антону сориентироваться. На вопрос, какая информация интересует разведку, ответ был уклончив: следует интересоваться всем, что касается жизни поселения омарсианившихся землян.

То есть, ничего конкретно от него вроде бы и не требовалось. Видно не спешили озадачивать его конкретикой — ждали, когда войдет в тему. Что сейчас грузить парня, если груз этот ляжет в него бесполезным балластом? Мишин же, назначенный куратором перед самым отлетом Антона, инструктировал его предельно откровенно: "Ты должен забыть о личном. Ты летишь не на встречу со старым другом, тебя направляют с ним работать." Это слово звучало при Антоне неоднократно и включаясь в общение, осваивая особенности новой для себя лексики, он и сам стал употреблять его, но все-таки не без внутренней какой-то задержки, словно оно цеплялось на выходе. На самом деле,— "работа"! Как это работать с человеком? Обрабатывать? Придавать ему, как заготовке, требуемую форму, необходимую для заранее предусмотренного применения? Готовить независимо от того, что он сам по этому поводу думает?